Эльвира Барякина - Князь советский

– Это делегат от завкома. Знаете, что он предлагает руководству страны? Вымести этой метлой всех врагов. Тут не обойдется без большой крови.

5.

После митинга Оуэн отправился на банкет Наркоминдела, а Клим и Магда пошли по Театральному проезду к Лубянке.

Улица была залита огнями, влажная мостовая блестела в свете фонарей, а от стоянки извозчиков несло терпким лошадиным духом.

– Как доберетесь до Берлина, сразу отправьте мне телеграмму, – проговорила Магда. – Мы с Фридрихом, наверное, тоже скоро приедем в Германию. Нам только надо отправить в Канаду наших немцев.

– Фридрих решил стать невозвращенцем? – удивился Клим.

Магда вздохнула.

– Он считает, что в СССР произошла контрреволюция – только ее мало кто заметил. Государство вернулось к безраздельной власти царя и бюрократии. Если бы Николая II не свергли, тут бы творилось все то же самое, только под другими знаменами. Фридрих говорит, что революцию надо было делать в другой стране, где нет таких сильных монархических традиций.

– Он хочет начать все заново?

– Не знаю. Там видно будет.

Они обнялись, и Магда отправилась нанимать извозчика, а Клим решил дойти до Гали пешком – ему хотелось попрощаться с Москвой.

Город ворочался, как зверь, устраивающийся на ночлег, – усталый, разморенный и слегка подрагивающий под первым, мгновенно тающим снегом.

Климу не верилось, что через полутора суток он окажется в совершенно другом мире. В СССР действовал эффект перевернутого бинокля: светлое будущее казалось близким, а соседняя Польша – далекой, как Марс.

Проходя мимо здания Макарьевского подворья, Клим остановился перед зеркальной витриной, чтобы проверить – следуют за ним шпики или их уже распустили по домам.

Соглядатаи были на месте: на противоположной стороне улицы стоял высокий юноша в пальто с собачьим воротником и широкоплечий тип, делающий вид, что изучает афишу на воротах.

Клим хотел помахать им, но перед ним остановилась крытая грузовая машина. Из кузова выпрыгнул человек в расстегнутой шинели и вытянул из кармана развернутую красную книжечку.

– Пройдемте, гражданин!

– Куда? – не понял Клим.

Пробегавшая мимо извозчичья лошадь шарахнулась от них – будто унюхала запах мертвечины.

Из грузовика вылезли еще двое и взяли Клима под локти.

– Садитесь в машину!

С этого момента его человеческая жизнь кончилась: он превратился в вещь, которую пакуют, транспортируют и хранят до востребования.

6.

Тата видела, что с матерью творится что-то неладное. Раньше та целыми днями пропадала на службе, а теперь никуда не ходила и почти ничего не ела. Она даже не ругалась, когда Тата забывала помыть за собой тарелку.

– Мам, может, тебе чайку? – крутилась возле нее Тата.

– Не надо.

– А чего тебе принести?

– Ничего.

Мать отворачивалась к стенке и просила оставить ее в покое.

Денег совсем не стало, и Тата заметила, что из дома начали пропадать вещи. Она догадывалась, что мать относит их в комиссионку, чтобы купить хлеба, но не смела расспрашивать о подробностях.

Дома на Тату сразу наваливалась тоска и бессилие, и она до ночи сидела в школе и рисовала плакаты и стенгазеты – даже во время выходных и праздников.

Недавно она прочла статью о молодом рабочем, который выложил портрет Ленина из зерен пшеницы и овса, и за это его сразу приняли во ВХУТЕИН – Высший художественно-технический институт. Вот было бы здорово сделать портрет товарища Сталина из чего-нибудь социально-значимого! Например, из винтиков и колесиков – чтобы получилась гигантская картина «Сталинский завод». Если смотреть близко, то кажется, что это работает сложный механизм, а если отойдешь подальше, то увидишь улыбающегося вождя. А еще лучше, если бы все это двигалось!

Тата даже рисовала эскизы к своему будущему шедевру, но пока товарищ Сталин у нее совершенно не получался: выходило что-то вроде железного чудовища с усами. Но Тата не сдавалась: ей обязательно нужно было доказать всем, а в особенности ребятам из интерната, что она способна на великие подвиги во славу рабочего класса.

Когда Тата вернулась домой, было уже совсем темно. Ключа у нее не было и она долго трезвонила в свой звонок, но мать все не открывала и не открывала.

Наконец дверь распахнулась.

– Ты это… только не реви, ладно? – пробормотал Митрофаныч, пропуская Тату в квартиру.

Она непонимающе взглянула на него.

– А чего мне реветь?

– Мать-то твоя таблеток наглоталась! Я заглянул к ней, хотел заварки попросить, – а она на полу валяется.

– Заварка?

Митрофаныч постучал себя по голове.

– Соображать надо – мать твоя отравилась! Если б у меня чай не кончился, то все!

Стены зашатались вокруг Таты. Она бросилась к себе в комнату, но там никого не было.

На столе лежал лист бумаги, исписанный маминым почерком:

Милая доченька!

Я чувствую, что начинаю сходить с ума и не хочу тянуть тебя за собой.

Меня уволили и мне не на что тебя содержать, а на другую работу мне не устроиться.

У тебя есть талант – он поможет тебе выйти в люди, а советское государство позаботиться о тебе гораздо лучше, чем я. Прости меня за все и храни тебя Господь!

– Где моя мама?! – взвыла Тата не своим голосом.

На ее крик вышла соседка тетя Наташа.

– Ее увезли в больницу.

– В какую?

– Да кто ж его знает? Мне об этом не докладывали.

Тата захлопнула дверь и, как была – в пальто и шапке, повалилась на колени перед маминой иконой.

– Бог, я соврала, что в Тебя не верю… Я знаю, Ты есть… Я всю жизнь буду ходить в церковь и пионерский галстук сниму… Сделай, пожалуйста, так, чтобы моя мама не умерла!

Тата упала на пол и долго лежала, раскинув руки, будто ее саму только что убили.

1.

Из дежурки позвонили и сказали, что Рогов задержан.

Превозмогая адскую мигрень, Алов спустился вниз и направился к корпусу на углу Лубянки и Первомайской улицы, где содержали арестованных.

Ему показали коробку с вещами, конфискованными у Рогова при аресте: паспорт, часы, самопишущую ручку и два билета на поезд. В портмоне помимо мелочи лежала пара червонцев и тридцать немецких марок, а в отдельном конверте имелись две новенькие купюры по сто долларов.

– Где у вас внутренний телефон? – спросил Алов.

Дежурный подвел его к допотопному деревянному аппарату, висевшему на стене, и Алов вызвал Диану Михайловну:

– Запишите цифры и сверьте их с номерами на денежных знаках, украденных у Оскара Рейха.

Алов все-таки решил принять таблетку – работать с головной болью было невозможно.

Дежурный отвел его к камере, куда посадили Рогова. Глазок на двери находился низко, и Алову пришлось чуть-чуть присесть, чтобы заглянуть в него.

Лампочка, забранная в металлическую сетку, освещала тесную комнату, выкрашенную в тускло-желтый цвет. Посередине стояли привинченные к полу стол и два стула. На одном из них лежало пальто Рогова, а сам он – в шляпе и вечернем костюме с галстуком-бабочкой – ходил из угла в угол.

«Вот он, мой добрый гений! – подумал Алов. – Через тебя-то я и добуду мою комнату!»

Это всегда любопытно – как человек реагирует на внезапный арест. У него резко меняются планы и жизненные ориентиры. Он пока не знает, за что его взяли, и насколько все серьезно. Иные с перепугу начинают рыдать, иные колотятся в дверь и требуют свидания с начальством, но Рогов вроде не особо испугался: на его лице не отражалось ничего, кроме крайней досады.

Алову вспомнилось, как тот отказался с ним сотрудничать. Ну что ж, послушаем, что мистер Рогов скажет теперь!

Алов повернулся к дежурному и негромко приказал:

– Полный обыск.

Через несколько минут в камеру вошли два спортсмена-боксера.

С полного обыска начинается ломка клиента: его заставляют раздеться догола, долго возятся с одеждой, прощупывая все складки, а потом – также не особо торопясь – обыскивают его самого: спокойно, как на приеме у доктора, заглядывая везде и всюду.

Алов не отрывался от дверного глазка. Клиент не сопротивлялся и только надменно кривил губы, будто он был выше всего этого. Спортсмены отобрали у него шарф, запонки, шнурки и подтяжки и оставили одного одеваться.

Дав ему побыть наедине с нарастающей паникой, Алов вошел в камеру и сел боком на стул.

– Помните, я предлагал вам сотрудничество? – произнес он. – Вы тогда сказали, что не хотите с нами дружить. Обидно было слышать такое!

– Я надеюсь, мне не придется ночевать в вашем заведении? – буркнул Рогов. – У меня завтра поезд.

– Да-да, я понимаю вашу тревогу, – улыбнулся Алов.

– Могу я узнать, в чем обвиняют?

– В том, что вы белогвардеец и шпион.

– Я гарантирую вам скандал на международном уровне, если вы немедленно не выпустите меня!

– И кто же уведомит ваших заступников об исчезновении Клима Рогова? Вы сказали всем, что уезжаете, так что искать вас никто не будет.

Клиент молчал.

– Ты можешь облегчить свое положение, если скажешь, где находится Купина, – произнес Алов, переходя на «ты». – Я понимаю: она твоя супруга, но ведь ты уже сдавал ее в аренду Оскару Рейху, так что горевать особо не о чем.

– Я отказываюсь разговаривать с вами до тех пор, пока сюда не прибудет мистер Оуэн. Он уведомит о случившемся мое руководство, и дело будет решаться на дипломатическом уровне.

– Ну что ж, не хочешь разговаривать по-хорошему, будем по-плохому.

Поднявшись, Алов выглянул за дверь:

– Привезите сюда дочь Рогова!

Клиент мгновенно спал с лица.

– Вы не имеете права трогать ребенка!

– Судьба твоей китаезки будет напрямую зависеть от тебя, – отрезал Алов. – Мы можем пристроить ее в хороший детский дом, а можем отправить к туберкулезникам.