Смешно, но я чувствую себя виноватой, что прервала рассказ о Клэр и говорю о том, что еще совсем недавно было бы самым светлым моментом в моей жизни, возможно, единственным сияющим моментом. Было время, когда я готова была громко кричать с крыши о том, что сказал мне Мартин в парке в канун Рождества.

Итак, мой роман с Мартином с появлением Клэр не приостановился. История наша не подождала тихонько в уголке более подходящего времени. Вместо этого она неуверенно и неуклюже продолжала разворачиваться.

Вы знаете стихотворение Одена о страдании? Что в тот самый момент, когда Икар нашел свою смерть в океане, пахарь продолжал спокойно пахать землю. Думаю, вы понимаете, к чему я веду. Пока Клэр страдала, мы с Мартином продолжали пахать, то есть наши отношения продолжались.

Итак, вот что случилось. Мы шли через площадь, чтобы купить индейку разумной величины, и вдруг Мартин усадил меня на садовую скамейку и выжидающе посмотрел мне в лицо. Я, наверное, уже упоминала, что глаза у него поразительно красивые, и в тот момент, на скамейке, я это хорошо понимала. А Мартин умел смотреть на меня так, что мне казалось, будто он ко мне прикасается.

Он долго смотрел. Потом сказал:

— Сейчас не время говорить тебе об этом…

И я сразу догадалась, что он хочет сказать. Я почувствовала, что цепенею. Мне следовало сказать, что я знаю, о чем он собирается сообщить, но я молчала.

— Я каждый день удивляюсь. Я хожу с этим удивлением, лежу с ним и просыпаюсь с ним каждое утро, где бы я ни был. Я никогда не встречал таких, как ты, потому что в мире нет похожих на тебя.

Слова не были гладкими, он волновался, и было непохоже, что он их отрепетировал заранее, если вы это подумали.

— Корнелия, я тебя люблю. Неподходящее время сейчас об этом говорить, но я говорю. Я тебя люблю. И как ни сложно то, что происходит сейчас с Клэр, я надеюсь, что это к лучшему для нас, потому что, если мы собираемся соединить наши жизни, тебе нужно понять, какова моя жизнь, до конца. И я хочу посвятить тебе свою жизнь, Корнелия.

Тревога. При этих словах я почувствовала тревогу.

— Мартин… — начала я.

Но он остановил меня, печально улыбнувшись.

— Нет, я не делаю тебе предложения. Даже я чувствую, как это не вовремя. И я не хочу, чтобы ты сейчас что-нибудь говорила. Более того, я строго запрещаю тебе говорить. Я просто хотел сказать тебе, что люблю тебя, вот и все.

Он поцеловал меня, и я сказала:

— Смею я по крайней мере сказать спасибо?

— Нет, — улыбнулся он.

— Спасибо, — сказала я и тоже улыбнулась.


Может быть, вы знаете, что я должна была чувствовать тогда. Но вам следует понять, что все эти старые метафоры, которые используются, чтобы описать смятение, вдруг ожили, помолодели и весело забарахтались. Моя жизнь напоминала опасный аттракцион «Американские горки». Все развивалось слишком быстро. Мне некогда было перевести дыхание, голова шла кругом.

Нет, Мартин оказался не тем человеком, какого мне хотелось. Да, он прохладно относился к собственной дочери, даже когда она попала в тяжелое положение. Да. Это прохладное отношение меня беспокоило. И да — я ничего не забыла, — мои сомнения по поводу его отношения ко мне уже начали поднимать свои головы еще до появления Клэр в нашей жизни. В моей жизни. Ведь в его жизни она существовала со дня своего рождения, хотя, очевидно, не так, как хотелось и ожидалось.

Все это выглядит достаточно просто, но когда как следует подумаешь, все далеко не так просто. Во-первых, все вышеупомянутые причины, которые по меньшей мере должны держать Мартина на расстоянии, а по большей — заставить порвать с ним, не могут стереть все, что существует между мной и Мартином. Не могут, и все тут. Когда мы с ним вместе, только вдвоем, Мартин зажигал во мне жизнь, делал меня активнее, умнее. Он был ласковым, когда я нуждалась в ласке, нам нравились одни и те же вещи, и от этого за здорово живешь не отмахнешься.

Он был человеком из плоти и крови, такой же, как остальные, кто встречался мне в жизни. Когда он говорил, что любит меня, от его голоса перехватывало дыхание. Вы можете понять, о чем я говорю? Я не говорю о силе физической красоты. Я говорю, что мы с ним были близкими людьми. Я дышала его дыханием, моя кожа знала его кожу, мои нервные окончания искрили от его прикосновения. К такого рода отношениям я никогда не могла легко повернуться спиной. И он обладал вкусом, чувством юмора и элегантностью. Он был неизменно учтив, а о многих ли мужчинах можно это сказать?

Кстати, незнакомые люди останавливали его на улице, чтобы сказать, что он похож на Кэри Гранта.

И он меня любил. Теперь все ясно?


Я совсем запуталась. Не знала, что делать, поэтому поступила как последняя идиотка с человеком, который этого меньше всего заслуживает.

После того как он рассказал мне о световом шоу, мы долго сидели с Тео, расстроенные из-за страданий Клэр. Тео повернулся ко мне и спросил:

— Корнелия, ты уверена в Мартине? — Я не была готова ответить на этот вопрос, мне даже слышать его было тошно. Я была заведена, готовый костер, только спичку поднеси. Я знала, вопрос был по существу, но решила считать его риторическим, а поступать так было трусостью. Линни обязательно обозвала бы меня трусихой.

Но спичка загорелась. Я вспыхнула.

Вспыхнуть-то я вспыхнула, но голос оставался ледяным.

— Выходит, ты за два дня все понял о Мартине?

Что бы сделали обычные люди, услышав такой вопрос? Наверное, психанули бы, что было бы вполне естественно, или бы дали задний ход, извинились и пошутили бы на свой счет, но Тео умел молчать. Он умел очень многозначительно молчать, наблюдая и не суетясь. И он знал вопросы, на которые не следует отвечать. Я всегда восхищалась этими чертами в Тео, но на этот раз для восхищения у меня было неподходящее настроение. Я решила заполнить его зеленоглазый покой своим ядом.

— Ты решил, что он плохой отец и плохой человек. Ты решил, что он эмоционально убог, не так ли?

Молчание.

— Что ты вообще знаешь о детях и об отцовстве, Тео? Довольно легко появиться в жизни ребенка в уязвимый момент и стать героем. Но ты не думаешь, что зашел слишком далеко, решив, что ты эксперт по отношениям между Мартином и Клэр и можешь судить? — Я задыхалась.

— Я не знаю Мартина, — тихо сказал Тео. — Я просто поинтересовался, насколько хорошо его знаешь ты. — Тео разозлился, я догадалась по напряженному взгляду и красным пятнам на щеках. Но даже если он злился, он не опускался до сарказма, когда обсуждал важные вопросы. Но это не имело значения. Я пылала, как лесной пожар, совершенно потеряв над собой контроль.

— А, ты судишь не об отношениях Мартина и Клэр, а о наших с ним отношениях? Верно? Я теперь все правильно поняла? Просто блеск. Замечательно. А как насчет тебя? У тебя такой счастливый брак, что твоя жена оставляет тебя одного на праздники. Ты действительно хорошо знаешь Олли, Тео?

Этот выпад был омерзителен, но у меня были серьезные сомнения по поводу брака Тео и Олли. Этот аргумент я выдвинула в свою защиту, которой, впрочем, совершенно не заслуживала. Ведь сомнения всего лишь сомнения. Вполне возможно, что Тео и Олли провели последние два года в брачном раю, какого невозможно себе представить, и в таком случае моя ядовитая стрела отскочила от его крепких доспехов, не оставив и вмятины. Моя мать думала, что они счастливы. Но лично я сомневалась.

Эти сомнения не возникли из моего природного хорошо развитого цинизма. Цинизм и романтизм соседствуют во мне вполне благополучно. И в настоящую любовь я верю. В списке того, во что я верю, настоящая любовь стоит на первом месте.

Насколько я могу судить, Олли тоже верит в настоящую любовь, потому что за два месяца до брака с Тео она познакомила меня со своей «половинкой» (ее выражение, не мое). Он был ее коллега, быстро поднимающаяся звезда в лаборатории, и отличался необыкновенной красотой. Скорее всего именно поэтому Олли захотела меня с ним познакомить. Шесть с половиной футов ростом, родом с Ямайки, выпускник Оксфорда, серьезный велогонщик, который, возможно, и не стал чемпионом по единственной причине: его широченные плечи и коэффициент интеллекта были настолько весомы, что пригибали его к земле.

Куда более ошеломляющим, чем физические и умственные достоинства «половинки», было то, что моя холодная, как лягушка, сестра в его присутствии превращалась в потерявшую дар речи и хлопающую ресницами девицу. Когда он входил в комнату, Олли почти не отличалась от тех фанаток из серии «Битлы приехали в Америку», которые открыто рыдали, хватались за щеки обеими руками и визжали. За те полтора часа, которые я провела с ними, она даже уступила ему в научном споре.

Короче, в один прекрасный момент они оба подали заявки на существенный грант, который выдавался под проект на Галапагосских островах, и это убило их отношения. Грант присудили только Эдмонду (так его звали, Эдмонд Бэттл), и он его принял. Эдмонд собрал шмотки и уехал. А было: «Олли и Тео, пока смерть не разлучит их». Сами делайте выводы.

Ядовитая стрела попала в цель. И хотя для моего поведения невозможно найти оправдание, я еще раз хочу выступить в собственную защиту. Еще до того как стрела достала его, до того как я увидела, как Тео слегка, но вполне заметно отпрянул и поморщился, как от боли, я все бы отдала, чтобы вернуть эти слова назад. Тео встал, ушел на кухню и просто остался там стоять, придерживаясь одной рукой за стол и глядя в пол. Я смотрела, как он там стоит, мужчина, который неожиданно попал в нашу жуткую неразбериху, но не ретировался, как сделали бы многие, а принялся разбираться в ней, как будто это самая естественная вещь на свете. Мужчина, который остался на Рождество, отдав всю свою энергию, чтобы хоть немного избавить дочь друга своей свояченицы от одиночества и сердечной боли. Мой старый друг, человек необычайной доброты!