Вайнштейн зря обольщается, думая, что мир следит именно за советским ледоколом «Красин». Терпящие бедствие превратились в приз, который должен достаться самым сверхчеловечным спасателям, так что помимо большевиков Нобиле ищут итальянцы, норвежцы, шведы, французы и прочие. Мы стали свидетелями спортивного состязания, в котором все болеют за свои команды – как в футболе.

Эта гонка особенно важна для русских коммунистов и итальянских фашистов, и ради выигрыша они готовы потратить сколько угодно денег и жизней. Наркоминдел решил отправить нас на Север именно для того, чтобы мы запечатлели момент советского триумфа.

Мы с коллегами делаем вид, что страшно рады возможности пополнить ряды полярников: сам факт пребывания на «Красине» превращает нас в героев, которых ждут деньги, слава и любовь красивых женщин. Но никто из нас не забывает, что гидроплан норвежца Амундсена, занимавшегося поиском Нобиле, сгинул в Баренцевом море, а самолет шведского летчика Лундборга перевернулся при посадке на льдину. Погода вокруг Шпицбергена – это морозы, туманы и сильные ветра, так что мы едем, как солдаты на фронт, не зная, кому из нас суждено вернуться домой.

Представив, что станется с моей дочкой, если я погибну, я решил, что Китти нельзя оставлять на Галю – иначе из нее вырастет точная копия Таты. Уж лучше отдать ее Нине – миссис Рейх, по крайней мере, не превратит ребенка в безмозглую жертву пропаганды.

Я ничего не стал объяснять Нине, а Гале соврал, что отправил Китти в летний лагерь для малышей. Уж не знаю – поверила она мне или нет.

2.

Отцы-командиры наотрез отказались пускать журналистов на советские корабли, так что мы сидим в архангельской гостинице и ждем, пока Наркомат по иностранным делам разберется с Наркоматом по военным и морским делам.

Наши редакторы умоляют спасти их от сердечного приступа и прислать хоть какие-то новости о полярниках Нобиле, но единственный доступный нам источник информации – это висящий напротив моего окна громкоговоритель.

Как только из него раздается: «А сейчас – новости о ледоколе „Красин“», мы с коллегами открываем форточки, достаем блокноты и стараемся не пропустить ни слова.

ТАСС не особо балует нас подробностями, а нам из чего-то надо кроить репортажи, так что многие из корреспондентов впадают во грех привирания. Давеча Зайберт показывал мне статью, которую он написал о спасении двух штурманов из экспедиции Нобиле. Громкоговоритель сообщил, что их подобрал советский ледокол «Красин» и что третий член экипажа, метеоролог Мальмгрен, не дожил до счастливого дня и умер. Не удержавшись, Зайберт добавил отсебятины и описал похороны выдающегося ученого, на которых произносились трогательные прощальные речи и исполнялись традиционные русские причитания по усопшему. Этот репортаж перепечатали сотни газет по всему миру, а потом выяснилось, что Мальмгрена никто не хоронил – его вообще не было со штурманами.

Теперь мы с коллегами немилосердно дразним Зайберта и советуем ему сменить профессию – у него явно есть талант к написанию некрологов. Он ходит мрачнее тучи и обещает всем отомстить, в особенности мне, потому что я скучный зануда и ничего не понимаю в искусстве литературы.

3.

Архангельск – это обитель рыбаков, лесозаготовителей и ссыльных. Стариков тут почти не видно, зато детей и подростков – великое множество.

Город утопает в зелени и грязи после недавних дождей, и мы не столько ходим по улицам, сколько прыгаем по доскам и кирпичам, заменяющим тротуары.

Развлечений тут немного: можно сходить в кинотеатр и в пятый раз посмотреть фильм «Поэт и царь», можно полюбоваться затейливыми наличниками на окнах домов (в Архангельске их делают с особым искусством), а можно сесть на лавочку недалеко от курсов медицинских сестер и поглазеть на гордых северных девушек, которые в упор не замечают нас, презренных иностранцев.

Ситуация с продовольствием тут намного хуже, чем в Москве: с начала лета в Архангельске недостает хлеба – белый можно купить только на рынке, а за черным выстраиваются огромные очереди.

Матрена, тетка, убирающая мой номер, говорит, что мужики из окрестных деревень скупают хлеб мешками и скармливают его лошадям. Иначе их не прокормить: пуд овса на базаре стоит уже восемь рублей.

В некоторых магазинах не продается ничего, кроме сушеного лаврового листа и желатина. Большевики могут радоваться: частник наголову разгромлен – вместе с благосостоянием населения.

Тем не менее, антибольшевистских настроений в городе не чувствуется. Матрена – это единственный «социально недовольный элемент» из всех, с кем я познакомился в Архангельске. Она приходит ко мне в восемь утра и принимается возить щеткой под кроватью.

– Партейцы-то наши все кричат: «Мы вам солнце новое зажжем!» Солнце вам – не свечка, пустобрехи беззатылочные! Бог потушит, Бог зажгет, ваше дело – сторона.

Она любит сладкое, а сахара в городе не достать – он ушел на создание айсбергов. В ресторане при нашей гостинице недавно проходил конкурс кондитеров на тему «Спасение экспедиции Нобиле», и теперь там устроена выставка. На больших столах стоят торты, украшенные изображениями снежных равнин, палаток из печенья и марципановых человечков, взывающих о помощи.

Я вступил в сделку с поваром и выменял у него кое-какие продукты, чтобы отправить их Нине. За дополнительную мзду он даже снял с выставочного торта шоколадный ледокол. Я собираюсь послать посылку с проводником поезда: на почту надеяться нельзя – обычный фанерный ящик идет из Архангельска до Феодосии несколько месяцев.

Учитывая, что моя гибель в полярных льдах откладывается, я все чаще задумываюсь над тем, как мне быть с Ниной. Китти, без сомнения, привяжется к ней и будет требовать, чтобы мама присутствовала в ее жизни.

Если Нина действительно уйдет от Рейха, где она собирается жить? А если она вернется в Москву, на что будут походить наши отношения? Для меня даже мимолетная встреча с ней – это головная боль на несколько дней, и я не думаю, что привыкну к ничего не значащим бытовым свиданиям: «Здрасьте-здрасьте… Вот тебе ребенок, поиграешь – вернешь».

Увы, я не в состоянии забыть об мистере Рейхе. Я хожу на реку – смотреть на гигантские плоты, идущие к морю: сотни тысяч бревен сортируются, сушатся и складываются в огромные штабеля. Но глядя на все это, я думаю не о размахе советского лесосплава, а о том, что это шпалы, которые Оскар собирается отправить в Германию.

Я возвращаюсь в гостиницу и от нечего делать сажусь за рояль, стоящий в вестибюле. Открываю крышку, пробегаюсь по клавишам и… вспоминаю зубы мистера Рейха – такие же белые, ровные и фальшивые. Смешно, да? Ну а что мне с собой поделать?

4.

От Клима пришла очередная телеграмма – он написал, что отправил через проводника продуктовую посылку, и просил Нину забрать ее.

Автобус на Феодосию проходил мимо Коктебеля только в двенадцать, но Нина проснулась с рассветом и долго бесцельно бродила по дому: от волнения и нетерпения она ни за что не могла приняться. Все ее мысли были об одном: Клим наверняка вложит в посылку письмо – что же там будет сказано?

Решив искупаться, Нина захватила полотенце и вышла во двор, залитый первыми лучами солнца. Под навесом за гончарным кругом сидела Слава, а рядом лежали Овечка и Хрю и внимательно смотрели, как хозяйка лепит толстопузый горшок.

– Надо бы снаряды подвезти, ваше благородие! – сонно бормотал дремавший на ее плече попугай. – Чем воевать-то будем?

Старуха прихлопнула глину ладонью и уставилась на Нину.

– Садись! – приказала она, с кряхтением поднимаясь с колченогой скамейки. – Мне надо посмотреть на тебя.

– На что именно? – удивилась Нина.

– Это мое дело. Зажмурься и лепи, что бог на душу положит.

Пожав плечами, Нина села за гончарный круг и, прикрыв глаза, помяла в пальцах кусок глины.

– Стой! – крикнула Слава.

Она забегала вокруг Нины, будто та сделала что-то из ряда вон выходящее.

– Смотри, что получилось – капкан! Вот это и есть твое прошлое. То-то оно тебя крепко держит!

Нина взглянула на лежащий перед ней плоский блин с неровными, словно зубчатыми краями. Честно говоря, он больше походил на пивную крышку.

Хозяйка достала из ведра новый кусок глины.

– Закрывай глаза и лепи еще!

Слава явно выведывала, что у Нины на уме, и она постаралась слепить сердце – как символ своей любви, но у нее получилось не пойми что с глубокими вмятинами от пальцев.

– Это ж сыр! – ахнула Слава. – «Вороне как-то Бог послал кусочек сыру…» Держи его крепко, иначе лиса мимо пробежит и заберет его у тебя.

Нина растерялась.

– Это вы о Гале?

Сдвинув косматые брови, Слава смешала «капкан» и «сыр» в один комок.

– Ну-ка, встань! – велела она и, сев на Нинино место, двинула ногой маховой круг. – Бестолковая… Кудри есть, а к чему приделаны непонятно: головы-то нет!

Нина стояла, вытирая руки тряпкой, и все ждала хоть какого-то объяснения, но Слава молчала. Шуршало колесо, а под скрюченными старушечьими пальцами вырастал новый горшок.

– Я не знаю, что мне делать, – робко произнесла Нина. – Мне действительно нужен совет… Непонятно, любит ли он меня… Захочет ли он вообще…

Попугай нагнулся к уху Славы и что-то быстро затарахтел.

– Ну да… ну да… – кивнула хозяйка и подняла взгляд на Нину. – Сделай так, чтобы ему было хорошо с тобой, а не плохо без тебя. Все – иди куда шла! Мне дела делать надо.

5.

Всю дорогу до Феодосии Нина думала над услышанным.