Синтия Хэррод-Иглз - Князек

Однажды она проходила через полутемный зал, спеша куда-то по поручению леди Сомс – и вдруг заметила выходящего Гамильтона. Повинуясь внезапному порыву, она последовала за ним...

Запутанные лабиринты коридоров Стерлинг-Касла были хорошо знакомы Гамильтону в отличие от Леттис, которая вскоре заблудилась и заспешила вслед за ним, боясь потеряться, что в этот момент казалось ей куда страшнее, чем остаться с ним с глазу на глаз. Она увидела, как он завернул за угол – она побежала следом, и тут сильные руки схватили ее и втащили в какую-то комнату: он подкарауливал Леттис, и птичка попалась.

Это была полутемная кладовая, свет в которую проникал сквозь узкую бойницу. Гамильтон захлопнул дверь и запер ее: Леттис открыла было рот, чтобы закричать – но широкая ладонь зажала ей рот.

– Бесполезно, – заявил он. – Не надо криков, дорогуша. Этим делу не поможешь. – Глаза ее, полные ужаса, уставились на него. Его смуглое, приятное, несмотря ни на что, лицо озарилось улыбкой – губы приоткрылись, обнажив острые, как у волка, зубы. Ноздри Леттис трепетали, судорожно втягивая воздух, а вместе с ним и запах – запах пота, кожи и мужского тела. Девушка была так напугана, что у нее подкашивались ноги. Ее тошнило от запаха мяса, исходящего от смуглой ладони, зажимающей ее рот. Он всем телом прижал ее к стене, что не составило никакого труда – от ужаса девушка совершенно не сопротивлялась – а другой рукой стал приподнимать тяжелые юбки…

До нее вдруг дошло, что он собирается с ней сделать, – и она слабо пискнула, словно мышка в когтях у совы. Гамильтон улыбнулся еще шире и облизал губы. Вид его сильного языка испугал Леттис еще сильнее – если это вообще было возможно. Будто зная, что она хотела сказать, он заговорил:

– Ведь это именно то, чего тебе хотелось, милочка, – знаю, знаю. Видел, как ты смотрела на меня... Зачем же еще ты нынче потащилась за мной? Ах, нельзя, говоришь? – он шутовски склонился над ней, словно прислушиваясь. – Нет, можно – именно это я сейчас и сделаю! А если потом тебе на ум взбредет пожаловаться, то помни: твое сегодняшнее поведение тоже требует объяснений. С чего это ты болтаешься по замку одна, без спутницы? А, бесстыдница?

Рука его беспрепятственно блуждала по ее телу, а мощные бедра еще сильнее прижали ее к шершавой каменной стене. Он продолжал говорить – а Леттис почти теряла сознание от ужаса и тошноты.

– Могу побиться об заклад, милочка, – у тебя прелестное тельце юной лани и маленькие, нежные грудки, однако сегодня нам так мешают эти тряпки, да еще такой тесный корсет... Увидим позже, лапочка. А нынче – нынче я испробую, какова ты на ощупь. О, кошечка, какая у тебя шелковистая кожа, какая мягкая и нежная плоть... Такой и должна быть женщина. Тише, не дергайся – иначе мне придется сделать тебе больно, а я предпочел бы причинить тебе совершенно иную боль... Потерпи, тебе это понравится. Вот... – она дернулась, потрясенная грубым прикосновением его темной руки к самым потаенным местам. – Вот она, земля обетованная, самая нежная штука в Божьем мире... Успокойся, милая, – теперь она принадлежит мне! Да и ты уже готова – спокойно, кошечка, потерпи...

Одной рукой все еще поднимая юбки, он оторвал другую от ее рта и прежде, чем она успела набрать в легкие воздух, чтобы позвать на помощь, приник к нему жадными губами. Ощутив вкус его жадного горячего языка, Леттис чуть не потеряла сознание – и тут он легко, словно ребенка, приподнял ее и опрокинул на каменный пол. Мгновение – и он оказался сверху. Сильными ногами раздвинул ее коленки, устраиваясь половчее – а другая рука уже обрывала шнурки гульфика...

В следующее мгновение рот ее снова был свободен – обе его руки были заняты ее телом, и она могла бы закричать, позвать на помощь, но было безнадежно поздно: он хрипло дышал, придавив ее, беспомощную, к полу всем своим весом... Ее пронзила невыносимая боль. Теперь она не могла ни крикнуть, ни вздохнуть – хуже боли, словно разрывающей на части ее тело, было ощущение грубого насилия. Она больше не принадлежала себе, став его добычей, словно мышка с переломанным хребтом в когтях беспощадной совы: ее уничтожили, раздавили... Он проник в ее тело, овладел ею, вытеснив все то, чем она была – она не ощущала ничего, кроме невыносимой боли...

И вдруг внезапно все кончилось – и Леттис почувствовала слабость во всем теле и благодарность за то, что нет больше этой боли. Она готова была покориться, всецело подчиниться его воле, стать его вещью и находиться под его защитой, нежели страдать, оставаясь самой собой... Она застонала – и услышала звук собственного голоса словно издалека. Гамильтон снова заговорил – и от звука его голоса на глаза Леттис навернулись слезы: слезы позора, ужаса и – покорности.

– Успокойся девочка, успокойся, – шептал он. – Вот и все...

Она начала всхлипывать, он снова зашевелился – и опять проснулась боль.

– Пожалуйста... – простонала она, но умолкла, не зная, о чем просить. Открыв глаза, девушка увидела склонившееся над ней лицо с волчьим оскалом.

– А если у тебя родится мальчик, – объявил он, – мы назовем его в честь твоего отца. Тогда он даст за тобой доброе приданое.

Мгновение Леттис ничего не понимала – а потом ее переполнила благодарность к этому волку, растерзавшему ее, а теперь намеревающемуся защитить. Ее поражение столь позорно, что она обязана теперь принадлежать ему, покорно служить – или умереть от позора. Она заглушила в себе голос разума и назвала это любовью. «Я люблю вас», – мысленно произнесла она. Но Гамильтон услышал лишь стон боли…

Со смертью Елизаветы умерла и часть души Пола – весь мир словно рушился... Он погружался в воспоминания о тех благословенных временах, когда она была жива, семья крепка и все здоровы и счастливы – подобно Адаму, печалящемуся о навеки потерянном рае...

Дети один за другим покидали его: Джейн не в чем было упрекнуть – ее брак оказался весьма удачен, и несколько раз на неделе она навещала отца. Мэри по-прежнему жила в Дорсете и в следующем году должна была обвенчаться с Даниэлом Беннеттом. Но что же остальные?

...Джон, его гордость, пошел наперекор отцовской воле и покинул отчий дом, оставшись в мрачном Нортумберленде, в надежде заполучить руку Мэри Перси – да полно, удастся ли ему это? А его любимое дитя, радость его сердца, Пол-младший? С тех пор как он просил у отца позволения жениться на кузине Чэрити и получил отказ, он замкнулся в себе и порой по нескольку дней пропадал, напиваясь до бесчувствия в грязных тавернах... Теперь вот Леттис, милашка, глупышка Леттис, столь успешно делавшая придворную карьеру, стала жертвой бесстыдной похоти неотесанного шотландского барона – и Пол вынужден был дать согласие на их брак.

Хотя в определенном смысле это была вовсе не плохая партия – Гамильтон богат, знатен и крепко стоит на ногах... Но ведь он чужак, к тому же протестант – да и то, что все решилось без его участия, бесило Пола.

– Какие у меня были планы относительно Леттис! – говорил он Нанетте во время ее последнего посещения. – И в них вовсе не входило, чтобы девочка со столь блестящим будущим прозябала в варварском замке! Чего она там наберется? Ей придется оставить королевскую службу. И вот еще что: было стыдно испрашивать позволения у королевы на брак, который фактически уже заключен! Если бы не твое вмешательство...

Нанетта воздела руки:

– Но я же ничего не сделала! Королева совсем не возражала. После того, как женился лорд Дарнли, ей нет никакого дела до того, что происходит с фрейлинами!

– А это и того хуже... – проговорил Пол угрюмо. – Если королеве безразлично, это значит...

– Ну-ну, не думай о девочке очень уж дурно! – возразила Нанетта. – Уверена, в том, что произошло, не ее вина. Леди Сомс шепнула мне, что Гамильтон множество раз осведомлялся о Леттис и ее семье задолго до того, как все случилось. Похоже, он вначале все прикинул, хорошенько рассчитал – и только затем стал действовать. У бедняжки Леттис не было выбора...

– Не было выбора... – Пола шокировали эти слова, и печаль овладела им с новой силой. – О, тетя Нэн, теперь она для нас потеряна! Замужем за протестантом, подумать только! Она потеряна для нас, и душа ее погибла!

– Кто знает... – протянула Нанетта. – Наше дело – молиться за нее, просить Господа, чтобы он дал ей силы не изменить вере отцов. Гамильтон может и разрешить ей держаться старой веры – с условием, что она будет делать это тайно...

– Но их дети...

– Поживем – увидим. Не исключено, что она будет иметь на них большое влияние...

Но безутешный Пол продолжал оплакивать ее, словно умершую – хотя сдержанно и спокойно согласился на ее брак с Гамильтоном и дал за ней прекрасное приданое. А под Рождество 1565 года семью постиг самый тяжелый удар. Пол-младший, возвращаясь в седле из города пьяным до бесчувствия, упал с лошади и всю ночь пролежал в снегу – нашли его лишь утром. Его здоровье было уже сильно подорвано пьянством, и любимейший сын Пола, проболев воспалением легких всего два дня, умер.

Пол из последних сил пытался противостоять обрушившемуся на него несчастью – он ведь все еще оставался хозяином усадьбы Морлэнд и нес груз обязанностей, от которых никто не мог его освободить. Он потух и сгорбился... Но ведь в доме были еще двое младших мальчиков – Вильям, которому исполнилось двенадцать, и восьмилетний Артур. И словно не беспокоясь о том, что дом станет еще более угрюмым, Пол начал подыскивать место при дворе для Вильяма: необходимо было вернуть королевскую милость – а кто может тронуть сердце государыни, если не Вильям, этот юный ангел?

И вот, в феврале 1566 года, Вильям отбыл ко двору – Нанетта клятвенно обещала приглядывать за ним. Пол уговорил Джозефа Баттса прислать в усадьбу Морлэнд единственного сына, десятилетнего Уолтера, чтобы маленькому Артуру было не так скучно. А затем ему удалось заполучить в усадьбу двух младших дочерей Самсона Баттса – шестилетнюю Маргарет и двухлетнюю малышку Селию, поклявшись обеспечить им будущее и выдать замуж за достойных людей.