Синтия Хэррод-Иглз - Князек

Дети заболели первыми. У тринадцатилетней Грейс и десятилетней Джейн однажды поутру началась рвота, но все решили, что девочки вечером без спроса чего-нибудь наелись. И, хотя они начисто это отрицали, гувернантка дала им порцию слабительного. Через час у них начался сильнейший кровавый понос, жар... Рвота не прекращалась. Им снова дали слабительное. У младшей, Джейн, состояние резко ухудшилось, и уже к обеду бедняжка скончалась. Грейс умерла ночью. На следующее утро лихорадка началась у Чэрити и у старших детей, Уолтера и Розалинды – тут уже все поняли, что это такое... Болезнь вошла в их дом в тот самый день, когда заперли городские ворота, и невозможно было послать весточку в усадьбу Морлэнд, где жили две младшие сестрички, Маргарет и Селия.

События развивались стремительно. Слуги оказались не менее восприимчивыми к болезни, чем господа, – многих рвало, трясло, и к тому же на теле появлялись страшные нарывы и язвы. Вскоре во всех покоях стоял удушливый запах болезни, дыма, а отовсюду слышались стоны и бормотание умирающих. Все это напоминало картину Страшного Суда... Кэтрин, вечно жаловавшаяся на здоровье, на сей раз проявила завидную силу духа – она отдавала распоряжения слугам, которых еще не сразила болезнь: они ухаживали за умирающими, выносили из дома трупы... Но все было бесполезно. Заболели Самсон и его жена Энни Уивер – им некому было помогать, кроме Джозефа, а тот безотлучно находился у постели сына, единственного наследника Баттсов. Когда же на третий день Уолтер скончался, Джозеф потерял надежду. Он принес из погреба полдюжины бутылок вина и за вечер опорожнил их все, одну за другой. В бесчувственном состоянии он сидел в кресле у мертвого камина, и, поскольку домашним было не до него, его обнаружили лишь на третий день – он лежал на полу бездыханный...

Слуги, кому чудом удалось избежать заразы, потихоньку убегали из дома, втайне надеясь спастись. Кто-то из горожан ночью втихомолку на лодках ускользал вниз по реке, а другие уходили через северные топи. К тому времени, как скончалась Кэтрин – это произошло на исходе второй недели бедствия, – в доме оставалась лишь горстка насмерть перепуганных слуг.

Королева с придворными все еще путешествовала, и печальные вести настигли Нанетту в Нортгемптоне. Она прямиком направилась к Елизавете и, обуреваемая горем, попросила позволения немедленно отбыть домой.

– Как? Вся семья? О, Нэн, бедняжка, я так сожалею! Конечно, можешь тотчас же уехать на любой необходимый срок!

– Благодарю, ваша светлость. Если я отправлюсь прямо сейчас и потороплюсь, то поспею как раз к похоронам. Мне необходимо успеть... моя единственная сестра...

– Конечно. Но, Нэн, благоразумно ли всю дорогу провести в седле? Прости, но в твои годы...

– Ваша светлость, по милости Божьей вам тоже в один прекрасный день стукнет шестьдесят, и больше... Посмотрю, что вы скажете, когда вам вдруг заявят, что вам не под силу ездить верхом!

Королева рассмеялась и похлопала Нанетту по руке.

– Но кто посмеет, хотела бы я знать? Ладно, скорее отправляйся. Господь сохранит тебя – и возвращайся как можно скорее. Мне будет очень тебя недоставать...

И Нанетта ускакала, сопровождаемая Мэтью, Одри, Симоном и еще парой слуг. Когда она добралась до усадьбы Морлэнд, она уже вполне ощутила бремя своего возраста, а также разницу между верховой прогулкой в парке и даже охотничьим выездом – и бешеной скачкой по пыльным дорогам с рассвета до заката. Она самой себе не желала признаваться, насколько измучена. К тому же ей тут же стало не до собственных немощей – ведь она прибыла в усадьбу как раз в разгар семейной ссоры. Все взрослые собрались в верхних покоях. Когда вошла Нанетта, возбужденный Джэн, завидев ее, воскликнул:

– Хвала Небу, мама, ты здесь! Теперь есть кому вразумить моего кузена!

Нанетта поглядела на Пола – и была потрясена происшедшей в нем перемене. Она познакомилась с ним, когда тот был молодым человеком и бессознательно запечатлела этот образ в своем сердце. Теперь на нее глядел седой старик со сморщенным дряхлым лицом, на котором отразилась бессильная ярость.

– Пол, что случилось? – но он лишь помотал головой, а Джэн ответил за него:

– Он хочет, чтобы они были похоронены по католическому обряду!

– Разумеется, и я на это надеюсь, – начала было Нанетта, но ее без всякого почтения перебила Мэри Сеймур:

– Но они не были католиками! Все знают, что Баттсы – протестанты, что они куда более реформисты, нежели мы все вместе взятые!

– И тем не менее Пол прав. Чтобы спасти их бессмертные души...

– Я – глава семьи! – выговорил наконец Пол. – И принимать решение мне!

– Но вы не глава семейства Баттсов, – заметила Мэри. – Теперь старшая из Баттсов – Маргарет.

– Маргарет еще дитя и не может принимать решений!

– Ну, уж коли до этого дошло, – твердо сказала Нанетта, – то моя мать носила фамилию Баттс. Таким образом, я старшая представительница семьи – и я всецело согласна с Полом. Каких бы ошибок ни натворили они за свою жизнь, наше дело – отслужить заупокойную мессу и вознести молитвы об их спасении.

– Мама! – воскликнул потрясенный Джэн.

– И ты хочешь, чтобы души их вечно томились в Чистилище? – уже зло воскликнула Нанетта.

– Никакого Чистилища нет! – закричала Мэри. – Оно отменено!

– Как можно земным законом отменить Чистилище? – прикрикнул на нее Пол. Джэн говорил еще громче, его синие глаза горели – но в глазах его матери пылало ответное пламя.

– Ты не сможешь сделать этого, мама, – это идет вразрез с верой, которую они исповедовали. А мертвые не смогут тебе противостоять! Ведь ты причастила и соборовала Александра перед смертью по католическому обряду – против воли отца! И похоронила ты его как католика – снова против воли отца! Так не допускай, чтобы Пол поступил так же! Оставим в покос совесть – ты рискуешь жизнью!

– Нельзя оставить в покое совесть, – тихо, но твердо произнесла Нанетта, – когда я была ребенком, существовала одна-единственная вера, и все мы твердо держались ее. Теперь же вокруг сотни лжепророков... Я верю в то же, во что верила всем сердцем всегда – и Пол также... И если мне предстоит погибнуть за истинную веру, веру отцов моих – ну что ж, я предпочту смерть малодушной измене!

– Но откуда вы знаете, что эта вера истинна? – закричала Мэри Сеймур. Нанетту поразила ее горячность – она перевела взгляд с Мэри на Джэна.

– Теперь я все поняла, – медленно и отчетливо выговорила она. – Не ты, Джэн, научил этому Мэри, а она тебя. Как ты мог презреть веру отцов?

– Перед смертью отца терзали сомнения, – сказал Джэн. – Он начинал видеть истину – новую истину. Старый мир мертв, мама, – ты не можешь этого не видеть! Перед нами открывается новый прекрасный мир – и мы уже плоть от плоти этого мира! И пора сбросить оковы прошлого!

Нанетта неотрывно глядела на его живое, красивое лицо – лицо истинного Морлэнда – и понимала: он для нее потерян.

– Дело также и в том, – неторопливо продолжала она, – что ты по праву наследования смотритель Раффордского Леса, и потеряешь теплое местечко, если выкажешь неповиновение власти. Теперь я все поняла. Что ж, ты сделал свой выбор – а уж похороны оставь нам с Полом...

– Погребение совершится по католическому обряду. – Плечи Пола вдруг распрямились: перед ними стоял прежний глава семейства во всем блеске гордости и достоинства. – А в часовне усадьбы Морлэнд будут продолжать служить католические мессы в память о короле Генрихе – так, как было всегда! Да будет так!

Джэн кинул взгляд на Мэри.

– Что ж, тогда придется мне забрать отсюда сыновей. Весьма сожалею, но не могу подвергать их такой опасности.

Это было тяжким ударом для Пола – и пламя снова вспыхнуло.

– Ты забираешь Николаса?

– О, Джэн! – запротестовала Нанетта. Она взглянула в глаза сына – и увидела, что они полны слез.

– Мама, я не хотел этого – но что мне остается? Мы, как и вы, верны своей вере. Но я по-прежнему люблю тебя, мама. Это вечно и неизменно...

– Это меняет все, – грустно сказала Нанетта. – И ты сам это знаешь. Но ты все же мой сын, и я буду молиться за тебя и за внуков.

Когда молодые удалились, Пол присел на стул у огня и взглянул на Нанетту, словно старый лис, затравленный собаками.

– Семья раскололась, – прошептал он, – он увезет моих малышей... Джон далеко, и Леттис... А Пол-младший в могиле... Усадьба Морлэнд опустеет. Тетя Нэн, что станется с нами?

– Не знаю... – устало ответила она.

В январе 1570 года лорда Морэя убили, а место регента при малолетнем короле занял Леннокс, правой рукой которого был Мортон. Леттис с ужасом выслушала страшную весть: еще в свою бытность при дворе она более всего страшилась двоих – Мортона и его прихвостня Рутвена. Они казались ей и на людей-то непохожими – какие-то хищные звери без сердца и чести, без сострадания и жалости...

Роба Гамильтона знали как сторонника Морэя – Леттис понимала, что перемены для него смертельно опасны. Весть она получила поздно – в то время она жила с детьми в Аберледи, а убийство было совершено в Линлитгоу, что на другом конце Эдинбурга. Роб прискакал на взмыленном коне из города, когда ворота уже закрыли на ночь. Поднялась суматоха, спешно послали за ключами и отперли ворота – слуги очень нервничали и не вдруг справились с замком. Когда же Леттис услыхала тяжелые шаги, то решила, что пришел ее смертный час. За годы, проведенные в Шотландии, она свыклась с мыслью, что каждый час для нее может оказаться последним – ведь в любой заварушке страдали прежде всего самые беззащитные – женщины и дети...

Заслышав шум, она собрала приемных детей – тринадцатилетнюю Джин и восьмилетнюю Лесли, велела служанке принести малютку-дочь в верхние покои, призвала туда же Кэт и Мэкки, казначея – всех, кому она доверяла. Выслушав приказ госпожи, они готовы были исполнить его по первому же ее знаку. Не так страшна была смерть – рано или поздно она настигнет каждого – но слишком хорошо было известно, что делают убийцы с женщинами и девушками прежде, чем их прикончить... Кэт и Леттис вооружились длинными кинжалами, а Мэкки – коротким мечом. Если тяжелые шаги принадлежали наемным убийцам, они успеют избавить детей от мук, не отдадут их живьем в руки этих зверей...