– Так, может быть, вы доберетесь и до Шод-Эга? Моя жена и дочери – старшая почти ваша ровесница – были бы счастливы с вами познакомиться. Возможно, дядя позволит вам нанести нам визит? Наш городок летом весьма приятен: вся Овернь стекается сюда лечиться от ревматизма. Вам, наверное, не хватает подруг ваших лет?

– Ах, конечно!

Восклицание вырвалось как бы само собой, и глаза Гортензии загорелись. Но это была лишь мимолетная вспышка, которую быстро погасил горестный вздох:

– Не знаю, позволит ли дядя. Он тоже довольно… довольно суров!

Доктор Бремон рассмеялся.

– Видел, видел! – уверил он ее. – Что ж, мы спросим его при следующем моем визите, если к тому времени он вернется… А теперь, – прибавил он, вынув из часового кармашка толстую золотую луковицу, украшенную резьбой, – я вынужден покинуть вас, поблагодарив за столь очаровательное гостеприимство. Могу я надеяться, что у вас найдется кто-нибудь, способный довезти меня до дому?.. Ваш кучер, должно быть, еще не пришел в себя!

Действительно, Жером все спал, и отправиться с доктором в Шод-Эг поручили Пьерроне, что преисполнило его радостью и тщеславием. Он с детства умел править лошадьми, но доверили ему их впервые. А ко всему прочему, ему предстояло интересное приключение: доктор Бремон, учитывая юные лета мальчика, предупредил Гортензию, что оставит его у себя на ночь и отошлет назад только на следующий день не слишком рано.

– Он еще слишком юн для наших ночных дорог, – на прощание заметил врач.

Когда же Гортензия попросила назвать сумму, причитающуюся ему за визит, он, смеясь, отказался ее объявить:

– Я улажу это с маркизом де Лозаргом. Не дело юным девицам платить за молодых людей…

После его отъезда Гортензия поднялась к Этьену и предложила сыграть партию в шахматы, как делала это каждый день после полудня. В игре оба были примерно одинаково сильны (она обучилась у отца, он – у своего наставника) и находили живейшее наслаждение в этих поединках.

– Можно подумать, что вы и доктор прониклись друг к другу симпатией? Вы сегодня такая веселая, – заметил Этьен, пока Гортензия расставляла фигуры на доске, инкрустированной эбеновым деревом и слоновой костью.

– И правда! Я с тем большей охотой беседовала с господином Бремоном, что он показался мне очень добрым и благородным! Ах, Этьен, он не только не позволил мне оплатить визит, но к тому же пригласил погостить в его доме, где я могу видеться с его дочерьми, одна из которых – моя ровесница. Как вы думаете, дядя разрешит?

– Это вам доставит удовольствие, не так ли?

– Да… Признаюсь! Ах, не думайте, что я скучаю рядом с вами, – поторопилась она прибавить, опасаясь, что может его обидеть. – Но в монастыре я жила вместе с целым сонмом девиц моего возраста…

– А здесь при вас только Годивелла! Не пытайтесь извиняться, дорогая, – успокоил ее Этьен с улыбкой, которая очень ему шла. – Это так естественно. К несчастью, я боюсь, что мой родитель не даст согласия…

– Ах! Но почему!..

– Потому что доктор Бремон – это доктор Бремон, а вы, вы племянница маркиза де Лозарга, – с горечью заметил он. – Существуют преграды, которые мой отец никогда не пожелает преодолеть. Мы бедны, как Иов, и, может быть, еще более нищи духом, но он ни за что не согласится это признать! В любом случае недурно, что доктор Бремон стал симпатизировать вам и с места в карьер вас пригласил.

– Что же в этом хорошего, если я все равно не могу принять его приглашение?

– Потому что Шод-Эг всего в трех лье отсюда, и если в один прекрасный день вы убежите из замка, вас будут разыскивать везде, кроме как у доктора Бремона. Может быть, он поможет вам добраться до Клермона…

Рука Гортензии привычным жестом подвинула фигуру, делая первый ход, но ее взгляд был по-прежнему прикован к лицу кузена.

– Вы все еще лелеете мысль о бегстве? – мягко спросила она.

– Да. Потому что мой отец не оставит вам выбора. У вас не будет иной возможности.

– Но при всем том у меня нет особого желания расставаться с вами, Этьен. Каждый проходящий день все более привязывает меня к вам…

– И меня тоже, Гортензия! Вот именно поэтому я хочу видеть вас счастливой, а здесь этому не бывать никогда. Невозможно жить счастливо в Лозарге!

Партия в шахматы уже не шла так, как обычно. Произнесенные слова тяготели над юными душами, и молодые люди, погруженные в свои думы, стали слишком рассеянны. Этьен, вероятно, даже более кузины, поскольку он дал себя без труда обыграть.

– У нас, Гортензия, сейчас ум не расположен к этому занятию, – с усталым вздохом заключил он. – Вам лучше прогуляться, чтобы воспользоваться последними лучами солнца, а то оно скоро зайдет…

Соблазнившись солнечным днем, Гортензия решила последовать совету кузена. В своих недавних блужданиях в окрестностях замка она обнаружила на нависшем над потоком скалистом уступе славное убежище: маленький естественный грот, неглубоко вдававшийся в скалу, откуда открывался великолепный вид на долину. Там было чуть сыровато из-за мельчайшего водяного тумана, поднимавшегося от кипящей воды, но это не представляло неудобств для девушки. Она стала обживать маленький грот и уже трижды навещала его.

Покидая замок, она встретила возвращавшегося туда Эжена Гарлана. Вооруженный потухшим фонарем и небольшой мотыжкой, библиотекарь выглядел еще диковинней, чем всегда. Его одежды, особенно вязаный шерстяной колпак с таким же шарфом, обернутым вокруг головы, были заляпаны грязью и известью. Глаза, напротив, блестели, точно свечки за огромными стеклами очков, а руки дрожали от возбуждения, и он говорил сам с собой.

Поравнявшись с девушкой, он с безумным видом поглядел на нее.

– Я нашел вход! – торжествующе объявил он. – Я же всегда знал, что он существует… Я знал, знал!..

Гортензия не успела спросить, о каком входе он ведет речь. Впрочем, он, быть может, и не ответил бы ей, ибо, казалось, ничего не замечал вокруг.

Гарлан уже скрылся в замке, не переставая жестикулировать и что-то бубнить, а Гортензия, пожав плечами, продолжила свой путь, думая о том, что возвращение к излюбленным изысканиям произвело весьма курьезное действие на их странного постояльца. Теперь он не только совершенно не занимался с Этьеном, но и пропадал по целым дням то вне замковых стен, то в своей библиотеке. Он появлялся, когда колокольчик созывал всех к столу, быстро проглатывал то, что оказывалось на его тарелке, и, не успев прожевать последний кусок, бормотал слова извинения и исчезал. Положительно, этот оригинал с энтузиазмом встретил неожиданные каникулы, продолжающиеся благодаря отсутствию в замке маркиза.

Перед тем как вывести к потоку, тропинка ныряла под кроны елового леса, а затем шла по краю небольшого лужка, где уже раскрывались мельчайшие голубые цветки вероники. Молодая трава из-за них отливала лазурью и под лучами солнца напоминала морскую гладь. Гортензия с радостной улыбкой оглядывала этот прекрасный клочок земли, улыбнулась заодно и желтой трясогузке, пролетевшей над ее головой. Она все глубже чувствовала прелесть сурового и прекрасного края.

Но внезапно очарование было нарушено. Едва Гортензия приблизилась к скале, послышалось грозное рычание, и почти в тот же миг она увидела устрашающий силуэт крупного рыжего волка, преградившего ей дорогу у самого входа в пещеру.

Охваченная ужасом, Гортензия хотела закричать, но ни единый звук не вырвался из ее горла. Она оглянулась, проверяя, есть ли хоть малейшая возможность убежать, и поняла, что погибла. Зверю с его длинными лапами хватит трех прыжков, чтобы настигнуть ее. Между тем собственные ноги отказались ей служить, и она застыла лицом к лицу с хищником, глядевшим на нее своими желтыми раскосыми глазами. Из его открытой пасти виднелись клыки, сверкающие безупречной белизной, и свисал красный длинный язык.

Уверенная, что настал ее последний час, Гортензия лихорадочно искала в памяти слова молитвы, когда из грота донесся знакомый голос и Жан предстал перед ней с книгой в руках, являя собою отменно умиротворяющую картину.

– Тихо, Светлячок!.. А, это вы. – Он узнал Гортензию. – Но почему вы не…

И тут же, еще не успев договорить, он отбросил книгу и кинулся к ней, подоспев как раз вовремя, чтобы подхватить теряющую сознание девушку.

Впрочем, это была всего лишь минутная слабость. Не успел волчий пастырь уложить ее на ковер из сосновой хвои, покрывающий пол пещеры, как она уже открыла глаза. Видя, что она приходит в себя, Жан засмеялся.

– Это весьма благоразумно с вашей стороны – поспешить очнуться прежде, чем мне пришлось бы надавать вам оплеух, стараясь вызвать к жизни. Ну что, вам уже лучше?

Она кивнула, приподнялась и тут же увидела, что волчище, так перепугавший ее, теперь развалился у ее ног, уткнувшись мордой в лапы, как самый что ни на есть благовоспитанный пес. Жан ласково провел ладонью по настороженным ушам зверя, и тот приподнял голову, глядя на него.

– Мне очень жаль, что он нагнал на вас такого страху. Но вы же знаете, он не причинил бы вам зла…

– Не понимаю, почему, собственно, вы так уверены в этом?

– Потому что, если бы у него были дурные намерения, вас уже не было бы в живых. Но вам нечего бояться Светлячка, он же вас знает. При случае он даже способен вас защитить…

– Он это вам обещал? – нервно усмехнулась Гортензия.

– Нет нужды: я и так знаю все, что он мог бы мне сказать. И он знает. Он помнит ваш запах, ваш голос, и, если уж я сказал ему, что… что вы друг, этого достаточно.

Когда Гортензия потеряла сознание, книга, что была у нее под мышкой, выскользнула наземь. Жан подобрал ее, полистал, потом нашел место, отмеченное закладкой, и продекламировал с улыбкой:

Так вот что их тревожит!

Дитя, которое не знает ничего, —

Ни почему мы здесь, ни кто отец его!

– Вы читаете «Андромаху»? И что ж, сия печальная история находит отклик в вашем сердце?

– Эта несчастная тоже ведь потеряла все: семью, дом, родину…