Вдова.

Майкл понимал ее отчаяние лучше, чем кто бы то ни было.

Вчера они уложили ее в постель - он и мать Франчески, которая поспешила приехать по настойчивому приглашению Майкла. И Франческа уснула как дитя, она даже не плакала, настолько была обессилена потрясением.

Но когда она проснулась на следующее утро, она, так сказать, взяла себя в руки и, твердо решив быть сильной и несокрушимой, взвалила на свои плечи все те многочисленные дела, которые обрушились на дом в связи со смертью Джона.

Проблема была в том, что никто толком не понимал, в чем именно должны эти многочисленные дела заключаться. Они были молоды; до вчерашнего дня они были беззаботны. Им никогда прежде не приходилось иметь дело со смертью.

Кому бы, например, могло прийти в голову, что комитет по привилегиям сразу окажется тут как тут? Да еще и потребует для себя, так сказать, ложу в момент, который будет самым интимным в жизни Франчески?

Если она и в самом деле ждала ребенка.

Но черт возьми, он-то уж не станет спрашивать ее об этом.

– Необходимо сообщить его матери, - сказала Франческа сегодня утром. Собственно говоря, это были первые ее слова. Никаких предисловий, никаких приветствий, только: «Необходимо сообщить его матери».

Майкл кивнул, так как, разумеется, она была совершенно права.

– И необходимо сообщить твоей матери тоже. Они обе сейчас в Шотландии и, конечно, ни о чем еще не подозревают.

Он снова кивнул. Это было все, на что он был сейчас способен.

– Я напишу им. - И он кивнул в третий раз, недоуменно размышляя, чем же должен заняться он сам.

Ответ на этот вопрос он уже получил в ходе визита, который нанес ему лорд Уинстон, но сейчас Майкл был просто не в силах думать об этом. Иными словами, думать о том, как он выиграл от смерти Джона. И как вообще что-то хорошее могло произойти от смерти Джона?

Майкл почувствовал, что скользит куда-то вниз, скользит спиной по стене, к которой прислонялся, - и вот он уже сидит на полу, вытянув ноги вперед и низко опустив голову. Он вовсе не хотел получить все это. Или хотел?

Он хотел получить Франческу. И больше ничего. Но не так. Не такой ценой.

Он никогда не завидовал Джону. Никогда не желал ни титула, ни денег, ни власти.

Он всего- навсего желал жену двоюродного брата своего.

А теперь получается, что он должен принять его титул, занять его место. Чувство вины безжалостно сжимало его сердце.

Может, он когда-то все-таки пожелал смерти брата? Нет, не мог он. Он не желал его смерти.

Или желал?

– Майкл?

Он поднял голову. У Франчески лицо по-прежнему было как ничего не выражающая маска - это было хуже самых горестных рыданий, просто сердце разрывалось смотреть на нее.

– Я послала за Джанет.

За матерью Джона. В каком отчаянии будет бедная женщина!

– И за твоей матерью тоже.

И она будет в не меньшем горе.

– Как ты считаешь, нужно сообщить кому-то еще?

Он покачал головой. Он понимал, что следовало бы ему встать, что просто правила приличия предписывали ему подняться на ноги, но у него не было на это сил. Ему неприятно было, что Франческа видит его в момент слабости, но он ничего не мог поделать.

– Тебе лучше бы присесть, - сказал он наконец. - Тебе нужно отдохнуть.

– Не могу, - ответила она. - Мне нужно… если я остановлюсь хоть на мгновение, то я просто…

Она не договорила, но это не имело значения. Он помял.

Он поднял глаза на нее. Ее каштановые волосы были заплетены в простую косу. И лицо ее было бледно. Она выглядела юной, почти девочкой, и определенно слишком молодой для такого горя.

– Франческа, - сказал он, и это было не обращение и не вопрос, а скорее просто вздох.

И тут она сказала это. Она сказала, и ему даже не пришлось спрашивать.

– Я беременна.

Глава 3

…Я люблю его безумно. Безумно! Поистине без него я умру.

Графиня Кшшартин - своей сестре, Элоизе Бриджертон, через неделю после свадьбы Франчески.

– Ответственно заявляю, Франческа, что никогда прежде мне не доводилось видеть такой пышущей здоровьем будущей матери.

Франческа улыбнулась свекрови, которая только что вышла в сад при особняке, в котором они теперь проживали все вместе. Казалось, в одну ночь Килмартин-Хаус превратился в царство женщин. Сначала приехала Джанет, затем Хелен, мать Майкла. Женщины семейства Стерлинг наполнили собой дом. И от этого он стал казаться совсем другим.

Это было очень странное ощущение. Она-то думала, что будет всегда ощущать здесь присутствие Джона, видеть «g мужа в самой атмосфере дома, в вещах, которые окружали их на протяжении двух лет совместной жизни. Но Джон просто исчез, а наплыв родственниц совершенно изменил дух их жилища. Вообще-то Франческа полагала, что это не так-то плохо, ей нужна была сейчас поддержка родственниц.

Но было очень странно жить в этом женском обществе. Теперь в доме было гораздо больше цветов - вазы стояли буквально на каждом шагу. И совсем перестал ощущаться привычный запах сигар Джона и запах его любимого сандалового мыла.

Теперь Килмартин-Хаус пах лавандой и розовой водой, и всякий раз, когда Франческа ощущала эти новые запахи, сердце ее разрывалось от горя.

Даже Майкл стал держаться с какою-то странной отчужденностью. Он заходил навещать ее по нескольку раз на неделе, если посчитать, а Франческа, надо признаться, посчитала. Но его словно бы здесь и не было, он не присутствовал в доме, так, как бывало до смерти Джона. Майкл был какой-то не такой, и, думала Франческа, не следует его за это критиковать, пусть даже и только в своих мыслях.

Ведь он тоже страдает.

Она знала, что он страдает. Она напоминала себе об этом всякий раз, когда встречалась с ним и видела в его глазах отчужденность. Она напоминала себе об этом всякий раз, когда не знала, что сказать ему, и когда он не дразнил ее, по своему обыкновению.

И она напоминала себе об этом, когда они сидели вместе в гостиной в неловком молчании.

Она потеряла Джона, а теперь, похоже, потеряла и Майкла. И несмотря на то что две мамаши-наседки непрестанно хлопотали над ней - три, собственно говоря, если считать и ее собственную мать, которая приходила каждый божий день, - ей было очень одиноко.

И грустно.

Никто не объяснил ей, как грустно ей будет. Никому и в голову не могло прийти объяснять это? Даже если бы кто-то - хотя бы ее собственная мать, которая тоже овдовела очень молодой, - и попытался объяснить, что это за боль, как бы она смогла это понять?

Такие вещи можно понять только на собственном опыте.

И где же Майкл? Почему он не утешает ее? Почему не желает понять, как сильно она сейчас нуждается в нем? Именно в нем, а не в своей матери. И не в чьей-то еще матери.

Ей нужен был Майкл, человек, который знал Джона почти так же хорошо, как она сама, единственный человек, который любил ее мужа так же сильно. Майкл для нее был связующим звеном с мужем, которого она потеряла, и она ненавидела его за то, что он держится в стороне.

Даже когда он приходил сюда, в Килмартин-Хаус, и пребывал с ней, черт возьми, в одной комнате, все равно это было не то. Они не шутили и не поддразнивали друг друга, как у них было заведено. Они просто сидели рядом, оба печальные и подавленные горем, и даже если завязывался какой-то разговор, то все равно ощущалась неловкость, какой прежде не было.

Неужели ничто не могло остаться прежним, таким, как до смерти Джона? Она никогда не думала, что их дружба с Майклом может погибнуть тоже.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая?

Франческа подняла глаза на Джанет, с запозданием сообразив, что свекровь задала ей вопрос. Может, и несколько вопросов, а она, погруженная в свои мысли, не отвечала. С ней часто теперь такое бывало.

– Прекрасно, - ответила она. - Совершенно так же, как и раньше.

Джанет в изумлении покачала головой:

– Просто поразительно. Никогда ни о чем подобном не слышала.

Франческа пожала плечами:

– Если бы у меня не прекратились месячные, то я бы вообще ничего не заметила.

И это была совершеннейшая правда. Ее не тошнило, не тянуло на соленое, она вообще не ощущала в себе никаких перемен. Пожалуй, уставала чуть больше обычного, но это, возможно, было от горя. Мать сказала ей как-то, что сама она чувствовала ужасную усталость целый год после смерти ее отца.

Конечно, у матери было уже восемь детей, за которыми нужен был глаз да глаз. Франческе же нужно было заботиться только о себе самой, не говоря уже о том, что вокруг нее сновала целая армия прислуги. Вообще все носились с ней так, будто она была инвалидом королевской крови.

– Тебе очень повезло, - говорила между тем Джанет, усаживаясь в кресло напротив Франчески. - Когда я была беременна Джоном, меня рвало каждое утро. И днем частенько тоже.

Франческа кивнула и улыбнулась. Джанет уже рассказывала ей об этом, и не раз. Смерть Джона превратила его мать в сущую сороку, которая трещала без умолку, пытаясь заполнить горестную тишину, воцарившуюся в доме. Франческа благодарна была свекрови за эти старания, но подозревала, что боль ее излечит одно только время.

– Я так рада, что ты ждешь ребенка, - сказала Джанет и вдруг порывисто наклонилась вперед и сжала руку Франчески. - Так все это становится чуть более выносимым. Или, лучше сказать, чуть менее непереносимым, - добавила она не то чтобы улыбнувшись, но предприняв мужественную попытку растянуть губы в улыбке.

Франческа только кивнула, опасаясь, что если она скажет хоть слово, то сразу потекут слезы.

– Мне всегда хотелось еще детей, - призналась Джанет. - Но не судьба была. А когда Джон умер, я… Ну, довольно будет сказать, что еще ни один внук в мире не был окружен такой любовью, какая ждет дитя, которое ты вынашиваешь. - Она примолкла и сделала вид, что вытирает платком нос, хотя на самом деле хотела промокнуть глаза. - Ты не говори никому, но мне на самом деле совершенно все равно, будет это мальчик или девочка. Это будет частица Джона. Это и есть самое главное.