Рой был согласен с ним.

— Для человека верующего это должно было стать предметом серьезного беспокойства. Хотя не знаю, в чем была проблема — то ли в том, что после убийства она боялась попасть в ад, то ли в том, что ее ребенок останется беззащитным. Но я понимаю, что после гибели ребенка это должно было превратиться для нее в навязчивую идею.

— Интересно, что будет дальше, — сержант Блум в первый раз подал голос со своего места на стуле в углу комнаты для допросов. — Держу пари, сейчас она готовит для нас очередную бомбу.

* * *

Сюзанна ничего не готовила. Ополаскивая руки после посещения туалета, она думала о Мартине. Он был единственным, кого она боялась по-настоящему, одна только мысль о том, что придется столкнуться с ним в суде, приводила ее в трепет.

Ее самые ранние воспоминания о брате были болезненными и неприятными. Он избивал ее в саду, прятал или ломал ее любимые игрушки, запугивал угрозами сотворить с ней что-нибудь ужасное. И он был достаточно умен, чтобы не проделывать эти штуки на виду, ее синяки и раны всегда выглядели полученными случайно, так что наказывать его было не за что.

Став старше и уехав учиться в университет, Мартин не прекратил своих издевательств, они просто перешли из области физической в психологическую. Постоянные унижения, ядовитые замечания по поводу ее внешности, учебы в школе. Он заставлял ее поверить в то, что она — ничтожество. Но, вероятно, самое грустное заключалось в том, что она по-прежнему изо всех сил старалась сделать так, чтобы он полюбил ее.

Когда Мартин приезжал домой после того, как с матерью случился удар, она всегда старалась приготовить что-нибудь особенное, тщательно убрать и привести в порядок его комнату и весь дом. Одно-единственное слово благодарности стало бы ей бесценной наградой за труды, но она так и не дождалась его. Брат был умен, красив и образован, и долгие годы она считала себя обыкновенной дурнушкой, серой мышкой, вполне заслуживающей его презрения. Мать однажды обронила, что Мартин ведет себя так потому, что почувствовал себя лишним после ее рождения. Но Сюзанна всегда считала это ерундой, поскольку родители вечно хвалились только им и его успехами.

После смерти отца Мартин стал просто невыносим. У него появилась привычка являться неожиданно, как снег на голову, попрекая ее и обзывая жирной шлюхой, потому что кто-то проболтался ему о Лайаме. Несмотря на все те деньги, которые он должен был получить от продажи дома, несмотря на то, что она присматривала за домом и садом, он и не подумал помочь ей, не дал ни копейки даже на самые необходимые счета по хозяйству. Мартин холодно посоветовал ей встать на учет в центре занятости и подать заявление на получение пособия по безработице, добавив, что ей пора научиться жить в реальном мире.

Только благодаря вмешательству мистера Браунинга, поверенного отца, брат позволил ей взять с собой мебель, когда она уезжала. И то только потому, что мистер Браунинг пригрозил, что в противном случае он посоветует Сюзанне опротестовать завещание.

Собственно говоря, мистер Браунинг пытался убедить ее поступить именно так, но она не могла пойти на это, потому что очень боялась Мартина. Вот почему она решила переехать в Бристоль. Сюзанна знала, что если останется жить где-нибудь неподалеку от Стрэтфорда-на-Эйвоне, то он по-прежнему будет шпионить за ней и унижать ее. Она даже сменила свою фамилию на Феллоуз, выбрав ее наугад из телефонного справочника, потому что не хотела, чтобы ее еще нерожденный ребенок носил ту же фамилию, что и Мартин.

Теперь она жалела, что вообще написала ему об Аннабель. Она сделала это, поддавшись минутной эйфории после рождения дочери, поскольку была убеждена, что теперь-то все изменится. Но Мартин даже не удосужился ответить на ее письмо.

Не могла она понять и того, почему, вернувшись в Бристоль из Уэльса, она позвонила ему в контору, чтобы сообщить о смерти Аннабель и попросить взаймы денег. Ей следовало бы знать, что Мартин не поможет. Именно это и стало последней каплей. В тот момент ей показалось, что если уж родного брата не взволновали смерть ее ребенка и то, что она осталась совсем одна, в совершеннейшем отчаянии, значит и жить ей больше было незачем.

Она выпрямилась во весь рост перед зеркалом, пригладила волосы. Может, хоть теперь, когда она во всем призналась, Мартина не станут вызывать в суд.

— Вы чувствовали вину перед Лайамом, когда поселились в своем новом доме в Бристоле? — задал очередной вопрос Рой, когда она вернулась в комнату и села на стул. Он снова включил магнитофон.

— Да нет, в общем, — ответила она. — Это звучит дико, я знаю, но это правда. Мне пришлось приводить дом в порядок, работы было так много, что все, о чем я думала, — это ребенок, которого я ждала.

— А после того, как родилась Аннабель? Ведь она должна была постоянно напоминать вам о Лайаме?

Так оно и было. Она помнила, как держала Аннабель на руках, сидя на больничной кровати, и в чертах лица своей дочери узнавала Лайама. Она походила на маленькую цыганочку, со своими кудрявыми темными волосиками и оливковой кожей. Одна из медсестер даже поинтересовалась, не был ли отец малышки греком или испанцем.

Сюзанна терзалась угрызениями совести, сознавая, что если бы она не поссорилась с Лайамом, они могли бы остаться друзьями, и теперь она связалась бы с ним. Но горше всего была мысль о том, что Лайам не может разделить с ней ее гордость и радость за их ребенка. Когда маленькие пальчики Аннабель сжимались вокруг ее руки, когда маленькая головка склонялась к ее груди, когда Сюзанна кормила малышку, она получала истинное наслаждение и чувствовала себя на седьмом небе от счастья.

— Да, она напоминала мне, но только о приятных вещах. У девочки были кудрявые волосы и оливковая кожа, она сделала меня настоящей женщиной, и я была так счастлива, что просто не вспоминала о том, что сотворила с Лайамом. Потом я как-то даже сама поверила в то, что он умер естественной смертью. Я считала себя вдовой.

— Четыре счастливых года? — заметил Рой.

Сюзанна взглянула на него и, увидев в глазах инспектора сочувствие, ощутила, как у нее комок подступил к горлу. Она так и не смогла никому объяснить, как счастлива была эти четыре года: внезапный, до дрожи, порыв радости, когда Аннабель тянула к ней ручонки, чтобы ее взяли из кроватки, звук ее смеха, безудержный восторг, охвативший ее, когда она следила, как дочка делает первые неуверенные шажки. Как она могла передать словами и заставить кого-либо понять, какое испытывала благоговение, когда Аннабель, розовенькая после ванны, засыпала у нее на руках, или когда ее пухленькие ручки крепко обнимали мать за шею? Это было подлинное материнство, благословенное состояние, для описания которого в языке не было слов.

— Да, — просто ответила она, глядя на свои руки. — Но я дорого заплатила за эти годы, разве нет? Когда она умерла, я решила, что Господь покарал меня. Мне тоже хотелось умереть. — В первый раз за время допроса глаза ее наполнились слезами, и Рою вдруг стало трудно дышать.

— И тогда вы встретили Ройбена? — подсказал Рой, прервав затянувшееся молчание.

Она подняла голову, и из глаз у нее ручьем хлынули слезы.

— Да, и он убедил меня, что я снова смогу обрести счастье.

Стивен уже слышал о том, как Сюзанна встретилась с Ройбеном, и о ее последующей жизни с ним в Уэльсе. Рой знал кое-что об этом от Бет, еще что-то рассказали ему свидетели в Уэльсе, о чем-то он догадался по намекам и обмолвкам Сюзанны во время предыдущих допросов.

Оба мужчины считали, что это была не настоящая любовь, а некое чувство, порожденное отчаянием. Но стоило Сюзанне заговорить об этом, как оба поняли, что ошибались.

— Я верила в Ройбена, — с нажимом заявила она. — Не просто в то, что он любит меня и заботится обо мне, а в его жизненную философию, в его честность, благородство. Мне он казался на голову выше остальных мужчин. Он походил на пастыря Божьего, он привлекал к себе несчастных людей, которые нуждались в его наставлениях, силе и любви, он вновь заставлял их ощущать себя настоящими людьми. Я сделала бы для него все, что угодно. — Она сделала паузу, ее трясло от сдерживаемого волнения. — Я отдала ему все, что у меня было. Не просто свои мирские богатства, а всю любовь, веру и умение. Когда я приехала в Хилл-хаус, это был запущенное, грязное и неухоженное место. Я вычистила его, сделала уютным и комфортабельным. Составляя заранее меню, я экономила продукты и деньги. Некоторые из тех, кто там жил, не умели готовить, они не имели представления о том, что такое гигиена. Всему этому научила их я. Я чинила и штопала одежду, я заботилась о них, когда они болели. Я ухаживала и за садом. — Она оглянулась на Стивена. — Я помню, как сказала вам, что поняла, что собой представляет Ройбен, задолго до того, как он привел с собой Зою, но это неправда. Да, я обнаружила, сколько денег он выручил от продажи моих вещей и что на сувенирах он зарабатывал намного больше, чем считали остальные, но это не имело для меня значения. Он делил свой дом и свою жизнь с кучкой людей, которым пришлось бы жить на улице, если бы не он. Вот как я понимала это, и даже когда другие жаловались мне, я всегда принимала его сторону.

— А когда он появился с Зоей? — спросил Рой, пытаясь подтолкнуть ее. — Кстати, когда это случилось?

— За несколько дней до Рождества 1992 года, — запинаясь, проговорила она.

* * *

Даже спустя столько лет она помнила этот день до мельчайших подробностей. Было очень холодно, дул сильный ветер, но Сюзанна все утро провела на кухне, готовя сладкие пирожки с начинкой и покрывая рождественский пирог сахарной глазурью. Остальные сновали туда-сюда, стараясь стянуть пирожки, остывавшие на проволочном подносе на столе.

Это был счастливый день, все с детским нетерпением ожидали прихода Рождества, вспоминая детство и весело смеясь. Меган сидела в уголке кухни, вырезая из цветной бумаги китайские фонарики, которые она намеревалась развесить на ветках, выкрашенных золотистой краской. На голове у нее красовалась блестящая игрушечная корона.