– Мне очень жаль, – прошептала Алана.

Но Паппи, казалось, не слышал ее, полностью погруженный в свои воспоминания.

– Я был охвачен яростью… и, возможно, легким помешательством, вызванным мыслями о том, какой мучительной была их гибель. Они сгорели заживо, запертые в карете, налетевшей на один из тех уличных костров, которые разводят, чтобы растопить лед. Если бы карета, опрокинувшись, накрыла пламя полностью, она бы его погасила. Если бы фургон, врезавшийся в карету, не был перегружен, волы смогли бы оттащить его вовремя и не стали бы мешать спасению пассажиров. Это был несчастный случай, но кучер грузового фургона был пьян, так что столкновения было не избежать. Вот почему мой гнев не проходил, и вот почему я потом нашел того старого пропойцу и убил его. Но и это не убавило моей ярости и страдания. Пропало все, что составляло смысл моей жизни. Не зная, зачем жить дальше, я хотел умереть. Разыскав владельца компании, на которого работал пьяный возница, я убил и его тоже. Надеялся, что меня поймают, но этого не случилось. Не в состоянии видеть тестя, постоянно напоминающего мне о жене, я бросил работу в его мастерской. Я голодал и тратил все до последней монеты на выпивку, чтобы не вспоминать о том, что потерял. А потом до меня дошли слухи о человеке, который был готов платить за то, что я и так последнее время делал.

«Вот, значит, как рождаются наемные убийцы?» – подумала Алана. Но Паппи был не такой. Она прожила с ним всю жизнь. И была совершенно не готова услышать эту историю.

– Они хотя бы заслуживали смерти, те, кого ты убивал?

– Разве кто-нибудь ее, вообще, заслуживает?

– Ты сейчас так рассуждаешь, а тогда?

– Нет, тогда я бездумно выполнял свою работу и получал за это деньги. Мне было все равно. Хотя ты права, были действительно заслуживавшие смерти. Иногда мне хотелось убить тех, кто платил за убийство. Свою жизнь я ценил не больше, чем те жизни, которые забирал. Существовало множество причин, чтобы нанимать людей вроде меня: политика, месть, устранение конкурентов или врагов. И я вовсе не был одинок на этом поприще, вовсе нет. Если бы я не взял заказ, то всегда нашелся бы кто-то другой.

– Это тебя не оправдывает, – сказала Алана. – Судьба могла распорядиться иначе.

– Верно, – согласился Паппи. – И все же в глубине души я себя оправдывал. Я делал свое дело хорошо. Я умел убивать без лишней боли. Так лучше пусть буду я, а не какой-нибудь мясник, который получает удовольствие от этой работы. Я был известен как Растибон, и слава Растибона постоянно росла.

– Еще одно фальшивое имя?

– Да, которое никак нельзя было связать со мной. И со временем я действительно начал ценить свою репутацию человека, ни разу не провалившего задание. Не знаю почему. Я гордился своим талантом, наверное, хотя талант этот был самым отвратительным. Спустя семь лет я стал подумывать о том, что хорошо бы Растибону отойти от дел с этой незапятнанной репутацией, прежде чем она будет испорчена неудачным покушением.

– Была ли это единственная причина, по которой ты решил уйти? – спросила она.

– Нет. Ярость иссякла и больше не управляла мной. Исчезло и желание быть пойманным, чтобы кто-то оборвал и мою жизнь тоже.

– А сам ты не мог с этим справиться?

Паппи бросил на нее косой взгляд.

– Я неоднократно пробовал покончить с собой, дойдя до отчаяния, но всякий раз убеждался, что инстинкт самосохранения не умер во мне вместе с совестью. А потом и совесть стала постепенно оживать, заставляя меня задумываться над тем, чем я занимаюсь, и все сильнее ненавидеть свою работу. Так созрело решение уйти.

Алана не могла не спросить:

– Ты тренировал меня, чтобы сделать наемной убийцей, как ты сам, не так ли? Иначе зачем было обучать меня владеть почти всеми видами оружия?

– Не говори глупостей. Я тренировал тебя, чтобы ты могла защищать себя и была неуязвимой.

– Почему это могло мне понадобиться?

– Из-за твоего происхождения, Алана.

– И кто я такая?

– Ты из рода Стиндалов.

Фамилия показалась Алане знакомой, но она не могла припомнить, откуда ее знает, – ужас отуманил ее сознание. Может, ее семья до сих пор жива или…

– Как ты нашел меня? И пожалуйста, Паппи, прошу тебя, не говори, что ты убил моих родителей. Не думаю, что я смогу…

– Нет, принцесса, – поспешно заверил он. – Мне не поручали их убивать. Я никогда не убивал женщин, хотя думал, что и на это способен. И даже полагал, что сумею убить младенца.

К этому моменту Алана уже ничему не удивлялась.

– Тебя наняли убить меня, верно? – предположила она.

– Да.

– Тогда почему я жива?

– Потому что ты улыбнулась мне. Моя рука с кинжалом была у твоего горла, но ты улыбнулась, и я ничего не смог сделать. Я решил завершить карьеру с пятном на репутации, хотя до сегодняшнего дня только один человек знал, что я не убил тебя.

– Что ты имеешь в виду?

– Мне заплатили, чтобы избавиться от тебя. Половину суммы вперед, золотом. «Избавиться» могло означать только одно. У меня не было сомнений, в чем заключается моя работа. И все же тут можно было допустить разные толкования. Я не вернулся за второй половиной денег, предоставив заказчикам сделать вывод, что погиб при выполнении задания. Ведь твое исчезновение говорило само за себя. Работа была выполнена буквально, как того от меня требовали. От тебя избавились. То, что заказчики посчитали тебя мертвой, оставило меня безнаказанным и сыграло в твою пользу. Я имею в виду, что больше они не посылали кого-нибудь другого убить тебя.

– И мои родители тоже считали меня мертвой?

– Нет, вообще-то я не допустил этого. Ты быстро научила меня состраданию, и в моей душе возродились родительские чувства. Не ожидал, что когда-нибудь испытаю их вновь. Твоя мать уже умерла тогда, но я пожалел твоего отца и несколько месяцев спустя послал ему письмо, в котором сообщал, что ты будешь жить под моим покровительством, пока он не выяснит, кто хотел твоей смерти.

– Он жив? – тихо спросила Алана.

– Да.

– Это он тот самый человек, которого ты упомянул, сказав, что он единственный знает, что ты не выполнил задание?

– Да, я признался только ему.

– Спасибо, что дал ему знать.

– Не благодари меня. Я не уверен, что он получил мое послание. А новость о твоем исчезновении разлетелась столь быстро, что я услышал о ней еще до того, как отъехал от Лубинии достаточно далеко, – я вынужден был задержаться, чтобы найти тебе кормилицу, готовую отправиться в путешествие вместе с нами. Твой отец решил, что тебя похитили. Вне всякого сомнения, он надеялся, что тебя вернут, как только он выплатит соответствующую сумму. Мое послание должно было привести его в отчаяние, поскольку оно свидетельствовало о том, что он не сможет увидеть тебя, пока не расправится с врагами, которые желали причинить ему боль, убив его дочь.

– Так моя смерть была лишь способом причинить ему боль? – догадалась Алана.

– Разумеется.

– Но с тех пор прошло восемнадцать лет, Паппи. И за это время он так и не выяснил, кто это сделал?

– Он славный человек, но доказал свою полную несостоятельность в дворцовых интригах, – пояснил Паппи с некоторым пренебрежением. – Ему еще тогда следовало обнаружить своих врагов, а он не добился ни одного признания.

– Откуда это известно тебе? Ты знаешь, кто они такие?

– Нет, иначе я бы ему сообщил. Но я редко имел дело со своими заказчиками напрямую. Как правило, они опасались, что кто-нибудь впоследствии укажет на них, обвинив в том, что убийство организовано ими. Некоторые клиенты закутывались в плащи, меняли голос. Большинство просто посылали слуг, которые вели со мной переговоры и передавали деньги. Несколько раз ко мне обращались шепотом из темноты, после чего к моим ногам летел кошелек с золотом. Кто именно платил, мне было все равно. Я вел бессмысленное существование; лишенный счастья, не испытывая человеческих чувств ни к кому… пока в моей жизни не появилась ты.

– Как тебе удалось выяснить, что делал, а чего не делал мой настоящий отец? Или же он англичанин? Нет, это глупый вопрос. Конечно же, я не англичанка. Ты бы не стал прятать меня в той стране, где меня похитил.

Он вскинул бровь.

– Опять предположения, Алана?

Она вспыхнула.

– Пропусти последние вопросы и ответь на первый, пожалуйста.

– Я негласно следил за тем, что происходит в нашей стране. Вступил в джентльменский клуб, посещаемый эмигрантами из Европы. Общался со знакомыми из министерства иностранных дел, которые владеют последней информацией о событиях за рубежом. Они всегда были готовы поделиться свежими новостями и незасекреченными сведениями.

– И это единственные источники твоей информации? – спросила она недоверчиво.

– Это был самый безопасный способ выяснять, что происходит в Лубинии, не привлекая к себе внимания. И это принесло результаты. Прошло четыре года, прежде чем прозвучало имя твоего отца, правда, это оказались не те новости, которых я ожидал, а лишь сообщение о том, что он женился вторично. Когда тебе было семь, до меня дошли новые слухи о том, что по прошествии столь длительного времени ты признана умершей.

Сразу две истины открылись Алане одновременно. Паппи на самом деле вовсе не хотел отдавать ее, а родной отец, обзаведясь новой женой, не горел желанием разыскивать дочь.

– Как же ты ухитрялся проявлять полное безразличие к тому, что происходит у нас на родине? – воскликнула она. – Как мог пустить все на самотек? Почему не вернулся и не разузнал все наверняка?

– Я не хотел оставлять тебя надолго или брать с собой. Наша родина находится далековато от Англии.

– Я не верю тебе! Признайся, ты просто слишком меня любишь. Вот почему ты не предпринимал серьезных попыток возвратить меня отцу.

Он не стал разубеждать ее. Его ласковая улыбка шла из самой глубины сердца.

– Ты права, я слишком сильно тебя люблю. Но я действительно не ожидал, что мне придется заботиться о тебе так долго. Рассчитывал, всего лишь несколько лет, не больше. А потом ежегодно говорил себе, что уж этот год точно будет последним. Через десять лет я начал всерьез учить тебя владению оружием, поскольку думал, что ты пробудешь под моей опекой еще совсем недолго. Но больше не полагался на волю случая. Меня встревожило признание тебя умершей. Хотел даже послать твоему отцу еще одну весточку, заверив его в том, что ты до сих пор жива. Но, как и в прошлый раз, не был уверен, будет ли письмо доставлено по назначению. И я решил, соблюдая осторожность, нанять человека, который не знал, кто я такой, не видел моего лица, никоим образом не мог проследить за мной, зато определенно имел возможность разузнать то, что я хотел знать.