— Алиса… — зашептала менеджер Наташа, взявшаяся ниоткуда. — Там с черного хода рвутся из «Экспресс-газеты»…

— Я же сказала, никаких папарацци! — зашипела на нее Алиса. — Пусть стоят у входа и ждут, когда выйдет пьяная Стоцкая! И все! Кстати, тех, кто совсем не в себе — выводите через столовую.

— А может… — засомневалась Наташа.

— Не может! — отрезала Алиса. — Я же тебе уже все объяснила. У нас закрытый клуб, пресса может только догадываться, что здесь происходит, и приветствуем мы исключительно журналистов из нормальных изданий: «Коммерсант», «GQ», «Эсквайр»… Только литературные репортажи «о новом клубе, который уже стал культовым»! — передразнила она газетные штампы. — Ты не забыла, что журналисты этих изданий — наши звезды, что мы обращаемся с ними, как с Мадонной, и что у нас здесь семейная VIP-атмосфера, в которой каждый гость — суперзвезда? А?

— Извини, — испугалась Наташа.

Алисе нравилось быть главной. Конечно, приходилось все повторять по сто раз — но оно того стоило. К ним рвались сотни людей, приехавших с отдыха. И они уже знали, что в клубе запросто расхаживают известные личности, которым внушили, что «Лунатик» — место, где все равны, потому что тут все звезды: и фрики в безумных нарядах, и телеведущие, тоже иногда одетые, как фрики — недавно не пустили лицо одного канала, которое явилось в шубе на голое тело. Лицо орало и топало ногами, и не могло поверить, пока его не отвели в офис и не выдали майку от «Готье», нарочно купленную для подобных случаев. Лицо купило столько шампанского «Кристалл», что майка окупилась с первым же бокалом. Здесь были самые заводные тусовщики, самые красивые девушки, самые стильные модники — и все они были любимыми гостями клуба, все были звездами — потому что здесь работали другие правила, первое из которых гласило: «Если ты зануда, тут тебе не место!».

На поддержание такой атмосферы и уходили все силы — неповоротливый персонал то тщился кому-то нахамить, то пропускал странных людей в безвкусных костюмах, то стоял на входе с негостеприимным лицом… Приходилось беспрестанно на кого-то орать, увольнять, грозить увольнением, вправлять мозги — словом, переделывать других под себя, и временами Алисе казалось, что это не она должна платить зарплату, а ей, за то, что она дает всем этим людям надежду, что в будущем их возьмут на работу только потому, что они трудились в «Лунатике».

Но, с другой стороны, это было забавно: если вся твоя работа — приезжать вечером в клуб, общаться со знаменитостями, орать на официантов, а утром в кафе пить морковно-апельсиновый фрэш, болтать с подругами и невзначай, по ходу беседы, придумывать темы для новых потрясающих вечеринок.

— Смотри… — застонала Фая. — Он исчезает… Бежит к жене в кровать!

— Ты так говоришь, как будто это преступление! — хмыкнула Алиса.

— Это и есть преступление, если речь идет обо мне! — кивнула Фая. — Потому что нечего было пялиться! Пусть на жену свою пялится! Слушай! — она шлепнула Алису по плечу. — А ты меня раздражаешь! Ты зануда! Я пойду к Билану приставать!

И она ушла — куда, неизвестно, но в том, что она найдет к кому приставать, сомневаться не приходилось.

Алиса выплыла было в зал, но резко развернулась, присела — и вот так, на полусогнутых, бросилась прочь. На нее надвигалась (к счастью, обернувшись к подруге, которая плелась сзади) ужасная в своем великолепии Элеонора. Элеонора была женой одного из тюменских магнатов. Она была неглупа — поэтому не стала сразу рваться в клуб, а сначала прислала Алисе роскошный букет и сумку от «Хлое», а когда Алиса позвонила, чтобы выразить благодарность, пригласила ее на обед. Без предисловий она предложила весьма убедительную сумму за клубную карту, но дело было не только в этом. Она была смешная. Такая чудаковатая богачка, каких всегда не хватает для контраста. Она была нелепая, забавная, сообразительная и могла уйти в трехдневный отрыв. Карту она получила бесплатно, зато поила, наверное, двадцать тусовщиков — и всех лучшим шампанским и фирменным коктейлем.

Но на прошлой неделе Элла отчебучила такое, что Алиса предпочитала с ней не встречаться. Каким-то образом они умудрились вместе напиться, и Элла призналась, что влюбилась. Но влюбилась она не в какого-нибудь модельного мальчика, которого можно арендовать на пару недель и под благовидным предлогом выставить вон, а в шестидесятилетнего представителя жуткой политической партии, то ли что-то вроде коммунистов, то ли еще каких-то фашистов — старого, бедного человека, который каждый год отмечал день рождения то ли Сталина, то ли Гитлера.

Конечно, он неплохо выглядел — загорелый такой, подтянутый, с обаятельной улыбкой, но это не искупало дешевых сандалий и всех этих левых взглядов вкупе с преданностью одному из мертвых диктаторов. Звали его Михаил Алексеевич, и в клуб он попал с молодежным движением партии — а точнее, с женой лидера молодежного движения, которая писала рассказики и считалась флагманом молодой русской литературы. «Серое зимнее утро непроходимой тоской впивалось в плоть. Опять хотелось покончить с собой. Трудно жить, если весь твой багаж — одиночество. Бритвы, таблетки — все эти доказательства фантазий в готическом стиле были наготове, но, увы, это была лишь поза. Собственное малодушие угнетало дух, и она решила переспать с Гиви — в знак протеста» — такие истории Алису мало интересовали, но они все-таки сделали в журнале (это еще когда она работала в «Глянце») материал о молодых писательницах, после которого фотограф слег с нервным срывом. Писательницу звали простым русским именем Маша — от такого имени Тимур, фотограф, на две недели вернувшийся из Монако, где жил уже долгие годы, никаких сюрпризов не ждал. Но когда он явился в писательскую квартиру ее родителей, которые уже давно жили на даче, и застал в одиннадцать утра пьяную Машу, встретившую его в нижнем белье и с сигарой во рту, он, конечно, маленько расстроился. Через пять минут после начала сессии она уже предложила ему «трахнуть ее» — и это несмотря на то, что по квартире носился пятилетний малыш — ее ребенок от какого-то байкера, как она заявила, но это предложение мудрый Тимур расценил как выпендреж. От сангрии тоже отказался. В те времена Маша-писательница носила чудовищные свитера из секонд-хенда и джинсы с хипповыми цветочками, но за год поумнела и сообразила — если ты выглядишь, как памятник Вудстоку, всерьез тебя никто не воспримет.

Теперь она стильно одевалась и имела привычку выплясывать стриптиз на барной стойке — поэтому ее пускали с любой компанией, так как грудь у нее была четвертого размера и ее шоу собирали толпу.

Элла вцепилась в этого своего Михаила Алексеевича — и всем, кому наливала выпить, рассказывала, какой он умный и обаятельный.

Алисе она все уши прожужжала, и та решила разобраться, в чьи руки уплывает лучшая (после шейхов и нефтяников) клиентка. Михаил Алексеевич показался ей вполне безобидным — если не считать кошмарных политических пристрастий, но вот как она вместе с Эллой очутилась у него дома, в Коньково, в трехкомнатной квартире, заставленной пятидесятитомниками Маркса, Ленина и брошюрами Ошо — одному богу известно. Возможно, не стоило мешать шампанское с граппой — у Алисы возникло странное предположение, что напитки на основе винограда подружатся у нее в желудке, но кончилось тем, что она оказалась где-то в дебрях Конькова, в не очень симпатичной квартирке, и с веселой улыбкой потягивала коньяк (тоже виноград).

То, что было дальше, довело ее до исступления. Воспользовавшись отсутствием Михаила Алексеевича, Элеонора призналась, что давно мечтает с ним переспать — потому что он мужчина ее мечты, но он ее не хочет.

— Как это не хочет? — удивилась Алиса. — Чтобы мужчина его возраста не хотел женщину в два раза моложе себя, да еще с такими сиськами — это, милая моя, нонсенс! Может, он не может?

— Может! — шикнула Элла. — Когда мы танцевали, у него была эрекция.

— Ну, тогда я пошла… — Алиса поднялась с неудобного дивана в стиле «сталинский ампир». «Сталинский вампир».

— Нет! — взвыла Элла. — Не бросай меня…

И Алиса осталась — к своему большому сожалению.

Михаил Алексеевич притащил коньяк (крымский, ужасный), лимон и шоколад. Не то чтобы лично Михаил Алексеевич Алисе не нравился. За исключением неправдоподобных политических амбиций — он был приятный, начитанный и милый собеседник. Но Элла смотрела на него влюбленными глазами, а Михаил Алексеевич делал вид, что не замечает, адресовал свои высказывания Алисе, и та скоро поняла, что не готова выступать в роли гульфика для игрока в регби. Но только она собралась уходить, как Элла, видимо, это почувствовала и уволокла Михаила Алексеевича в спальню, на ходу оборачиваясь и подмигивая Алисе: «Пожалуйста, не уезжай». Прошло минут пятнадцать, и Алиса уже почти сбежала — она надевала сапоги, когда в коридоре появилась Элла и с грустным видом произнесла:

— Нет. Не получается. Кажется, он слишком старый.

Алиса всплеснула руками.

— Слушай! — рявкнула она шепотом. — Ты говорила, что так его хочешь, что у тебя прямо спазмы начинаются! Говорила?

Элла кивнула.

— Так вот, разбирайся с этим сама, а я поехала.

— Постой… — Элла двумя руками схватила ее за плечо. — Сейчас вдвоем поедем, подожди минут десять, пожалуйста… У меня же там машина с водителем…

Да. У нее машина с водителем. А Алиса, кажется, оставила свою рядом с клубом.

Они вернулись в комнату, а когда собрались уходить — вдвоем, как и договаривались, Элла застряла в комнате и опять принялась целоваться со своим Михаилом Алексеевичем. Михаил Алексеевич пылал, и Алиса уже намеревалась оторвать от него Эллу и одолжить у нее машину — или сделать это без спроса, но тут Элла опять передумала.

— Вот так уже третий раз! — пожаловался раскрасневшийся Михаил Алексеевич.

— В смысле? — нахмурилась Алиса.

— Третий раз она меня динамит… — Михаил Алексеевич развел руками.