Ги Бретон - Когда любовь была «санкюлотом»

Это предложение больше понравилось герцогу Шартрскому. Он видел, как исполняет свои обязанности его тесть, и предполагал, что жизнь его не слишком изменится и он сможет по-прежнему резвиться в Монсо своими юными подружками…

Нужно сказать, что герцог де Пентьевр очень своеобразно играл роль адмирала.

Сев однажды случайно в лодку на пруду в Саялэ он испытал такой страх, что поклялся никогда больше не путешествовать по воде. Поэтому он командовал королевским флотом из своего кабинета. Остряки говорили, что единственным островом, который он видел в жизни, был Иль-де-Франс.

Однако у этой весьма удобной манеры стоять за штурвалом были свои минусы. В разговоре главнокомандующий был не способен описать морскую битву, он допускал ужасные промахи, путая левый борт с правым, отплытие с абордажем, а главный кливер с полярным животным.

Чтобы не попадать без конца в дурацкое положение, герцог придумал выход из положения. Он приказал построить флотилию в миниатюре и спустить ее на воду канала дворца Рамбуйе. Сидя в кресле на берегу, он регулярно присутствовал на маневрах и даже выучил выражения, бывшие в ходу на кораблях флота Его Величества. Вскоре он уже и сам мог командовать и даже отличал корвет от фрегата.

— Готовься к развороту! Курс на «Прекрасную курицу»! — кричал он.

Немедленно матрос, вооруженный шестом, передвигал маленькие кораблики.

Долгими часами герцог приобщался, таким образом, к секретам плавания под парусом. Иногда он приказывал разыграть перед ним состоявшийся несколько днями раньше бои. С изумительным хладнокровием он приказывал открыть огонь или идти на абордаж. Потом герцог поздравлял офицеров своего штаба и говорил совершенно удовлетворенный:

— Нет ничего нет ничего важнее опыта!

* * *

По совету госпожи де Жанлис Филипп решил познакомиться с жизнью военных моряков и отправился в Рошфор. Увы! В 1778 году он участвовал в битве против англичан подле Уэссана и допустил ужасную ошибку, сделавшую его посмешищем всего двора и, вернувшись совершенно разочарованный, он покинул флот и вернулся в Пале-Рояль, где предусмотрительная Стефани посоветовала ему побыть некоторое время в тени.

Герцог Шартрский решил совершить путешествие в Европу с женой и любовницей. Эта прогулка вызвала невероятный скандал.

Где бы они ни останавливались, Филипп вначале ложился в постель с женой и с успехом доказывал ей, что двенадцать лет супружества не остудили его пыла. Потом он немедленно отправлялся к госпоже де Жанлис, где проявлял себя «самым галантным и пылким партнером, о каком может мечтать женщина».

Были ночи, когда Стефани, мучимая неугасимым огнем страсти, требовала от своего любовника невероятных доблестей. «К счастью, — пишет Жюльен Дарбуа в свойственной ему сочной манере, — у будущего цареубийцы был редкостный темперамент. Воздав должное любовнице, он отдыхал недолго — ему требовалось лишь перевести дух. Одна ласка партнерши — и он был готов продолжать…»

Эти ежедневные подвиги не мешали герцогу искать развлечений на стороне, в весьма сомнительных заведениях. Очень часто, пишет Жюльен Дарбуа, «карета уже была запряжена, чемоданы и сундуки привязаны, лошади били копытом… но Филипп никак не мог оторваться от очередной девицы, стараясь избавиться от „переполнявшей его мужской силы“ [12].

Если верить Монгайару, воспоминания, которые он оставлял этим «паломницам любви», были далеко не самыми лучшими.

«Его мерзкие выходки в Берне, — пишет это дипломат, — возмущали даже проституток; он иногда запирался на пять дней в банном заведении под названием „Ла Матта“ и предавался там всем излишествам, какие только могло вообразить его развращенное сердце и буйное воображение» [13].

Вернувшись в Париж, Филипп довел свое распутство до предела, превратив Пале-Рояль в настоящий бордель.

1 января 1781 года герцог Орлеанский позвал Филиппа в свой кабинет и объявил ему в присутствии госпожи де Монтессон:

— Сын мой, наступил тот приятный момент, когда любящие люди делают друг другу подарки. В этом году я решил подарить вам к Новому году Пале-Рояль.

Герцог Шартрский был истинным принцем. То, что вместо коробки шоколада ему подарили дворец, нисколько его не удивило. Он учтиво поблагодарил, но счел излишним целовать отца.

— Это госпожа де Монтессон посоветовала мне сделать вам такой подарок, — добавил герцог Орлеанский.

Филипп терпеть не мог свою мачеху. Он изобразил на лице улыбку, но не смог скрыть желания укусить ее. Это несколько омрачило радость герцога Орлеанского, который прекрасно все понял.

— Я думаю, этот подарок доставит вам удовольствие, — сказал он. — Что вы будете с ним делать? Филипп давно надеялся, что Пале-Рояль будет принадлежать ему, и часто думал о том, что будет с ним делать. Поэтому он ответил отцу без колебаний:

— Я пущу туда лавочников…

Герцог позеленел.

— Вы не посмеете так поступить!

— Посмею. Я устрою там галерею и буду очень дорого продавать места торговцам. Это даст мне средства для оплаты долгов и покупки лошадей…

Герцог Орлеанский был слишком важным вельможей, чтобы взять назад свой подарок. Он лишь сунул кулак в рот и крепко прикусил пальцы.

Что до виновницы скандала, госпожи де Монтессон, она сочла за лучшее разрыдаться, решив, что только так может выразить свое неодобрение.

Оставив отца с побелевшими от боли пальцами, а мачеху с лицом, мокрым от слез, новый владелец дворца, построенного Ришелье, удалился, чтобы сообщить двум своим женщинам, Мари-Аделаиде и госпоже де Жанлнс, радостную новость.

Узнав, что герцог Шартрский собирается пустить в Пале-Рояль торговцев, парижане были шокированы. Некоторые даже оскорбляли его, а Людовик XVI, восхищенный такой переменой отношения, пригласил Филиппа в Версаль. Он встретил его шуткой:

— Ну, кузен, — сказал он, — поскольку вы открываете лавочку, мы будем видеть вас только по воскресеньям…

Его сарказм не слишком задел герцога Шартрского, привыкшего к насмешкам. Он продолжал строить, отвечая на любую критику с таким юмором, что в конце концов склонил всех насмешников на свою сторону.

Однажды, когда ему сказали:

— Вы никогда не сможете завершить такое дорогое строительство. Он ответил:

— Не беспокойтесь. У меня полно материала — каждый норовит бросить в меня камень…

В июне 1782 года галереи Пале-Рояля были открыты для публики, которая валом повалила туда.

Филипп, собравший в галереях все виды развлечений, быстро превратил их в «центр всех пороков». Сотни проституток нашли здесь приют. Никто тогда не может даже представить себе, что эти молодые особы, вызывающе покачивавшие бедрами в аллеях Пале-Рояля, помогут однажды сокрушить монархию.

Таким образом у Филиппа под рукой были прелестные девицы, с которыми он мог проводить безумные ночи, как только его жена и госпожа де Жанлис отправлялись спать…

Рано утром он возвращался к Стефани, которая по-прежнему оказывала на него сильное влияние. Однажды он назначил ее воспитательницей своих детей. Как только это стало известно, весь Париж просто со смеху докатывался, а остряки даже пустили слух, поскольку все теперь было возможно, что огромный герцог де Люинь будет, возможно, назначен кормилицей дофина…

Веселые песенки распевали на всех углах. Вот пример такого творчества:

Она в семье живет большой

И вертит всем и вся.

Пред гувернанткою такой снимаю шляпу я.

Исполнить всякий ее каприз спешит глава семьи,

Детишки, смирно, глазки вниз, ей вторят со скамьи.

Она и лекарь, и больной — актриса хоть куда!

Она вам тоже кое-что покажет, господа.

С ее талантами легко, не потеряв лица,

Учить детей одной рукой, другой — ласкать отца!

Так благонравна и скромна, хороший знает тон,

Но это видимость одна,

И место ей — притон!

* * *

Это было не очень любезно и очень обидно. Госпожа де Жанлис ответила своим обидчикам презрением и продолжила образовывать Филиппа согласно «философским доктринам». Она мечтала сделать из него народного героя. А для этого все средства были хороши. В 1784 году, восемь месяцев спустя после первого полета монгольфьера, она усадила своего любовника в корзину шара братьев Робер.

— Я собираюсь в Орлеан, — просто сказал герцог [14] толпе, пришедшей в парк Сен-Клу, чтобы проводить шар.

Увы, все пошло не так. Филипп, выбросивший весь балласт сразу, мгновенно оказался на высоте 3000 метров и вынужден был проколоть оболочку «Каролины», чтобы спуститься.

Падение было головокружительным, приземление ужасным, а испуг свидетелей неописуемым.

И приземлился герцог не в Орлеане, а в парке Медона — весь Версаль хохотал.

Уязвленный Филипп поклялся, что на этот раз докажет двору, что с ним следует считаться…

И возможность вскоре представится ему.

Пока парламент глухо сопротивлялся королевской власти, Людовик XVI собрал 19 ноября 1787 года парламентариев в главном зале Дворца правосудия, чтобы заставить их издать указ, позволяющий выпустить 420-миллионный заем.

Герцог Орлеанский накачавшийся вином, «чтобы оно зажгло его кровь и придало ему храбрости и дерзости, которых он был лишен от рождения», сел недалеко от короля. Когда некоторые друзья Филиппа спросили, будет ли эдикт поставлен на голосование, Ламуаньон ответил:

— Если бы король был обязан подчиняться воле большинства, именно оно диктовало бы законы, а не монарх, а это не согласуется с конституцией нашего правительства, это монархия, а не аристократия [15].