Светлана Берендеева - Княжна

Марии смерть, как спать хотелось, так что на Варенькины расспросы она отвечала, раздеваясь и прибираясь на ночь. И уж когда всё почти рассказала, спохватилась:

– Мы так громко, Нину не разбудим?

Варенька сделала многозначительное лицо:

– Не разбудим.

И таинственно замолчала. Мария видела, что ей не терпится что-то рассказать, но спать так хотелось! И она поскорей сказала:

– Ну ладно, давай ложиться.

Но Вареньку это совсем не устраивало. Она сделала лицо ещё многозначительнее и, понизив голос, сказала:

– Нины здесь нет.

Делать нечего, пришлось Марии спросить, где же она.

– Ты не поверишь! – обрадовано закричала Варенька, – Она каждую ночь либо поздно придёт, либо вообще только к утру явится, туалет только сменить к завтраку.

Совсем сонная Мария пробормотала:

– Ну и чудеса, что это нашло на неё?

– Да подожди, главное-то, главное ведь – с кем!

– А с кем?

– Да ведь с Петром!

Мария проснулась. А Варенька, частя словами, посыпала подробности, как Нина давно уже, когда поклон делает, то чуть не всю грудь показывает, и как государь на неё посмотрел, а она вот так глазами сделала, и как они рядом сидели, а он всё что-то рукой возился, и как она попросила у него токарный станок посмотреть, а потом они уж и скрываться перестали…

– И ты представь, ведь все знают: и царевна Наталья, и царицы обе, дворня ходит – зубы скалит. А Нинке хоть бы что, ещё и нос дерёт. Думает, она теперь царицей будет. Хотя…

Варенька пожала плечами.

– Может, и правда, что-нибудь выйдет из этого. Всё же она хорошего роду, не портомойница, как Катерина. А, Маша, как на твои глаза?

– Не знаю. А как же церковное венчанье?

– Так в монастырь, первый раз что ли? Где ты её, кстати, оставила?

– В монастыре.

– Так, может, знамение это ей?

– Не знаю. Давай, Варюша, спать.

Но спать в эту ночь, видно, судьбы не было. Только они, перекрестив друг друга, собрались расходиться, пришла Нина. С предутреннего мороза лицо её светилось румянцем. Она сбросила платок с разлохмаченной головы, кинула шубу на руки девке и свежим, не ночным голосом спросила:

– Что же ты не спишь, Варя?

– Да вот Маша приехала.

Варенька отступила, показав невидную в тени двери Марию.

– Маша?

И в голосе и в глазах Нины появилась тревога.

– Вы давно вернулись?

– Часа два тому. Да я одна, Катерина Алексевна в Лавру свернула, несколько дней там пробудет.

Тревога Нину отпустила, и она снова смотрела победительницей. Подошла к зеркалу, улыбнулась себе.

– Несколько дней? Ну, вернётся, так здесь ей сюрприз припасён.

Нину распирало веселье.

– Знаем мы твой сюрприз, – не удержалась Варенька.

– Что вы можете знать?

– Что все, то и мы, не слепые.

– Ну а раз знаете, то и говорить не о чем.

Нина ещё раз оглядела себя в зеркале, сказало, не отводя от себя довольного взгляда:

– Что-то ты бледная, Маша. В дороге не случалось чего?

– Нет, всё слава Богу. Спать только хочу. Вы как хотите, а я лягу.

– Да и мы тоже.

Наконец-то легли. К завтраку, понятное дело, опоздали. А Мария-то хотела раньше, безо всех с царём поговорить, объяснить ему деликатно про Катерину, что для него же, Петра, та старается. А вышло всё наперекосяк. Пётр как увидел Марию, так и насупился. Письмо, в котором Катерина написала, что помолиться поехала, он через Макарова от неё уже получил и рассердился. Так и сидел, насупленный, в тарелку уткнувшись. На царя глядя, и домочадцы весь стол молчком просидели.

Сразу после завтрака Марию царевна Наталья подхватила, повела театр показывать. Сама зала эта давно была приспособлена к представлениям – иноземные труппы царевна часто зазывала. А сейчас она постаралась ещё и декорации к пиесе сделать, как ей заезжие дипломаты рассказывали, и Шафиров Пётр Павлович много советами помогал.

Оживлённая, с блестящими глазами расхаживала она по помосту, показывала раскрашенные щиты, на коих нарисованы то окно, то дерева и цветы – сад, значит, то стена дома с огороженной дверью – балкон.

– Ну, Маша, как вчуже-то глянется? У меня-то уж глаз замылился, по моей указке рисовано, так и не пойму теперь, похоже или нет на настоящий театр.

Марии нравилось.

– На мои глаза, хорошо, Наталья Алексеевна. А про настоящий театр откуда мне знать, я ведь нигде не бывала.

– Вот и я не бывала, всё по чужим рассказам только. Ну вот поедешь с государём – ты всё гляди получше и в письмах мне подробно описывай. Пётр Алексеевич по пути с королём Августом встречаться собирается, так, должно, там и бал ради того устроят, может, и с представлением. Ты всё примечай, все мелочи даже.

Мария с готовностью закивала. Но потом сказала:

– Надо бы ещё кого-нибудь в это дело вовлечь, а то, может, я и не поеду. Государь на меня серчает, сегодня так-то гневно говорил, да и раньше промеж нас плохое было…

Наталья решительно замотала головой.

– Глупости! Гнев его нынешний не на тебя и не на кого другого, а на себя только.

Она сердито передёрнула плечами.

– Заварил он тут на днях кашу… да нет, не кашу, так, кашицу. Так что если кто из фрейлин дома и останется, то всяко не ты, а иная. А что до того, что обидел он тебя… Знаю, знаю, молчи, – остановила она открывшую было рот Марию, – Так и на царя бывает проруха. И больше того не повторится, это я тебе твёрдо говорю.

Мария смутилась, аж слёзы выступили, отошла к окну, уткнулась в пышный занавес. Наталья подошла, обняла подавшиеся к ней плечи княжны.

– Полно. Тебе здесь стыдится нечего. Вот товарка твоя – отличилась.

За окном затенькала пичужка, да так звонко – через двойные рамы слышно. Они обе встрепенулись и вдруг увидели за окном весеннюю яркую синеву.

– Какие сосульки длинные, – сказала Наталья. – Я маленькой их грызть любила, а няньки отымали.

– А у нас в Никольском скоро весну закликать будут, а потом холсты белить.

– Это как же, весну закликать?

– А вот, – оживлённо заговорила Мария, – наряжаются поярче да почуднее, влезают на крышу избы и поют. Да так-то звонко, на всё село.

Она набрала полную грудь воздуха и во весь голос запела:

Правильно была выбрана палата для театрального действа! Отменно звонко звучал в ней голос юной певуньи!

И, как и должно быть в театре, раздались аплодисменты и крики «браво». В дверях стоял Пётр Павлович Шафиров, под-канцлер и барон. Он рукоплескал и всем лицом изъявлял восторг. С привычной ловкостью он проделал все позиции сложного поклона, ни одной не пропустил – наторел, служа в Посольском приказе. Целованье рук у Петра Павловича превращалось в торжественный и изящный ритуал – любил и умел быть куртуазным этот умный некрасивый человек, поднятый судьбой и царём Петром из самых низов.

Царевна Наталья к Петру Павловичу, вслед за братом своим, благоволила и сейчас, как всегда, встретила его приветливо. Разговор у них на приветствиях недолго задержался, сразу пошёл об общем деле – о спектакле.

Представление уж через несколько дней назначено, а ещё и роли не все артисты затвердили, и костюмы не дошиты! Помощников у неё мало – вот беда. Княжна вернулась – оглянулась на Марию – чай, не откажется пособить. Мария согласно покивала.

Потом заговорили о предстоящем походе против турок. Мария навострила уши. И сразу – вот досада! – позвали её к государю.

Царь был в своей токарне. Мария прежде не бывала в его покоях и, проходя, с любопытством оглядывалась. Комнаты низенькие, как почти во всём Преображенском, и простоватые, даже бедные. Нет ни занавесей бархатных и богато убранных икон, как у царицы Прасковьи, ни картин и фигурок зверей и человечков, как у царевны Натальи. На полу потёртая овечья кошма, подоконники завалены бумагами. Из-за полуоткрытой двери слышалось жужжание и доносился острый вкусный запах свежих стружек. Сбоку вышагнул невидный прежде секретарь Макаров, открыл перед ней дверь. Пётр в длинном переднике, с ремешком через лоб, с засученными рукавами рубахи был похож на мастерового. И лицо у него было, как у мастерового – сосредоточенно-спокойное, умиротворённое. Такие лица Мария часто видела у плотников, рубящих избу, гончаров за кругом, прях и ткачих в девичьей. Пётр остановил станок и поднял на руке поделку. Это была округлая чаша светлого дерева, похоже, липового.

– Теперь маслом льняным обварить надо, тогда узор ярче проступит, и гнили али трещин никогда не будет, хоть воду в ней держи.

Пётр поставил чашу, снял фартук. Мария наклонила голову, присела на звонко хрустнувших стружках.

– Ладно тебе, княжна, уж виделись, давай без церемоний. Пошли в кабинет. А ты, Алексей, – повернулся к секретарю, – спроворь нам там – мне водочки, княжне винца фряжского.

У Макарова будто наготове всё было, а может, и вправду наготове. На столе мигом оказались штоф с водкой, бутыль вина, тарели мочёных яблок, пряников, изюму, медовых огурцов. Пётр, увидя это, ухмыльнулся.

– Ишь, как он для тебя расстарался. Мне он такой закуси в жисть не давал. Ну, садись, Марья, давай выпьем с тобой, чтоб хорошо всё было и промеж нас и вокруг нас.

Пётр махом опрокинул чарку, с шумом потянул воздух. Мария налитый ей стакан чуть пригубила, взяла в ладонь светлого без косточек изюма, брала в рот по одной ягодке, ждала, что дальше.

– Я тебе вот что хотел сказать, – чёрные усы над влажными губами натопорщились, – Так ты того… Ты вот что… Катерина Алексевна как там?

Мария удержала просящуюся улыбку и ласково сказала: