Ги Бретон - Когда любовь была «санкюлотом»

Когда колонна оказалась перед дворцом, Майяр затянул знаменитую песенку: «Да здравствует Генрих IV»-Ее подхватили пьяные голоса…

Пале-рояльские девицы немедленно приступили к делу, для которого их наняли. Задирая солдат Фландрского полка, они отдавались им прямо под деревьями, среди пустых бутылок и сальной бумаги. Аллеи, ведущие к решетке парка, стали похожи на ярмарку. Здесь пили, пели и занимались любовью без зазрения совести…

Вечером Людовик XVI принял в зале Совета делегацию из пяти женщин. Говорить поручили Луизон Шарби, совсем молодой работнице. Смутившись при виде короля, она прошептала:

— Хлеба…

И упала в обморок.

Когда ее привели в чувство, Людовик заговорил очень любезно и спокойно:

— Мои бедные женщины, у меня в кармане нет хлеба, но вы можете пойти в кладовые, там вы увидите продукты — не так много, как прежде, но вы можете забрать все…

Потом он заявил, что немедленно прикажет привезти яз Санлиса зерно для снабжения Парижа, и поцеловал Луизон.

Восхищенные женщины покинули дворец.

— Да здравствует наш добрый король! — говорили они. — Завтра у нас будет хлеб.

Взбешенные проститутки и наемники обвинили Луизон и остальных женщин в том, что те продались королю. Их оскорбляли, избивали и чуть было не повесили на фонаре. С большим трудом офицеру охраны удалось отбить бедняжек.

Пока обезумевшие женщины вопили перед воротами дворца, Майяр собрал самых смазливых проституток и повел их в Учредительное собрание. Он отобрал сто женщин, к которым, к сожалению, прицепилось довольно много вульгарных скандальных баб.

Появление этого женского войска внесло невероятную путаницу в работу депутатов.

— Погодите, малютки, мы сейчас займемся с вами любовью!

Председатель в ужасе от пьяных проституток, которые ложились на скамьи, блевали и приставали к народным избранникам, встал и удалился из зала.

Немедленно гражданка Ландель заняла его кресло, позвонила в колокольчик и закричала:

— Сюда! Ко мне, депутаты! Я всем дам слово!

Некоторые возмущенные депутаты покинули Собраний. Другие остались, и девицы карабкались к ним на колени, целовали и дарили «непристойные ласки».

На каждой скамейке разыгрывались гротесково-эротические сцены. Проститутки, подняв юбки, демонстрировали всем источник своих доходов, вызывая, естественно, среди депутатов смущение и смех.

Вскоре те, у кого кровь была погорячее, сдались. Другие последовали их примеру. На два часа огромный зал Собрания превратился в шумный бордель.

Когда оргия кончилась, каждый представитель народа вернулся в гостиницу в сопровождении одной или нескольких девиц. Говорят, что в банях началась ужасная вакханалия, продлившаяся всю ночь.

В конечном итоге все депутаты остались очень довольны этим экстравагантным вмешательством в их работу. Все, кроме одного, который боялся женщин и был девственником в свои 31 год. Его звали Максимильен Робеспьер.

Бедняга страшно смутился, когда одна из проституток уселась к нему на колени. Боясь, что не сможет соответствовать, он просто вежливо разговаривал с ней о политике, комментируя события дня. Вечером он все-таки немного возбудился и позволил ей прийти к нему в номер, где и потерял, наконец, девственность и робость.

На следующее утро женщины снова пришли ко дворцу. Вооруженные пиками, палками и дубинами, они выкрикивали ужасные слова.

— Смерть! Отрежем королеве голову и поджарим ее печень!

Другие собирались сделать кокарды из внутренностей «этой чертовой мерзавки».

В десять часов на балкон вышел король и объявил, что согласен перебраться в Париж и обосноваться там навсегда…

Толпа шумно праздновала свою победу, а подавленный Людовик вернулся в свои апартаменты. Рушилась монархия, которой было тринадцать веков…

Двумя часами позже монархи, окруженные впавшими в неистовство орущими женщинами, отправились в столицу.

На этот раз революция отправлялась в путь…

Идя впереди королевской кареты, женщины несли надетые на пики головы двух стражников, убитых накануне. Съежившись в глубине другой кареты, сидел человек, с ненавистью глядевший на весь этот сброд, оскорблявший существо, которое он любил больше всего да свете. Этим человеком был Ферзен.

Держа руку на эфесе шпаги, он готов был кинуться да толпу, чтобы умереть за Марию-Антуанетту…

В Париже толпа приветствовала «булочника, булочницу и маленького подмастерье», но друзья Филиппа Орлеанского спровоцировали в нескольких местах опасные столкновения. В Отейле какие-то мерзавцы плевали в карету; в Шайо помощник булочника бросил гнилые фрукты в голову лошадям, а на улице Сент-Оноре какая-то проститутка задрала юбки и показала свой зад удрученным монархам…

Тем же вечером некоторые члены Учредительного собрания с радостью обсуждали эти события.

Они бы радовались гораздо меньше, если бы знали, что почти все они подцепили от девиц сержанта Майяра дурную болезнь…

В то время как Учредительное собрание продолжало свою работу, а аристократия укрывалась за границей, следуя примеру графа д'Артуа, умело направляемый народный гнев принял угрожающие размеры. Раздавались требования смерти для королевской семьи, фонаря для аристократов и топора для обывателей…

Францию охватило исступление убийства, один депутат как-то вскричал:

— Я считаю истинными патриотами только тех, кто, как и я, способен выпить стакан крови!

Довольно неожиданный критерий патриотизма, не правда ли?

Среди добрых граждан [26], составлявших парижскую толпу, было полно темных личностей, приехавших из-за рубежа и из провинции в надежде вволю пограбить, а также девиц весьма сомнительной нравственности.

Именно эти женщины виновны в жестокостях французской революции. Без них страшные потрясения, перекинувшие страну, были бы менее кровавыми, террора не было бы, может быть, и Людовика XVI бы не гильотинировали…

Вот что писал о них Филипп Друль, один из членов Конвента: «Когда голова приговоренного падает под мечом закона, только злое и аморальное существо может этому радоваться. К чести людей моего пола скажу, что если и встречал это чувство, то только в женщинах; они вообще более жадны до кровавых зрелищ, чем мужчины; они, не дрожа, смотрят, как падает нож гильотины, этот современный меч, одно описание которого исторгло вопль ужаса у Учредительного собрания, которое не захотело даже дослушать его до конца: но там заседали мужчины; женщины в сто раз более жестоки».

Дальше он пишет:

«Отмечают, что именно женщины в народных движениях способны на самые ужасные деяния: месть, эта страсть слабых душ, мила их сердцу; когда они могут творить зло безнаказанно, то с радостью хватаются за возможность избавиться от собственной слабости, ставящей их в зависимость от судьбы. Это, конечно, не карается женщин, в которых образование или природная мудрость сохранили достойные нравственные принципы, делающие их необыкновенно привлекательными. Я говорю о тех, кому незнакомы женские добродетели, их видишь в основном в больших городах, в этой клоаке, где собраны все пороки» [27].

Филипп Друль был прав. Женщины, которые вопили, требуя смерти, прикалывали на чепцы кокарды, били монахинь, таскали по улицам пушки или распевали неприличные куплеты, вряд ли были достойными особами [28].

Как правило, это были девицы из Пале-Рояля, где они занимались проституцией.

Эти гарпии, которые станут в один прекрасный день «вязальщицами», лишились работы с тех пор, как закон ограничил проституцию; теперь они требовали от политики тех средств, которые не могли заработать удовольствиями.

Некоторым было поручено раздарить деньги французским гвардейцам, чтобы те братались с народом. Другие, более красивые, расплачивались с солдатами своим телом… По всему Парижу бывшие проститутки с заткнутыми за пояс пистолетами «работали» во имя нации.

Однажды июньским вечером возле Руля группа этих горячих патриоток встретилась с подразделением кавалеристов.

— Остановитесь, — приказала самая громогласная из женщин, — и кричите: «Смерть королю!»

Эти солдаты не присоединились к резолюции и хотели продолжить путь. Тогда женщины окружили лошадей и, задрав юбки, «обнажили свои самые интимные прелести».

Военные призадумались.

— Все это для вас, граждане, если вы крикнете вместе с нами: «Смерть королю!»

На этот раз всадники остановились и более внимательно посмотрели на то, что им предлагали.

«Их вид, — свидетельствует очевидец, — был крайне смущенным…»

Увидев, что они засомневались, маленькая семнадцатилетняя блондинка исполнила на краю дороги неприличный танец, способный зажечь не только солдат, но и их лошадей…

«Она вытащила грудь, — пишет мемуарист того времени, — взяв ее обеими руками, виляя задом, как утка. Ее товарки подняли ей юбки, обнажив красивейшее в мире тело перед глазами возбудившихся военных».

— Если хотите попробовать это яблочко, — сказали женщины, — кричите: «Смерть королю!»

Солдаты посмотрели на своего командира. У него просто глаза лезли на лоб, так напряженно он пытался сообразить, есть ли у него веские причины оставаться роялистом. Зрелище, открывавшееся его глазам, мешало ему найти такие причины. Остатки достоинства не позволяли ему окончательно сдаться. Тогда маленькая развратница начала делать совершенно неприличные жесты… Это оказало немедленное действие: командирское лицо стало пурпурно-лиловым от волнения. Голосом, сдавленным от желания, он крикнул:

— Смерть королю!

Потом он спрыгнул с лошади и кинулся на блондинку, которая в ближайшей канаве воздала ему должное. Немедленно все кавалеристы выстроились у канавы в очередь. Каждый отдал дань прелестям молодой женщины с обнаженной грудью, издав боевой клич.