Анастасия Туманова - Княжна-цыганка

– Ох, и в самом деле! – спохватилась Дина, вставая. – Володя, простите меня, но вечер только начался… Я должна петь, все ждут. Вы ведь не уйдете, мы еще поговорим с вами?

– Я весь к вашим услугам, Дина.

Она благодарно кивнула и быстрым шагом вернулась на эстраду, где ее ожидали встревоженные музыканты. Через мгновение по залу рассыпались аккорды рояля, и голос Дины вновь взлетел над столиками:

– Так она действительно цыганка, Володя? – с некоторым удивлением спросил Инзовский, следя глазами за белым платьем на эстраде. – Я, признаться, сомневался…

– Не сомневайтесь! – Круглое лицо штабс-капитана светилось от радости. – Самая что ни на есть «египтянка», из известнейшей хоровой семьи, ее знала вся Москва!

– Но, позвольте, она, кажется, неплохо образованна… При мне цитировала Надсона…

– Еще бы! Гимназия с отличием! И все равно, выпустившись, ушла петь в отцовский хор. Из-за нее воевало меж собой все Александровское училище!

– И вы, надо полагать?

– Ну, я, так сказать, был на передовой… но потерпел поражение, – грустно усмехнулся Бардин. – С ее старшим братом мы были даже дружны, вместе учились, после он ушел в хор к отцу, я – в Александровское, а потом…

– Что было потом, знают все присутствующие, – хмыкнул Сокольский. – Неужели вы тоже изволили воевать?

– Не понимаю вас, господин ротмистр, – растерянно повернулся к нему Бардин. Даже его веснушки, казалось, подпрыгнули от изумления.

– Разумеется…

На темном лице Сокольского застыла неприятная усмешка. Он готов был продолжить, но полковник Инзовский поднял на него пристальный, тяжелый взгляд, и ротмистр умолк на полуслове. Бардин пожал плечами и, разом забыв про Сокольского, повернулся к эстраде, откуда рвался, взлетал к сумеречному розовому небу Динин романс:

Дину в этот вечер долго не отпускали с эстрады. Да и сама она, обрадованная неожиданной встречей со старым другом, когда-то влюбленным в нее, пела романс за романсом, принимала цветы, улыбалась, не чувствовала никакой усталости и только за полночь, увидев измученные лица своих музыкантов, спохватилась и объявила вечер законченным. Офицеры ринулись к эстраде, но Дина остановила эту разгоряченную, заметно пьяную толпу мужчин улыбкой и протестующим жестом тонкой руки в браслетах:

– Господа, господа, как же вам не совестно, я ведь тоже живой человек, я устала… Ну, отпустите меня хоть переодеться! Володя, не смейте уезжать, вы мне обещали!

– А вы обещали мне, – мрачно заметил из-за плеча Бардина Сокольский.

– Разумеется, но позже… позже… Господа, да позвольте же пройти, вот наказание! – Дина полусердито нахмурилась, протиснулась между офицерами и, стягивая на плечах шаль, ушла в глубь ресторана. Уставшие музыканты, кое-как раскланявшись, покинули эстраду, и официанты принялись надевать на рояль серый чехол.

Когда месяц назад табор пришел в Ялту, Дина, даже не растянув своей палатки, вытащила из узла чудом сохранившееся городское платье, обула туфли и, не оглядываясь на хихикающих цыганок, отправилась по пыльной дороге в город. Ялта этим летом была полна беженцев со всей России, здесь стоял гарнизоном Кубанский стрелковый полк. В городе, где стало тесно от офицеров, работало великое множество ресторанов. Дина, ничуть не сомневаясь, сразу пошла в самый роскошный – и в тот же вечер уже пела с эстрады свой московский репертуар под восторженный рев гостей «Парадиза». Музыканты в ресторане работали русские, чему Дина только порадовалась. В табор она вернулась на другой день – лишь для того, чтобы предупредить бабку с дедом, что отныне она живет в городе, где уже сняла дом. Дед сердито покряхтел, но возражать не стал: муж внучки находился неизвестно где, родителей не было на свете, и командовать ею не удалось бы теперь никому. Да и не было смысла запрещать Дине делать то, что она умела великолепно, – в отличие от гадания и выпрашивания кусков под заборами. В конце первой же недели Дина принесла бабке с дедом пачку ассигнаций, две золотые царские десятки и кольцо с таким огромным изумрудом, что позеленевшие от зависти цыганки долго не желали признавать его настоящим.

– Откуда, девочка?!. – поразилась старая Настя.

– Генерал один… – небрежно дернула плечом Дина. – Их там сейчас как собак нерезаных.

– Девочка, может быть, тебе хоть кого из наших к себе в дом взять? – осторожно начала старуха. – Нехорошо, ты молодая, а одна живешь, к тебе гаджэ ходят… Вон какие вещи дарят… Не по-цыгански это. Что люди подумают?

Дина молча, долго смотрела на старую цыганку. Потом вздохнула – без обиды, без горечи. И, так ничего не ответив бабке, ушла. Больше Настя не заговаривала с ней об этом. Внучка жгла за собой мосты, и было очевидно: как бы ни повернулась теперь ее судьба, в табор она не возвратится никогда.

В свою уборную Дина вошла медленно, словно эти несколько шагов, отделявших ее от эстрады, оказались самыми утомительными за весь вечер. В крошечной комнатке было темно, в открытое настежь окно тянулся свежий, соленый воздух с моря и заглядывала ущербная луна. Полотняная скатерть, голубая в лунном свете, оказалась почему-то сдернута и почти целиком лежала на полу. Недоумевая, Дина наклонилась за ней – и вздрогнула от негромкого:

– Доброго вечера, девочка.

Она резко выпрямилась. Темнота. Никого. Полоса лунного света на закрытой двери. Тихий треск цикады из-за окна. Но этот голос, низкий, хриплый, она узнала бы из тысячи.

– Ты? – сдавленно спросила Дина. – Здесь?

– Ну, здесь. – Из дальнего угла не спеша поднялась черная, чуть сутулая фигура. Тускло блеснули белки глаз, в пятно света упала лохматая тень.

– Свечу-то запалишь или в потемках посидим? – спокойно спросил Мардо, подходя к Дине.

Но та уже очнулась и отпрянула к подоконнику.

– Ты с ума сошел?! Я вниз брошусь!

– А бросайся, – разрешил он, садясь на пол у стены. – Шею сломаешь, тогда уж точно своим господам не занадобишься. И от меня никуда не денешься.

– Откуда ты взялся, дэвлалэ?.. – простонала Дина, судорожно шаря рукой по столу. – Господи, да что за черти тебя опять принесли? Когда тебя только пристрелят где-нибудь?!

– Не дождешься, – без улыбки, зло сказал Мардо. И вдруг, стремительно, как животное, взвившись на ноги, рывком выдернул из рук Дины хрупкий дамский пистолет. – Дура! Схватилась, тоже еще… Все едино не попадешь, только что сама себя подстрелишь! Где взяла-то? Какой только дурак бабам в руки их дает… Ну, ведь не выпалила бы все равно!

– Еще как бы выпалила! – Дина яростно выдернула запястье из Митькиной ладони. – И не задумалась бы! Ну что, что тебе еще от меня нужно?! Неужели тебе мало… мало… О-о-о, будь ты, анафема, проклят!!!

Митька не отвечал, сумрачно глядя на нее из потемок. Когда Дина умолкла, закрыв лицо руками, он сквозь зубы спросил:

– Что ж тебя Сенька-то одну тут бросил? Не сторожит боле от меня? Надоела? Или впрямь думал, что я к тебе не ворочусь?

– Ко мне?! – задохнулась Дина. – Ты – ко мне – воротишься?! Да у тебя ведь жена в таборе! Родит со дня на день! Хоть бы о ней подумал! Господи, да как же с тобой разговаривать… – Дина сжала голову руками, со страхом посмотрела в окно. И почти умоляюще попросила:

– Митька, уйди… Ради бога, уйди! Что ты хочешь от меня?

– Знаешь чего. – Митька подошел к столу, небрежно бросил на скатерть маленький пистолет. Стоя лицом к стене, хмуро сказал: – Что делать, девочка? Не могу я долго… без тебя-то.

Вместо ответа Дина, схватив пистолет за ствол, яростно замахнулась. Но Митька успел дернуться в сторону, удар пришелся ему по плечу. Вырвав из рук цыганки оружие, Мардо выкинул его в открытое окно. В ту же минуту зубы Дины впились в Митькину руку. Зашипев от боли, Мардо оттолкнул цыганку. Дина отлетела к подоконнику, ударилась о его край, сдавленно ахнула.

– Вот так. – Митька сел на подоконник, потер ладонью запястье. – Ну, что ж ты бросаешься, как собака бешеная? Одичала тут совсем без табора? Как тебя Илья-то с Настей сюда одну отпустили?

Дина молчала, судорожно обхватив руками плечи и что-то чуть слышно шепча. Митька, глядя в темноту за окном, хрипло продолжал:

– Я здесь, в городе-то, не первый день. Уже походил, поспрошал про тебя. Тебя тут второй месяц офицерье на части рвет. Уж, поди, сорок раз замуж могла б выйти. Отчего не идешь?

Дина не ответила. Ее колотило, и она зажимала ладони под мышками, скрывая эту дрожь. Митька понял молчание Дины по-своему.

– Оно и правильно. Ты цыганка, что тебе с гаджами-то?.. Тряси, тряси с них и деньги, и золотишко, бери, пригодится. Их же тут скоро ни одного не останется. Последние деньки коротают господа твои. Красные-то скоро с Польшей разберутся да сюда навалятся – знаешь?

– Слышала, – едва разжала губы Дина.

– Ну-ну… И что ты делать думаешь, девочка? За море с белыми поплывешь?

– Тебя позабыла спросить…

– Так спроси, может, посоветую чего, – без улыбки произнес Митька. – Только не говори, что к цыганам вернешься: тебе табор поперек горла, как рыбья кость. В жисть не приживешься. В Москву ходу нет. Как будешь-то, Надин Белая?

– Сделай милость, Мардо, уйди… – из последних сил попросила Дина. – Уйди, не то горло зубами перерву…

– Силов недостанет, – невозмутимо отозвался Митька. – Уж коли весной не перервала, когда мы с тобой свадьбу играли…

Дина схватилась за голову. Низким, тяжелым от бешенства голосом сказала:

– Сволочь… Дэвлалэ, какая же ты сволочь…

– Ну, сволочь… – глядя в сторону, пожал он плечами. – Легче тебе так? Все равно же со мной окажешься. Куда тебе еще-то? Когда красные повсюду будут, мне фарт хороший пойдет. Гроши считать не будем, и брильянты твои все при тебе останутся. Куда хочешь поехать можно. Я тебе еще когда говорил – соглашайся. Кабы послушалась меня – авось и мучиться не пришлось бы. Вот я сейчас здесь стою и что хочешь с тобой сделать могу. И всегда так будет. Так зачем же до плохого опять доводить?