Жюльетта Бенцони - Князь Ночи

При всей своей молодости Гортензия отдавала себе в этом отчет. И, пожелав ему доброй ночи, искренне добавила:

– Мне кажется, Этьен, что скоро вы станете мне очень дороги…

Не дожидаясь ответа, она склонилась, поцеловала его в щеку и исчезла, не заметив, что молодой человек покраснел и в его голубых глазах, таких блеклых поутру, вспыхнул огонек.

В тот вечер Гортензия не повстречала никакой белой тени и не слышала шума в обреченной комнате. Меж тем она чуть припозднилась у своего маленького секретера, доверяя дневнику новость об этом достославном дне. Однако духи замка хранили молчание. Быть может, неприкаянная душа Мари де Лозарг вкушала некое отдохновение с тех пор, как ее сын решил не умирать?

Было близко к полуночи, когда Гортензия, потягиваясь, поднялась из-за стола. Она чувствовала себя усталой, но почти счастливой. В очаге тлели темно-красные угли. Они были готовы погаснуть, но при всем том девушка не ощущала холода. Подойдя к окну, она распахнула его и заметила, что погода изменилась. Шел теплый мелкий дождь, способный быстро растопить снег и предвещавший весну. Наконец она сможет покидать замок, бродить по здешним заповедным местам, не рискуя угодить в глубокую промоину, скрытую настом!.. Несколько мгновений Гортензия лелеяла мысль о том, что хорошо бы подняться и доверить эти наблюдения дневнику, но усталость взяла свое. Она поспешно разделась, легла в постель и задула свечу.

Назавтра тихий дождь перешел в ливень, его потоки яростно хлестали по стенам, закручиваясь в вихри под напором «косого злыдня», западного ветра с моря. На всклокоченной, промытой и придавленной непогодой прошлогодней траве виднелись лишь редкие пятна снега, если вообще можно было что-нибудь разглядеть. И, напротив, шум потока, принявшего в себя эти жестокие хляби небесные, заполнил все ущелье, превратясь в грозный рокот…

– В такое время хозяин собаку на двор не выгонит, – прокомментировала происходящее Годивелла, когда Гортензия вошла в кухню.

При всем том стихия не остановила Жерома, явившегося, когда часы били полдень; он промок до костей, а экипаж и лошади выглядели изваяниями из грязи. Естественно, кучер пребывал в отвратительном расположении духа и с места в карьер объявил свежую новость:

– Господина маркиза назад не ждите! Он сейчас сел в парижский дилижанс с мадемуазель де Комбер!

– Как это с мадемуазель де Комбер? – вскричала Годивелла, сверкнув глазами, и ее чепец грозно накренился. – Разве ты не должен был отвезти ее домой?

– Да я тоже сперва так думал, но ей прежде другого надо было сани домой доставить. Только мы приехали и я запряг экипаж, госпожа велела отправиться с ней в Сен-Флур к господину маркизу. Он ее там дожидался. А это нелегкое дело, по размякшему-то снегу, но я хоть и поздно, а добрался.

Гортензия отложила пряслице, управляться с которым обучалась под надзором самой Годивеллы. Ее настойчивый взгляд вперился в кормилицу в надежде, что та задаст вопросы, которые она сама не осмеливалась произнести вслух. И Годивелла не преминула это сделать:

– А где был господин маркиз? У нотариуса? Никогда не слышала, что мэтр Дуэ настолько любезен, чтобы ютить у себя клиентов. Не держать же ему постоялый двор?

– О чем вы говорите, матушка! Господин маркиз ждал нас в новой гостинице на главной улице. Ее еще называют «Европейской»…

– У этого австрийца? Да, можно сказать, стыда у него нет, у нашего хозяина. Надо же, почтовая станция ему не подходит!

– Должно быть, не подходит. Погодите, Годивелла, у вас нет чего-нибудь перекусить, пока я не пошел к лошадям?

– Нет уж, сначала займись лошадьми! Но прежде ответь на один вопрос: когда же он вернется-то, хозяин?

Жером небрежно пожал плечами, демонстрируя не столько свое незнание, сколько полную незаинтересованность в этом вопросе. Хозяин приедет, когда ему заблагорассудится, вот и все! Однако, когда кучер направился к выходу, чтобы привести в порядок лошадей, Гортензия положила на место пряслице и поднялась тоже.

– Пойду предупрежу кузена. Он будет доволен, а хорошим новостям не стоит залеживаться.

– Хорошим новостям? – воскликнула Годивелла, искоса поглядев на нее. – На вашем месте, мадемуазель Гортензия, я бы не была в этом так уж уверена. Может статься, после вы перемените мнение, а вот мне-то сдается, что от поездки в Париж, о которой никому не было сказано ни словечка, нечего ждать добра. И вдобавок с этой Комбер! Что касается меня, я люблю, когда дела делают при свете дня! Да только, на беду, здесь такое не в чести!..

После больших мартовских ливней весна наступила как-то сразу. Никто не ожидал такой ранней весны – ведь зима была суровой. В самое малое время омоченные дождями луга покрылись новой травой, расцвеченной кашкой и одуванчиками. В лесах сосны и ели стряхнули с себя последние комья снега и мертвую хвою на ковер из белой ветреницы, ранних фиалок и бледно-сиреневых звездочек будры. Солнце все выше поднималось на небосклоне, и его лучи грели сильнее.

Благодаря участию девушки Этьен быстро выздоравливал. На следующий же день после того, как он согласился есть, Гортензия и Годивелла, которым помогали Пьерроне и Гарлан, перенесли его в комнату второго этажа, которую ранее занимала мадемуазель Комбер. Ее обстановка отличалась не меньшей суровостью, чем в остальных, но обращенное к югу окно и то, что она была меньше, делали ее более уютной и теплой. К тому же таким образом оберегались ноги добровольных лекарей, что в средневековом замке немалое достоинство.

Юноша крепнул на глазах, и сломанная нога тоже явно шла на поправку. По особому приказанию Гортензии, которая после отъезда дяди некоторым образом приняла на себя права сеньора, Жером, конечно, сначала пустившийся в пререкания, но быстро укрощенный, отправился в Шод-Эг, – а это в трех лье от замка, – чтобы попросить доктора Бремона навестить больного. Разумеется, кучер пытался противиться, поминая известную алчность питомца Гиппократа, однако Гортензия прервала его разглагольствования, объявив, что плата врачу пойдет из ее собственного кошелька. А коль скоро, стараясь подвигнуть Жерома к действию, она совершила неосторожный шаг, выдав ему немного денег на прокорм его и его лошади во время этого путешествия, кучер, ослепленный ее щедростью, не нашел занятия более спешного, нежели прославлять молодую хозяйку в лучшем трактире Шод-Эга, поднимая в ее честь стаканы с шантургским вином – лучшим из тех, что дарит нам Овернь. Естественно, молодчик «спекся» до такой степени, что не он господина Бремона, а сам доктор Бремон, заняв место кучера, привез назад Жерома, удобно разлегшегося на сиденье внутри экипажа.

В действиях врача было, разумеется, немало от профессиональной добросовестности, однако же свою роль сыграло и простое любопытство. На протяжении десятилетий, а может, и веков, в стенах Лозарга не видывали представителей его благородного ремесла. Годивелла, например, никогда с врачами не сталкивалась. Поэтому она не была уверена, что маркиз одобрил бы такое нововведение. Но Гортензия положила конец ее тревогам:

– Мой дядя не видел ничего предосудительного в том, что мадемуазель де Комбер пригласила этого доктора к моему кузену, когда тот находился у нее, – пояснила она. – Не вижу, почему ему не приехать сюда? К тому же, Годивелла, вы ведь не желаете, чтобы господин Этьен остался на всю жизнь хромым?

Добавить к этому было нечего, и Годивелла молча согласилась с ней, вернувшись к повседневным занятиям без лишних возражений. Более к этой теме никто не возвращался.

Доктор Бремон, должно быть, приходился ровесником маркизу. Выглядел он даже чуть постарше: на крепких пятьдесят лет, запечатлевшихся в крупных резких морщинах его лица и тронутых сединой темно-каштановых волосах. Но морщины, о которых сейчас упоминалось, свидетельствовали о добродушии, а если его физиономия и походила на морду старого усатого мопса, то самого приветливого и улыбчивого из всех представителей этой породы.

Общее состояние Этьена весьма его обрадовало, особенно нога, кость срасталась самым желательным образом.

– Хотелось бы знать, как вы это углядели, – проворчала Годивелла, сопровождавшая его к молодому человеку. – С такой повязкой, какую вы ему сделали, ничего не видно, ведь ее нельзя развязать. Она такая жесткая…

– Надеюсь, вы не пытались ее снять?

– Я не вижу, как это сделать. Тут нужны большие ножницы, притом мадемуазель де Комбер посоветовала ничего не трогать… А вот я нахожу, что она слишком грязная… Как вы ее приготовили?

– Из смеси яичного белка и трухи, в которую я обмакнул бинты перед тем, как пустить их в ход. Это хорошо удерживает кости на месте.

– Странная кухня! Это не слишком хорошо пахнет. Вот костоправ…

– …совершенно беспомощен перед переломом. Молодой человек мог остаться хромым, но от души надеюсь, что этого не произойдет. Через две недели я вернусь, чтобы убрать лубок, и тогда посмотрим, сможет ли он с более легкой повязкой встать на ноги.

Гортензия попросила врача разделить с ними завтрак. Доктор Бремон был человеком воспитанным и приятным, а Гортензии доставляло живейшее наслаждение побеседовать с кем-нибудь, кто не живет в замке. Врач обучался на знаменитом факультете в Монпелье и немного знал Париж. Он мог говорить о жизни в этих городах как человек, к ней причастный; слушая его, Гортензия чувствовала, как мир открывается перед ней своими неизвестными гранями, и это благотворно влияло на ее душу. От нее не укрылось, что доктор, не подавая вида, внимательно изучает ее, но он был слишком тактичен, чтобы выспрашивать ее об обстоятельствах ее жизни. Лишь после того, как Годивелла принесла кофе, он заметил:

– Не правда ли, этот дом несколько суров для такой молодой девушки, как вы?

– Я очень надеюсь, что основной причиной суровости служила зима, а с теплыми днями и замок станет веселее. По крайней мере, я смогу выходить… Осмотреть окрестности!