Анастасия Туманова - Княжна-цыганка

– Спасибо вам, княгиня… Этери Багратовна… Тетя Этери… – Мери собралась с силами. – Я очень благодарна вам, поверьте… но… но разрешите мне подумать. Я не хотела бы обременять вас… Времена сейчас трудные. Я привыкла устраивать свою жизнь сама. Конечно, мы с вами еще увидимся, я с удовольствием познакомлюсь с вашими дочерьми… Но…

Если княгиня Агамалова и была удивлена или обижена, то виду не показала. Вежливо покивав, во всем согласившись с Мери и выразив надежду увидеть ее в своем доме в ближайшие дни, она ушла. Когда за гостьей закрылась калитка, Дина раскричалась на всю улицу, но Мери уже не слушала подругу.

– Не могу я больше! Будь она проклята, эта сбруя, ни вздохнуть, ни охнуть, все! Все!!! – В два рывка сбросив с себя белое кисейное платье, она прыгнула в свою обтрепанную красную юбку, натянула кофту с полуоторванным рукавом и прорехой на спине, выдернула шпильки из прически и победно тряхнула освобожденными волосами.

– Где мое сало?! Только вчера с рынка принесла!

– В ведре, несчастная, чтоб оно протухло!!!

Мери кинулась в угол комнаты, вытащила из ведра с крышкой кусок соленого сала, замотанного в тряпицу, и, на ходу сбрасывая туфли, побежала к дверям.

– Куда ты, проклятая?!. – завопила ей вслед Дина.

– В табор! Сил моих больше нет! Не могу, слышишь, не мо-гу!!! – донеслось уже из-за калитки.

Подхватив одну из туфель, валявшихся у порога, Дина яростно запустила ее вслед подруге, выкрикнула: «Вот вернись только, бесталанная, в дом не пущу!!!» – села на порог и, уткнувшись головой в колени, заплакала.

Мери бежала со всех ног. Ей показалось, что она в одно мгновение пересекла городские улицы, площадь, крутой подъем с разбитыми ступеньками и вылетела в степь. Солнце село, и лишь золотисто-багряная полоска еще не хотела тухнуть на западе, а над степью уже всходила луна. Мери неслась к ней навстречу, рваные рукава трепетали за плечами, билась красным лоскутом юбка, дробно ударяли по сухой, звенящей дороге пятки, а степной воздух, ставший прохладным к вечеру, охватывал тело, словно струи воды во время купания. «Как хорошо… как хорошо… Господи, как хорошо…» – звенело в ушах вместе с треском цикад и нежным цвирканьем сурков. Луна уже превратилась из белой в золотую и вокруг нее замигали чуть заметные искорки звезд, когда порыв сухого ветра из степи донес до Мери песню. Девушка узнала голос Копченки:

– Карик ту мандыр, чаворо, традэса…[52] – шепотом, едва преодолевая сорванное дыхание, подтянула Мери. И, подпрыгнув на месте, снова припустила во весь дух.

Впереди замелькали костры, стали видны черные тени, бродящие между ними, протяжная песня уже сменилась плясовой, и чья-то шаль парусом раздувалась у огня. К Мери сразу с лаем кинулись собаки, но, узнав ее, отбежали в сторону, а за ними налетели девушки:

– Меришка! Умереть мне, чаялэ, это же наша Меришка!

– На ночь глядя принеслась, что случилось?! Смотрите, как упыхалась! Что стряслось, дура?!

– Да ничего не стряслось, видите – улыбается! Меришка, а что, взаправду, случилось? С Динкой что-нибудь? Она там еще замуж за ихнего Врангеля не выходит?

– Ничего не случилось… Нет, Дина не выходит за Врангеля, он женат… Нет, все хорошо, я просто так прибежала… – едва успевала отвечать Мери, поворачиваясь то к одной, то к другой смуглой мордашке, а ее обнимали, целовали, без всякой нежности толкали из рук в руки, пока не дотолкали до подбежавшей Насти.

– Что стряслось, галки немытые, я вас спрашиваю?! Меришка, что?!.

– Тетя Настя, все хорошо, Дина здорова, я просто назад совсем вернулась! – поспешно выпалила Мери.

Только сейчас ей пришло в голову, что цыган может напугать ее внезапное вечернее появление без провожатых.

– А отчего же бегом бежала? – недоверчиво спросила старая цыганка.

– Так… Чтобы поскорей…

– Тьфу, безголовая! Напугала как всех! Голодная?

– Нет…

– Иди ешь, дед картошку печет.

В окружении стрекочущих наперебой подружек Мери пошла к шатру.

Дед Илья сидел у прогоревших углей, поджав под себя ноги. Увидев приближающуюся Мери, он не изменил своей позы, только длинной почерневшей палкой выкатил из углей несколько картофелин и спросил:

– Живы все в городе?

– Слава богу. – Мери размотала тряпку. – Я сала принесла.

– Умница, бабке отдай.

– Пойдем к нам, мать муки добыла, канорэ сделала, еще осталось, – потянула ее за руку Брашка, и Мери пошла за подругой.

Когда княжна проходила мимо шатра Мардо, то успела заметить, как сидящий у входа Митька поспешно встал и шагнул внутрь. Копченка, кормившая грудью сына (второй, уже насытившийся, сопел в люльке), подняла голову. Рыжий свет костра упал на заметно похудевшее, осунувшееся лицо, забился в больших тревожных глазах. Встретившись взглядом с Мери, она без улыбки сказала:

– Доброго вечера, сестренка.

– И тебе. – Мери присела рядом с огнем, посмотрела в сосредоточенное лицо малыша, трудившегося над грудью. – Как твои дети?

– Слава богу. Крестной им будешь?

– Нет, прости, – помедлив, ответила Мери. – Ты ведь меня не любишь, я это знаю. А раз так, то грешно…

– Твоя правда, – не сводя глаз с веселых язычков огня, согласилась Копченка. – Но ты не думай, я благодарность помню. Ежели что нужно будет – только слово скажи, в ту же минуту примчусь и в лепешку расшибусь. И для тебя, и для Динки. Чтоб мне детей похоронить, если вру.

– Я знаю. Спасибо. – Мери улыбнулась уже засыпавшему малышу, вскочила на ноги и бегом пустилась вслед за скрывшейся в потемках Брашкой.

Два дня Мери не ходила в город на промысел, опасаясь столкнуться с кем-нибудь из тех, кто рукоплескал ей на вечере в Офицерском собрании. Как выяснилось, она правильно поступила: возвращаясь вечером в табор, цыганки со смехом рассказывали, что их то и дело останавливали молодые офицеры и справлялись, не знакома ли им княжна Дадешкелиани и где можно с этой красавицей увидеться.

– И что же вы им говорили? – волновалась Мери.

– Ха, да что мы скажем?! Знать ничего не знаем, никакой такой княжны не видели, да я сама тебе не хуже погадаю, я не княжна, а царица цыганская, изумрудненький, позолоти ручку!

Мери посмеялась, понимая, что именно так все и происходило, и успокоилась.

На третий день она вместе с Настей и Копченкой отправилась на дальний хутор Калозовку, где старая цыганка рассчитывала добыть какие-то холсты. Вышли затемно, когда небо только едва-едва светлело на востоке, и долго шагали по пустой дороге через степь. Копченка взяла с собой обоих малышей; одного, подумав, дала Мери, и та с удовольствием несла на руках коричневый голенький, совсем легкий комочек.

Поход оказался удачным: перегадав всему хутору, продав банку снадобья от ломоты в спине, сваренного из колесной мази пополам со скипидаром, изгнав домового из хаты однорукого бобыля, цыганки добыли не только холстов, но и полмешка пшеницы, солидный кусок соленого сала и бутылку масла. Кроме того, уже выйдя из хутора, Копченка вдруг ткнула своего младенца в руки свекрови и во весь дух помчалась по пустым, заросшим полынью задворкам за петухом с роскошным, генеральским хвостом. Испуганный петух улепетывал во все лопатки, но куда ему было убежать от Юльки, которая, ловко загнав «генерала» в лопухи, навалилась на него всем телом и в одно мгновение свернула бедняге голову.

– Дура, – с сожалением сказала Настя, глядя на торчащий из-под мышки невестки сине-зеленый хвост. – Так бы, может, еще раз сюда пришли, взяли б чего, а теперь?.. Дался тебе этот длинноногий, все равно жесткий, как подошва, одни жилы!

– По нонешним временам и подошва – мясо, суп вечером сварим, – беспечно отозвалась Юлька, увязывая добычу в фартук. – Вон здоровый какой, не петух, а баран целый, на всех хватит!

Вернувшись в табор после полудня, Мери почувствовала себя до того уставшей, что даже не пошла купаться, и, наспех поплескав в лицо теплой воды из ведра, свалилась в шатре на перину и заснула. Проснулась она от монотонного жужжания над головой. Был уже вечер, тяжелая жара спала, а жужжал залетевший под полотнище шатра жук, который сердито колотился о натянутую ткань в поисках выхода. Мери встала, поймала жука, выпустила его на волю и, протирая кулаком глаза, выглянула на улицу.

Возле костра на потертом половике сидел Сокольский. Напротив него с самым независимым видом, пыхтя трубкой, расположился дед Илья.

– Меришка, это до тебя барин, – сообщил он, глядя сощуренными смеющимися глазами в испуганное лицо Мери. – Уж какой час сидит, только я бабке не велел тебя будить. Коли ихнему благородию сильно надо, так и обождать можно.

Сказано все это было по-русски, но Сокольский не обратил внимания на насмешливый тон старого цыгана. Ротмистр в упор, без улыбки смотрел на Мери. Та мгновенно представила, как выглядит сейчас: растрепанные волосы, в которых запутались соломинки, подушечные перья и увядшие, вплетенные еще утром цветы; рваная, сползшая с плеча кофта, заспанная физиономия… и ее внезапно разобрал такой смех, что она, не удержавшись, прыснула. Сокольский чуть заметно нахмурился, и Мери только сейчас заметила, насколько он молод: может быть, лишь на три-четыре года старше ее самой.

– Извините, Сергей Дмитриевич, это я не на ваш счет… Добрый вечер. Будете с нами ужинать?

– Здравствуйте, княжна, – не сразу отозвался Сокольский. – Мне сказали, что вы здесь…

– Дина? – догадалась Мери.

– Да. Она, кажется, очень сердита на вас, – Сокольский усмехнулся, – и, видимо, только поэтому отправила меня сюда. Присовокупив, впрочем, что вытащить вас из-под телеги мне ни в коем случае не удастся, поскольку вы сошли с ума. Не судите строго, передаю как есть.

– А я и не сержусь, на правду не сердятся, – улыбнулась Мери, ловко переплетая косу и одновременно показывая язык девчонкам, усиленно строящим ей гримасы из-за спины Сокольского. Тот обернулся – юные цыганки метнулись прочь, заливаясь смехом и крича: «Меришка, лэ гаджестыр бут ловэ, коли покамья тут – мэк дэл!»[53]