Борис Алексеевич снова погладил её голову, поцеловал лоб и руку.

– Ну, спи, сил набирайся. Вечером гости у нас, тебе выйти к ним надо.

И она заснула. На душе стало спокойно, будто она знала, что делать. А ведь не знала, совсем не знала. Уверена только была в том, чего хочет: Саша, только он.

После обеда отправились с Натальей и племянниками погулять. Марии интересно было смотреть на новую столицу. Дома строились каменные, с какими-то странными чешуйчатыми крышами. Наталья объясняла, это, мол, ещё одно нововведение царя Петра, черепица называется. Делают её из глины. Есть мастерские, где продают, а у кого денег не густо, сами лепят, дело нехитрое.

– И лучше, чем дёрн, воду держит. По здешней-то погоде – самое то. Правда, уж по крыше, как у нас привыкли, не походишь. Один решил сверху трубу поправить, послал человека – а он хрусь-хрусь по черепкам, и крышу перекрывать пришлось.

Наталья засмеялась.

Глядя на её ровные белые зубы, Мария вспомнила, что в ассамблее у некоторых дам во рту черно было. Спросила.

– Так это ж новая мода, не то от итальянцев, не то от французов – зубы чернить. Белые, дескать, зубы у арапов, да у обезьян. Вот глупость-то. И Васе моему не нравится.

– А Вася-то где? И утром его не было, и за обедом.

Александра тоже не было со вчерашнего вечера, но о нём Мария не спросила, поосторожничала.

– Послал государь и его и Сашу за провиантом для армии. Вроде опять война будет.

– С кем?

Наталья равнодушно пожала полными плечами.

– Да вроде с турком.

– Надолго уехали?

Наталья горестно вздохнула.

– Кто ж это знает? Обещал Вася поскорей обернуться. Скучаю я без него, Машенька, так, что и не выскажешь. Вот выйдешь замуж, сама узнаешь…

Взглянув на лицо Марии, она осеклась.

– Ты что, Маша?

Мария ответила не сразу. Наталья – добрая душа, но можно ли ей довериться? Посмотрела внимательно во встревоженные тёплые глаза и решилась.

– Наташа, ты царевича близко видела, говорила с ним когда?

– Ну, с глазу на глаз говорить не приходилось, а видать – видала и за столом напротив сиживала. Раз даже в пару в контрдансе с ним попала, когда фигуры со сменой кавалеров.

– А вот скажи, ты бы хотела, чтоб он мужем твоим был?

– Что ты такое говоришь, я же замужем!

Помолчала.

– А и впрямь, квёлый он какой-то, спина колесом и руки потные. А смотрит – ровно украл что, глазами зырк-зырк по сторонам, а голову не поворачивает.

Вздохнула.

– Вижу, Маша, не люб он тебе?

Мария не удержалась, закричала, подняв к лицу сжатые кулачки:

– Да как же он люб может быть! Сама сказала «квёлый». Ты поставь его рядом с Васей нашим или с кем другим… хоть с Сашей, – неожиданно для себя добавила она.

Наталья только ойкнула, не пытаясь остановить расходившуюся золовку.

– Вот вы с Васей в ладу живёте, друг другом любуетесь да радуетесь. Так и вчуже на вас глядеть радостно. Наташа, мне ведь тоже так хочется, чтоб как у вас с Васей… чтоб красивый был, сильный, чтоб обнял так, что сердце зашлось…

Из синих глаз брызнули слёзы. Дальше говорить она уже не могла.

Наталья молча обнимала её, гладила вздрагивающую спину, вытирала мокрые щёки, потом и сама заплакала.

Потом они отправили няню с детьми домой и долго ходили по берегу угрюмой Невы и говорили, говорили. Холодный ветер сёк мелкой крупкой, и они замёрзли, зашмыгали носами. Хотя носы-то, пожалуй, шмыгали более от слёз, чем от холода. Да и как не поплакать над подневольной женской долей! Впрочем, под конец разговора развеселились и даже согрелись, Наталья поклялась, что в беде Марию не оставит, и они решили кое-что предпринять…

Дома была суета – ждали гостей. Ах, батюшки, они и забыли! Разбежались одеваться.

К тому времени, как Мария была готова, гости уже собрались в гостиной. Подходя, она слышала голоса, выделялся уверенный голос светлейшего:

– …и ведь царевича мы этак к делам отцовым обернём, разлад в семействе царёвом государству боком выйти может…

Мария вошла, и все разом замолчали, обернулись на неё. Разглядывали, ровно лошадь на базаре. Она вскинула подбородок – что ж, пусть смотрят. Вышла на середину, покачала заученно пышной юбкой, присела, выгнув стройный стан.

Первым подошёл к ней не батюшка, а светлейший.

– Вот и красавица наша. Позвольте мне, Мария Борисовна, на правах старого знакомца…

Не выпуская её руки, повёл в обход гостей. Ей кланялись, целовали руки и откровенно разглядывали. Дам было всего две: Екатерина Алексеевна – её Меньшиков назвал «крёстная дочь царевича», и ещё толстая княгиня, Мария сразу забыла, как её зовут. Пошли к столу. Позади себя она расслышала, как высокий кавалер, с наглыми глазами и фамилией Ягужинский, сказал:

– У царевича губа не дура.

И в ответ ему хмыкнули сразу несколько голосов.

За столом разговоры были для Марии неважные: о стройке, о делах в армии, о новом патриархе. Раз только, когда зашла речь о свадьбе царевны Анны, племянницы Петра, с курляндским герцогом, на неё поглядели, как ей показалось, со значением. Но о ней и о царевиче – опять ничего. Она сидела, как струна перетянутая, готовая лопнуть.

Из-за стола встали, чтоб в кофейную комнату идти, и тут Борис Алексеевич сказал:

– Маша, ты ещё нездорова. Бледная и не ела совсем. Поди к себе, отдохни. Наташа, проводи её.

Вот тебе и на! А они-то с Натальей надеялись всё вызнать. Ясно же, что собрались сегодня, чтоб договориться, как дело повести, как царя склонить к этому браку. И очень надо было знать, как они это устроить хотят.

– Вот что, – зашептала Наталья в переходе. – Ты иди, я скажу, что отвела тебя, и ты спать будешь, а я вернусь. Иди, потом тебе всё перескажу.

Мария только успела дойти до своей комнаты, как её догнал быстрый стукоток каблучков.

– Не вышло. Отправил батюшка. Дескать, посидеть с тобой надо. Ясно, что опасаются, чтоб я тебе не передала. Как вошла, так и говорить перестали. Не пойму, какой им резон таиться. Без тебя всё равно им не обойтись.

– Думаю, не хотят, чтоб раньше времени разнеслось. И потом, на мои глаза, батюшка будто боится чего-то.

– Забоишься тут – против царской воли идти! Слышь-ка, возле кофейной – комната проходная, может там сейчас никого, пошли.

В соседней с кофейной комнате было пусто, они на носочках подошли к неплотно закрытой двери. В щель было видно мало и почти не слышно. Голоса звучали глухо, понять можно было только отдельные слова. Мария в отчаянии отошла от двери и увидела, что стена не доходит до самой рамы окна, а кончается у подоконника. Видно, окно это на две комнаты поделено.

– Наташа, глянь.

Окно было завешено плотной бархатной шторой, и нижний конец её был завёрнут на подоконник, чтоб меньше дуло через рамы.

– Ты иди к детям, если что – твоё дело сторона, тебя, мол, к детям позвали. А я по подоконнику пройду и с той стороны стану.

– Я с тобой.

– Нельзя тебе. Если меня застанут, сильно серчать не будут, без меня им не обойтись. Ты – дело другое. Или ты Васю рассердить хочешь, как вернётся?

– Ин ладно. Дай перекрещу.

Идти по подоконнику было неудобно – ноги путались в складках занавеси, и Мария шагала осторожно, стараясь не шевелить ткань. Нашла щёлочку и присела за ней. Голоса слышались отчётливо. Сейчас говорил Меньшиков.

– Катенька, да ведь любовь. Чай, ты знаешь, что это такое.

Екатерина умильно вздохнула.

– О, любовь, это очень, очень сильное чувство. О, да!

– Ну вот и надо Петра Лексеича уговорить, чтоб он не делал несчастным сына единственного. Не столь уж и нужен России союз с этими бланкенбургцами, даже напротив – с Пруссией через этот брак поссориться можем.

– Я согласна, Александр Данилович. Взять в жёны девушку по своему сердцу и одной с собой веры – это составит счастие молодого человека. А я всем сердцем желаю ему счастья. Но у меня нет большого влияния на Петра Алексеевича.

– Ну-у, матушка, если уж у тебя нет влияния… Не скромничай!

Все лица были повёрнуты к ней и согласно кивали. Старый, важного вида вельможа, кажется, Мусин-Пушкин, важно проговорил, подняв палец:

– И заметьте, сей брак мог бы весьма способствовать смягчению разногласий среди дворянства. В случае же восшествия в будущем на престол иноземки и иноверки сии разногласия могут значительно усугубиться.

И ещё, и ещё говорили, и все соглашались, что женитьба Алексея Петровича на княжне Голицыной – дело благое для отечества со всех сторон. Да и счастье наследника – соображение не последнее, благодаря ему оставит он свои низкие пристрастия.

– А до моего счастья, значит, никому дела нет, – думала Мария, – Ну хоть бы кто-нибудь спросил, есть ли у меня к нему склонность. Нет, никто. Уж план составляют, как к Петру Алексеевичу с таким разговором подступить.

Забывшись, она резко переступила, так что занавес заколыхался. В ужасе отпрянула и прижалась к оконному переплёту. Кто-то сказал:

– Что это, сквозняк какой? Никак окно открыто?

Мария поспешно скользнула за перегородку. И вовремя. Занавес отдёрнули, и послышался батюшкин голос:

– Нет, ничего. Ветер в окна, вот и продувает сквозь рамы.

Мария, едва переводя дух от испуга, сползла с подоконника на руки Наталье.

Разъезжались гости поздно, далеко за полночь. Наталья давно спала, а к Марии сон не шёл. Она смотрела из окна на зевающих лакеев с факелами, трогающиеся кареты.

Батюшкина дородная фигура казалась мелкой рядом со светлейшим князем Меньшиковым. Вот они оба подсадили в карету Екатерину, захлопнули за ней дверцу. Потом и светлейший укатил. Батюшка зашёл в дом. У Марии сдавило горло от жалости к себе. Неужели батюшка не поймёт, что счастье дороже короны, дороже царства? Ведь он любит её, конечно любит. Она подхватилась и побежала через комнаты к лестнице, навстречу отцу.

Тот поднимался в расстёгнутом камзоле, краснолицый, улыбающийся, пахнущий вином и духами.