— Нет. Я храню честь Хамсинов и не хочу позорить племя, которое меня вырастило. Я мог бы приказать арестовать Рашида. О, это была бы такая сенсация для газет. Но я этого не сделал. — Он с трудом перевел дух. — Вместо этого я пришел к вам.

Шейх почувствовал явное облегчение.

— Чем мы можем помочь?

— Я уверен, что Рашид связан с контрабандистами. Возможно, он использует Бадру, чтобы получить доступ на раскопки. Он и раньше использовал ее. Не удивляйтесь, если она выразит пожелание поехать на раскопки в качестве художницы, чтобы делать зарисовки. У меня есть план, как поймать Рашида. Тогда я отдам его вам. А вы накажете его так, как сочтете нужным.

Трое мужчин замолчали, припомнив законы племени на этот счет. Рашид будет подвергнут изгнанию. Предварительно его лишат сабли, меча и повязки цвета индиго. Он навсегда станет изгоем.

— Что ж, да будет так, — заключил Джабари, — Делай так, как должен. Но я надеюсь, что ты ошибаешься.

— Я тоже на это надеюсь, — сказал Кеннет, но в глубине души он был уверен, что Рашид виноват.

Когда они встали, шейх положил руку Кеннету на плечо.

— Надеюсь, ты останешься с нами хотя бы на одну ночь?

— Почту за честь, — торжественно сказал Кеннет.

Когда они вышли наружу, он сощурился от яркого солнечного света:

— А как твой сын, Джабари?

Как бы в ответ донесся громкий заливистый крик. Кеннет обернулся и увидел черного от загара, светловолосого малыша, скачущего на полных ножках.

— А вот и мой сын. Тарик представляет себе, что он лошадь.

Изображая галоп, мальчуган сделал круг около мужчин. Совершенно голенький.

— Пу! — пронзительно орал он.

Джабари выглядел вполне довольным:

— Мы пытаемся научить его и английскому и арабскому. Арабский дается ему лучше, чем английский. «Пу» — единственное слово, которое он знает по-английски.

Кеннет с любопытством глядел на него. Джабари вздохнул. Теперь он выглядел скорее как счастливый отец, который покорно терпит шумные забавы любимого дитя, чем как полный достоинства надменный шейх.

— Этому слову его научила Бадра, чтобы обозначить кое-что другое, что имеет для нас такое же важное значение.

— Чтение?

— Отправление естественных нужд. Тарик же использует это слово для обозначения всего.

Мальчик продолжал скакать около них. Кеннет рассмеялся выходкам ребенка, который и ходить-то начал совсем недавно.

— А где его одежда? — спросил он.

— Он опять сбросил ее в нужник.

Рамзес шумно рассмеялся, как бы одобряя малыша. Джабари бросил на него сердитый взгляд:

— Подожди, друг мой, придет и твоя очередь. У тебя подрастают близнецы. Тебя ждут волнения в два раза большие. Вот тогда я посмеюсь.

Кеннет посмотрел на сына шейха. Тот сидел на корточках, подперев руками подбородок.

— Привет, Тарик, — сказал он по-арабски.

Ребенок сел на попку, уставившись на Кеннета своими большими черными глазами. Легкий ветерок из пустыни шевелил его волосики. Он от удивления засунул палец в рот.

Кеннет протянул руку. Солнечный луч отразился в его кольце, оникс так и засверкал. Заметив зачарованный взгляд Тарика, Кеннет снял кольцо с пальца и протянул его ребенку.

— Красиво? — спросил он по-арабски.

Восторженно глядя на кольцо, малыш взял его.

За спиной Кеннет услышал голос Джабари:

— Хепри, я не думаю, что это разумно…

— Пу! — заорал Тарик. С кольцом в руке он бросился от них прямо по направлению к туалету, расположенному в отдалении. Рамзес быстро побежал за ним и схватил мальчишку. Он широко улыбался, когда возвращал Джабари его сына, а Кеннету — его кольцо.

— Твое кольцо ожидал плачевный конец в этой зловонной клоаке. И не думай, что я стал бы выуживать его оттуда.

Кеннет взглянул на этот драгоценный символ своей герцогской власти и положил кольцо в карман.

— Здесь будет надежнее, — пробормотал он.

Сказать по правде, он чувствовал неудобство, когда носил это кольцо на пальце. Слишком тяжелое. Слишком иностранное. Как и многое из того, что было в эти дни.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

В тот же день, но значительно позже Кеннет пришел в шатер шейха на обед. Он привычно расположился на ковре. В шатре бедуина в английском костюме он чувствовал себя неудобно, но знакомые с детства вещи и звуки облегчали его положение: легкий ветерок из пустыни, острый запах еды от ярко горевших костров, мелодичный смех женщин. Он почувствовал голод, когда Элизабет и Кэтрин стали вносить в комнату и ставить на низенький столик одно блюдо за другим. Джабари насмешливо изогнул бровь, увидев, какими глазами Кеннет смотрит на многочисленные блюда и тарелки. Жареный барашек с рисом. Восточные сладости. Груды кусков пресного хлеба и кислое молоко. Чеснок. Кеннет вдыхал ароматы кушаний, витавших над дымившимися тарелками. После целого года сидения на одних только мясных блюдах, густо политых сливочной подливкой, он почувствовал, что к нему вернулся аппетит.

— Мы подумали, что тебе доставит удовольствие поесть кое-какие из твоих любимых кушаний, — прокомментировал это изобилие на столе шейх.

Кое-какие. Кеннет встретился взглядом с шейхом и увидел в его глазах прежнее выражение. Комок подкатил к горлу. Этот взгляд говорил больше, чем какие-либо слова.

«Добро пожаловать. Добро пожаловать домой».

Кеннет постарался не обнаружить своего волнения, когда шейх отломил кусок пресного хлеба, окунул его в подливку и протянул ему. Обычай требовал первым угощать гостя. Кеннет съел предложенный кусок и вздохнул от удовольствия.

Тарик сидел на юбке своей матери и широко раскрытыми глазами смотрел на еду. Между Рамзесом и Кэтрин сидели двое годовалых малышей — девочка и мальчик, очень похожие друг на друга своими темными волосами и яркими зелеными глазами. Это были Фатима и Асад, их близняшки.

Элизабет взяла треугольный кусок пресного хлеба, намазала его йогуртом и дала Тарику. Ребенок стал рассматривать его с серьезным видом археолога, изучающего пирамиды, затем бросил его в лицо своему отцу. Белое липкое пятно поползло по черной бороде Джабари.

— Пу! — счастливо закричал Тарик.

— О да. Сынок. Будущий вождь моих людей, — сухо сказал Джабари, вытирая лицо чистой салфеткой.

Тарик выпустил слюни, Элизабет самодовольно улыбнулась.

— Дайте ребенка мне. Я помню, что делал ваш отец в таких случаях. Он по-арабски велел мне есть, и это были первые арабские слова, которые я выучил. — Кеннет наклонился вперед и взял ребенка.

Когда он усадил малыша к себе на колени, тот удобно устроился в его теплых и нежных руках.

Внезапно Кеннет почувствовал острое желание иметь своего собственного сына с большими шоколадными глазами, как у Бадры. Маленьким кусочком пресного хлеба он поддел немного риса.

— Ешь, — твердо сказал он по-английски и повторил еще раз. Тарик открыл рот. Кеннет всыпал ему в рот еду. Малыш с важным видом стал разжевывать пищу. Кеннет самодовольно усмехнулся.

— Просто покажите ему, кто главный, — посоветовал он.

Родители Тарика восхищенно переглянулись. Но в следующее мгновенье их сын выплюнул свою жвачку, забрызгав все лицо Кеннета непрожеванным рисом.

— Ешь! — пробормотал он по-английски.

Джабари и Элизабет выглядели довольными. Тарик выучил новое английское слово!

— Спасибо, Кеннет, — сказала Элизабет.

— Всегда рад служить, — ответил Кеннет, вытирая клейкие рисинки, прилипшие к его щекам.

Тарик соскочил у него с колен и поковылял к близнецам, которые жевали кусочки хлеба. Остановившись напротив Фатимы, он выхватил хлеб у нее из рук. С самодовольным видом, подражая отцу, плюхнулся на ковер и стал есть. Элизабет недовольно подняла брови, но Джабари повелительно поднял руку.

— Подождем, — тихо сказал он. — Я хочу посмотреть, что они будут делать.

Взрослые замерли в ожидании, наблюдая за детьми. Фатима, не мигая, уставилась на Тарика зелеными глазами, а потом схватила в свой маленький кулачок прядь соломенных волос Тарика и дернула изо всей силы.

Тарик выронил хлеб и истошно завопил, хватаясь за волосы, но маленькая девочка крепко держала его. Ее брат Асад поднял хлеб, погукал и шлепнул им Тарика, а потом отдал его назад своей сестре. У Тарика был такой горестный и потрясенный вид, что Кеннет не выдержал и засмеялся, да так, что слезы потекли у него по щекам.

— Какая у вас дивная пара маленьких воинов, Рамзес!

Рамзес гордо улыбнулся:

— Они похожи на свою мать.

Потом они забросали Кеннета вопросами о его новой жизни. Он старался отвечать на них настолько дипломатично, насколько это было возможно, испытывая жгучее чувство тоски по всему тому, что было когда-то в их общей жизни.

Он страшно удивился, когда увидел, что Джабари и Рамзес убирают со стола, что гордый шейх и его телохранитель складывают для замачивания грязную посуду в большой таз. Кэтрин печально улыбнулась Элизабет.

— Он и посуду моет так же хорошо? — спросил Кеннет.

— Когда я укладываю Тарика спать, моет он. Джабари говорит, что мытье посуды бережет его уши. Посуда не вопит, — засмеялась Элизабет.

Немного позже, когда женщины пошли в свои шатры, чтобы уложить детей, Кеннет остался с Рамзесом и Джабари. Трое мужчин любовались звездами, усеявшими ночное небо.

Кеннет посмотрел на этих двоих мужчин, которых он считал своими братьями и которые были ему роднее кого-либо еще на земле. Они вместе сражались в бою, вместе проливали свою кровь. Их связала воинская дружба, борьба не на жизнь, а на смерть. Как он хотел снова быть с ними! Здесь, в своем родном окружении, он почувствовал, что с него как старая кожа, слезает мишура его лондонской жизни, все его обязанности и ответственность. Здесь он почувствовал облегчение.