Зайберт рассказал, что однажды к нему пришли бородатые люди в крестьянской одежде и на необычном, будто старинном немецком языке спросили, правда ли, что здесь живет известный журналист?

Их священник, хорошо говоривший по-русски, составил письмо, и они хотели, чтобы кто-нибудь передал его председателю ВЦИК.

– Вы полюбуйтесь, что они написали! – с горькой усмешкой сказал Зайберт.

Клим начал читать:


Уважаемый дорогой хозяин России, товарищ Калинин!


После революции труженики нашей деревни взялись за работу, потому что думали, что наконец настали хорошие времена и будет равенство и братство.

Но началось у нас уничтожение, и в этом смысле дело в Поволжье обстоит очень организованно. Зачисляют в партию человека, дают ему утром револьвер, и он к вечеру столько контрреволюционеров наделает, что прокуратуре за год не разобраться.

Хороших и уважаемых людей до выборов в сельсовет не допускают и велят выбирать из городской сволочи, присланной из центра. Мы этого не одобрили и выбрали своего председателя, но его тут же забрали и увезли неизвестно куда.

На наш кантон дали задание по хлебозаготовкам, а у нас озимая рожь наполовину погибла, только начальство этому не верит, потому что в полях сроду не бывало. Городские с револьверами приезжают и ходят по домам. У кого занавески в доме есть или стены обоями оклеены, того они называют кулаками и обкладывают налогом, как им черт на душу положит. Дать им, сколько они хотят, нет никакой возможности.

В нашей деревне разорили девять семейств, а все их добро передали государственным и кооперативным учреждениям, где эти городские сами состоят начальниками. У Отто Литке даже детские качели с дерева сняли и увезли. Разберитесь, товарищ Калинин: зачем это было сделано?

В школу прислали учителя, чтобы он учил детей, как это заведено в Саратове. А он нашего языка не знает и дети его не понимают. Целый год изучали саратовскую премудрость, а в тетрадках у них только одно: «По первому зову Компартии мы все, как один, пойдем на баррикады бороться за диктатуру пролетариата в Германии». Кто ж хлеб-то будет растить, если все на баррикады уйдут?

Кому это нужно? Или вы там, в центре, сидите и ничего не знаете о том, что на местах делается?

Сил наших терпеть не стало, поэтому мы продали наше имущество и решили всей деревней перебраться в Германию, где, говорят, нужны батраки. Мы приехали в Москву и первым делом пошли в немецкое посольство, но там нам сказали, что без специальных заграничных паспортов визы нам дать не могут. Мы куда только не ходили, чтобы добыть эти паспорта, но городские работники только зря деньги с нас просят, а дела не делают.

Епископ Мейер сжалился над нами и пустил нас в церковь святого Михаила, и вот уж два месяца мы всей деревней живем, как мыши, в подвале, а от этого у нас дети болеют.

Пришлите к нам своего представителя: пусть он узнает, как на местах угнетается народ! И велите городским не мучать нас зря, а выпустить без всяких паспортов, которые никому из нас не надобны. А ежели вы нам не пособите, то придется нам этой зимой помирать, потому что деньги у нас кончаются, а новых взять негде и на работу нас нигде не берут.

Да здравствует власть Советов и лучшее будущее! Смерть тем, кто запрещает свободу трудящемуся народу!

До свидания, товарищ Калинин. Шлю вам это письмо секретно, но если нужно на что ответить, я с удовольствием отвечу.


Томас Фишер


Ниже стояли десятки корявых подписей на немецком.

Клим перевел взгляд на Зайберта.

– За такое письмо их всех пересажают.

– Я им то же самое говорил! Но им некуда возвращаться, понимаете? Я хотел попросить за них своего знакомого – заместителя наркома по иностранным делам, товарища Баблояна. Он мой должник: у него больная печень, и я организовал ему лечение в Берлине. Но он возвращается в Москву только через два дня, а меня высылают, и мы не сможем встретиться.

– Вы хотите, чтобы я провел с ним переговоры? – спросил Клим.

Зайберт сложил вместе ладони.

– Да, я вас очень прошу! Если вы это сделаете, то не пожалеете…

Его лоб собрался в морщины, а уголки губ опустились.

– Вы не представляете, сколько я гонялся за этим Баблояном! Он является членом Центрального Исполнительного Комитета и личным другом Сталина. Я надеялся организовать через него интервью.

– И вы дарите мне этот шанс? – изумился Клим.

Зайберт вздохнул.

– Я, конечно, умру от зависти, если вы сумеете им воспользоваться… Но считайте это гонораром за помощь моим немцам.

– Я сделаю все, что возможно, – растроганно сказал Клим.

– Тогда я напишу для вас рекомендательное письмо, а вы через пару дней поезжайте в дом отдыха «Всесоюзного общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев» – Баблоян будет там долечивать свою печень.

Клим записал адрес.

– Чем же вы будете заниматься в Берлине? – спросил он.

– Устроюсь в какую-нибудь газету – все-таки у меня есть репутация и опыт, – отозвался Зайберт. – А если у нас с вами получится вытащить немцев Поволжья, подамся в политику – для меня это будет хорошим началом.

4.

В СССР существовали не только парии-лишенцы, но и высшая каста «брахманов» – это были члены Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Им поклонялись, они имели огромные пенсии, отдельные квартиры и несметное количество льгот.

В Обществе состояло около трех тысяч человек – то есть несколько поколений анархистов, нигилистов и революционеров. Кто-то посчитал, что в совокупности они провели на каторге шестнадцать тысяч лет, и еще больше – в ссылке.

У политкаторжан было свое издательство, книжный магазин и музей, где выставлялись документы, свидетельствовавшие о политических репрессиях в Российской империи. Но главным достоянием Общества являлась бывшая усадьба графа Шереметьева, превращенная в прекрасную больницу и дом отдыха. Помимо политкаторжан, там постоянно лечились высшие партийные чины.

Через соседей-пролеткультовцев Клим получил разрешение поехать туда на экскурсию – вместе с комсомольцами фабрики резиновых изделий «Красный богатырь».

Ехали с песнями. Бригадир Вася, загорелый, плечистый парень в тельняшке и широченных парусиновых брюках, прихватил с собой гармонь и всю дорогу горланил частушки:

У буржуев тьма тревог,

На сердце обуза.

Говорят, введут налог

На большие пуза.

Слушая его, девчонки хохотали.

После долгой тряски по разбитым сельским дорогам автобус въехал в старинный парк с искусственными прудами и тенистыми аллеями.

Комсомольцы приникли к окнам.

– Ой, смотрите, какие статуи! – ахали девушки, показывая на мраморные изваяния в фонтанах.

– А цветов-то, цветов! Больше, чем на первомайской демонстрации!

Выйдя из автобуса, комсомольцы в нерешительности застыли у белокаменного дома с широкой лестницей и колоннами.

– Вот это жизнь! – проговорил Вася. От изумления он выпустил гармонь из рук и та, издав громкий стон, упала на землю.

Навстречу экскурсантом вышел невысокий темноволосый толстяк с пышными усами.

– Здорово, молодежь! – сердечно сказал он. – Рад вас видеть! Ну, пойдемте, я вам все тут покажу.

Клим был единственным человеком, который узнал товарища Баблояна, – хотя его портреты постоянно печатались в газетах и продавались в наборах открыток. Никому и в голову не могло прийти, что такой важный человек будет запросто разговаривать с простыми рабочими, да еще поведет их на экскурсию.

Но Баблояну явно нравилось общаться с комсомольцами. Он пересмеивался с парнями и, как бы шутя, обнимал девушек за талии.

– Ведите себя тихо! – велел он, когда они подошли к террасе, заставленной удобными креслами и шезлонгами. На них дремали старики и старушки в новеньких опрятных халатах.

– У нас тут живой музей, – с благоговением сказал Баблоян. – Эти люди пожертвовали всем на свете, чтобы вы, молодежь, могли увидеть зарю социализма!

Комсомольцы чуть ли не на цыпочках поднялись на террасу и, краснея от смущения, принялись благодарить старичков и жать их морщинистые руки, на которых до сих пор были видны шрамы от кандалов.

Баблоян перечислял, кто из политкаторжан стрелял в генералов, а кто закладывал бомбы в резиденциях губернаторов.

Комсомольцам, выросшим при советской власти, казалось, что все это происходило давным-давно, в доисторические времена, и им не верилось, что участники тех событий до сих пор живы.

Особенно их поразил народоволец Фроленко – лысый, заросший бородой восьмидесятилетний дед. Он был одним из организаторов убийства Александра II.

– А зачем вы покушались на царя? – спросила Рая, маленькая черноглазая девушка с конопушками на вздернутом носе. – Ведь в ваше время революционная ситуация еще не назрела.

Фроленко задвигал вставной челюстью.

– У нас, барышня, не было другого выбора – мы должны были разбудить народ от вековой спячки. Это был сигнал, что революционные силы живы и что каждого угнетателя трудового народа ждет справедливое возмездие.

Комсомольцы захлопали в ладоши.

Баблоян показал на стоявшую в дверях старушку с клюкой:

– А это знаменитая Вера Николаевна Фигнер! Знаете, как о ней отзывались товарищи? «Есть натуры, которые не гнутся, – их можно только сломить, но не наклонить к земле».

Вера Николаевна недобро посмотрела на него.

– Молчал бы лучше! Мы хотели добиться свободы слова и совести, а вы все развалили. России нужна новая революция!

К ней подлетела медицинская сестра.

– Вера Николаевна, вам пора на процедуры!

Она ласково взяла старушку под локоток и увела ее.

– Старость – не радость, – вздохнул Баблоян. – Иногда товарищ Фигнер забывает, что революция уже была.