– План... насчет королевы и... и лорда Морэя? Роб улыбнулся – на сей раз это была вовсе не его обычная хищная ухмылка.

– Счастлив, сударыня, что, даже перепуганная насмерть, вы не теряете способности рассуждать здраво. Кстати, помимо многого другого, именно это мне в вас и нравится. Да, дело касалось Морэя и королевы. Теперь все позади – у страны есть, наконец, правитель, способный править, у которого есть на то право и в руках которого сила.

– А ты?

– Я помог.

– Но что станется с бедняжкой королевой? – спросила Леттис. Ее мысль стремительно работала. Как можно оставить королеву в живых, чтобы она стала знаменем восставших? Ее наверняка убьют.

– Я не знаю, – серьезно ответил Роб. – Это не мое дело.

– Она в заточении, и о ее кончине никто не узнает, – сказала Леттис. – Ее заперли, и непременно отравят, как и... – она совсем по-детски зажала себе рот. Нельзя, чтобы он узнал о ее страхах! Роб смотрел на нее, и мысль его работала столь же быстро, как и у Леттис.

– Ах вот чего ты страшилась, маленький мой единорог? Что я свяжу тебя, отпилю твой рог, сварю колдовское зелье и изведу им тебя? – Его лицо на мгновение выразило жалость, которую он тут же скрыл под обычной своей сардонической ухмылкой. – Я, черт побери, запер тебя здесь, чтобы защитить, несчастная ты дурочка, пока я не закончу своих дел! В Аберледи ты не была в безопасности. Тот дом не охраняется так надежно, как этот. Когда я приехал, мне тут же сообщили, что ты вот-вот изведешь себя до смерти, что слуги бессильны!

Глаза ее неотрывно глядели на его лицо, и все ее мысли были так беззащитно обнажены, что он расхохотался.

– Ну что ж, вот я и здесь, с тобой. И намерен проучить тебя за то, что ты так дурно обращаешься с моей собственностью. Ты моя жена, моя вещь – я желал бы, чтобы ты лучше заботилась о моем имуществе.

– Роб... я... ты...

– Правильно, крошка – ты и я. И тебе предстоит потрудиться.

– Потрудиться?

– Ты должна выносить и родить мне сына. Я получу сына! Не стоит терять время.

Она ничего не ответила, но по ее лицу понятно было, что она согласна – и более чем согласна. С торжествующим смехом он легко подхватил ее на руки и отнес на кровать. Она была хрупка и бледна – но глаза ее сияли, словно два синих факела, и когда он бросил ее на постель и принялся расстегивать пояс, она тоже рассмеялась, счастливая. Долгая ночь миновала!


Пол настолько смирился с положением вещей, что даже не смог по-настоящему обрадоваться, когда получил известие о женитьбе Джона на Мэри Перси. Для него Джон был так же безвозвратно потерян, как Леттис и Пол-младший – ведь если бы он даже не женился на своей избраннице, то все равно не возвратился бы в дом. Пол попросту лишил его наследства в пользу Вильяма – и дело с концом. Хотя все же он гордился сыном, и был рад перспективе скорой встречи – он с радостью прочел письмо Джона, в котором тот просил позволения посетить отца. Джон намеревался приехать осенью 1568 года – в июле они ожидали рождения первенца и полагали, что к октябрю Мэри вполне оправится. Но роды были столь тяжелыми, что Мэри очень ослабла – и визит пришлось отложить до весны.

Тем октябрем в Йорке много чего произошло. Мария, королева Шотландии, эффектно вырвалась на волю из своей озерной темницы в Лохлевене и прибыла в Лондон в том самом платье, в котором бежала, с горсткой верных слуг, прося у Елизаветы убежища и помощи в восстановлении ее попранных прав.

– Пустили козла в огород! – услышав новость, воскликнула Нанетта. Королева была не ко двору у себя в Шотландии, но оказалась еще менее желанной гостьей здесь, в Англии, где Елизавета изо всех сил старалась примирить свои католические обычаи с некатолической формой правления. Проще всего было приговорить Марию к смерти, но Елизавета ни за что бы не пролила крови королевы, помазанницы Божьей – если бы та даже не была ее родственницей. Все, на что она решилась – это заключить свою кузину в темницу, но при этом отдавая ей всевозможные почести. А в октябре 1568 года в Йорке Мария предстала перед судом, держа ответ за преступления, вменяемые ей в вину. Все жители Йорка сгорали от любопытства – каждый хотел увидеть эту удивительно высокую и красивую женщину, услышать все подробности совершенных ею бесчинств – и узнать, наконец, какова будет ее судьба. Но публичное судебное разбирательство не было завершено. Елизавета приказала, чтобы все происходящее на суде не стало достоянием любопытных ушей. Когда Мэйтлэнд заявил, что самое разумное – это выдать королеву Марию за герцога Норфолка, чье царственное происхождение, по мнению большинства, было куда менее спорно, нежели у обеих королев, затем послать ее в Шотландию с отборными частями английской армии возвращать себе трон, а их с Норфолком будущих детей объявить наследниками английского престола, Елизавета сочла за благо перенести слушание в Вестминстер – там она могла бы пристально следить за ходом дела и не допускать столь откровенных высказываний.


Чудесным майским днем 1569 года Джон и Джэн ехали верхом бок о бок от усадьбы Морлэнд к большой южной дороге. Они ехали по равнине – с обеих сторон простирались выпасы, где овцы облизывали своих ягнят, дальше виднелись зеленые поля молодой ржи, ячменя и черная вспаханная земля. Они ехали вдоль берега Холгейт Бек, по лугам, где ребятишки возились в компании гусей и коз. Вдоль вересковых болот тянулись поля цветущего розового иван-чая, который лениво пощипывали коровы.

– Твой отец, вижу, с увлечением и пользой занимается сельским хозяйством, – заметил Джэн. – Думаю, он читает Тассера чаще, чем Библию, а в голове у него полно идей, как прокормить зимой скот.

– Так вот откуда этот иван-чай... – протянул Джон.

– Да, я вырастил целый луг на своем клочке земли там, в Уотермилле, и твой отец, увидев, какие у меня были жирненькие коровки в феврале, позеленел от зависти. – Джэн взглянул на своего высокого спутника и произнес: – Он скучает по тебе, Джон. Я – весьма жалкая замена... Джон покачал головой:

– Я никогда не был его любимчиком. Но в любом случае я не могу возвратиться в отчий дом – ведь ты к этому клонишь? Всю зиму нас осаждали разбойники – только теперь, когда они по весне слегка поутихли, я решился ненадолго уехать.

– Какая, должно быть, странная жизнь... Пытаюсь все это себе представить, но не получается. Ты и впрямь сам охраняешь свои стада и отражаешь атаки бандитов? И Мэри рядом с тобой?

– Она – прекрасный боец, – с гордостью улыбнулся Джон. – И не раз спасала мне жизнь. Видишь этот шрам? – Джон откинул волосы со лба, обнажив белый шов и заметную вмятину. – Вот куда угодила мне секира – только краешком, но все же... Я свалился с коня и был бы добит на месте, если бы не Мэри. Она спрыгнула с лошади и стояла надо мной, отражая удары нескольких человек, покуда я приходил в себя. Ей тогда распороли руку от плеча до самого локтя...

Джэн вздрогнул:

– Боже всемогущий! Я вдруг вообразил себе мою Мэри...

– Ну, тут большая разница... – начал было Джон. Джэн ухмыльнулся. – Не трудись, братец. Я знаю, что разница велика. И поверь, глубоко уважаю твою супругу. Джон, дружище, как же здорово, что я снова тебя вижу! А знаешь, ты очень переменился...

Свежему глазу Джэна особенно заметна была разница между прежним стройным и нежным юношей и этим широкоплечим мужем с волевой линией рта, привыкшим повелевать и властвовать над своим народом. – Ты очень вырос.

– То же можно сказать и о тебе, – улыбнулся Джон. Он огляделся. – Какая все же плодородная тут земля! Хотя я и у себя дома, но мне все так странно здесь – тишина, безмятежность, роскошь – более всего роскошь! Все эти камины, мебель, изысканные яства – и ванны! У нас там совсем другой мир…

Джэн поглядел на Джона и увидел, что тот мысленно перенесся туда, где оставил свое сердце. Джон невидящими глазами смотрел на озаренные солнцем луга... Нет, Джэн все-таки никак не мог представить себе тот мир! А Джон, глядя на своего изящного, изысканно одетого спутника, понимал, что слова бессильны: он не смог бы внятно поведать о безмолвии огромных голых вершин, о низком мрачном небе, о запахе высокогорий, о таинственном посвистывании крыльев вальдшнепа, о боевом кличе охотничьей пустельги – о том, какова на ощупь его жизнь: как темноту ночи порой прорезает яркая вспышка, как ветер доносит запах дыма и как сердце замирает от ночной скачки и от топота копыт по мягкой мшистой земле – туда, где, словно причудливый огненный цветок, пылает солома и мечется перепуганный скот, в глазах которого отражается пламя... А этот запах боя, а эти кочевники – приземистые сильные люди с длинными кинжалами, острыми, словно пчелиные жала – но куда более смертоносными...

На речном берегу Джэн спешился, Джон последовал за ним, и они присели на землю, глядя на открывающийся вид.

– Видишь, вот он – посмертный памятник моему отцу, – сказал Джэн. Здание школы Святого Эдуарда было маленьким, чистеньким, выстроенным из добротного красного кирпича, с высокими каминными трубами – а теперь к ней примыкало вплотную другое – больница, в строительство которой основную часть средств вложил Пол Морлэнд. – Теперь тут есть и твоя часть.

В центре больницы был внутренний двор и ближе всего к школе примыкало исправительное отделение, а палаты для душевнобольных находились в самом дальнем крыле, где высокая стена закрывала вид на болото.

– Мы долго ломали голову над названием, – продолжал Джэн, – но в конце концов сошлись на «Больнице Святого Эдуарда» – а заодно выбрали и святого-заступника. В больнице сорок коек – все так ею горды...

– А деньги откуда взялись?

– О, средств оказалось вполне достаточно, не беспокойся. Твой отец сделал щедрый взнос, да и многие знатные семьи тоже – Баттсы, Арчеры, Уиверы, Конингсби...

– А ты?

– Нет, больницей я мало занимался. Мое дело – школа. Я сдаю городской дом, тот, в Лендале, – за хорошую цену. Теперь мы можем хорошо платить директору школы и наставнику. Ведь какой смысл имеет школа без отличного педагога? Вопреки пунктику моего отца, в школе практически не применяются телесные наказания – поэтому необходим человек, который сумел бы держать детишек в ежовых рукавицах без помощи розог. А ребятишки порой попадаются трудные – Брайдвеллы, например...