Жюльетта Бенцони - Князь Ночи

– С чего бы ему? Он даже не желает меня видеть.

– Он вас видел. И вы возымели на него влияние. Если бы вы могли поговорить с ним, кто знает, может, он вас и послушал бы?..

Теперь настал черед встать Гортензии. Ей захотелось побыть одной, обдумать все услышанное. К тому же она немного сердилась на Годивеллу за то, что та не сказала ей всего, поскольку была совершенно уверена – старая кормилица прекрасно знала причину ненависти Этьена. Вновь накинув на плечи платок, она дошла до двери, но, положив руку на щеколду, остановилась.

– Со всем этим я не успела ничего рассказать о моей сегодняшней поездке в деревню. Там я видела вашу сестру.

Потрясение было таково, что из руки Годивеллы выпал совок для пепла и со страшным грохотом ударился о каменный пол.

– Сиголену? Вы видели Сиголену? Как? Как это произошло? Вы с ней говорили?..

– Я обо всем расскажу вам завтра. Сейчас я очень хочу спать и мечтаю лишь об одном – добраться до постели. Спокойной ночи, Годивелла.

Дверь тихонько затворилась, оставив старую кормилицу в расстроенных чувствах; ей так хотелось побежать, остановить Гортензию, но она не решилась. Девушка испытала своего рода мстительное удовольствие, не утолив любопытства служанки, поскольку сама была разочарована. Она-то надеялась разузнать все тайны Лозарга. А услышала только призыв о помощи. Сочувствуя Годивелле, ее смертельной тревоге из-за добровольных мук, которые испытывал Этьен, она все же была несколько раздражена на нее, что ее таким образом посвятили в это дело, как бы вынуждая быть судьей и арбитром, вынести приговор юноше, о существовании которого она еще вчера ничего не знала. Похоже, Этьен не желал жениться на ней из душевного благородства, но ведь и она не имела ни малейшей склонности выходить замуж за своего кузена, даже для того, чтобы его спасти. Нельзя хотеть от нее столь многого. Слишком многого! А разве не этого сейчас добивались от нее, хотя и окольным путем?..

Оберегая рукой пламя свечи, которую она захватила с кухонной квашни, она бесшумно, медленно поднималась по каменной лестнице. Ее шаги были совершенно беззвучны, дрожащее пламя освещало лицо, а не ступени, но она достаточно изучила внутреннее расположение дома, чтобы ни на что не натыкаться. Царила давящая тишина. Как будто замок вдруг навалился на хрупкие плечи девушки, тяжестью всех своих камней пригибая ее к земле. Гортензия ускорила шаг, торопясь достичь своего единственного убежища – спальни.

Но как только она ступила на галерею, вокруг нее вихрем закружились сквозняки и ледяной порыв ветра задул свечу. Тогда-то она ее и увидела…

В нескольких шагах от девушки нечто бледное, неясное, но, казалось, излучавшее собственный свет, мягко летело почти над самым полом. Оно походило на белое облачко, но тем не менее имело форму женщины в просторном платье. Ни самого лица, ни его отдельных черт нельзя было различить, однако, несмотря на свет, пронизывающий это видение, от него веяло какой-то безысходной грустью и тревогой.

Прижавшись к стене, Гортензия выронила ненужную теперь свечу. Привидение приближалось. Безумный страх овладел девушкой, но сознание безнадежности помогло ей собрать все силы и одолеть немоту. Крик ужаса поднялся к потолку, набрал силу и эхом отозвался во всех закоулках дома. Перед Гортензией распахнулась дверь, и маркиз де Лозарг в халате, спешно наброшенном на ночную рубаху, темным силуэтом вырос на фоне освещенной комнаты. Не ее комнаты, но она, не помня себя от отчаяния, ворвалась туда. И лишь оказавшись лицом к лицу с сидящей на кровати полуобнаженной мадемуазель де Комбер, поняла: она спугнула любовников во время свидания.

Отвращение, всколыхнувшее все ее существо, превозмогло страх. Оттолкнув идущего следом за ней дядю, Гортензия выскочила в коридор, вбежала в свою комнату, бросилась к кровати. Но добраться до нее уже не хватило сил. С тихим стоном она опустилась на пол и потеряла сознание…

Мадемуазель де Комбер покинула Лозарг на следующее утро, и шум ее отъезда пробудил Гортензию от глубокого сна, в котором она нашла убежище от пережитых ужасов. Уже наступил день, меж тем девушка едва разлепила веки. Голова была тяжелой, во рту чувствовалась горечь, и все это мешало свести воедино разрозненные впечатления.

Память вернулась к ней, когда она повернула голову. На ночном столике флакон нюхательной соли соседствовал с пустой чашкой. Она вновь увидела воочию кошмарную сцену – привидение, блуждающее по галерее, маркиза, вскочившего с постели своей кузины. Она вспомнила, как к ней склонилась Годивелла, едкий запах из флакона, заставивший ее чихать, потом удовольствие и покой, что снизошли на нее, когда ее уложили в кровать и дали выпить подслащенный настой, отдававший чем-то пряным. Ее тело стало расслабляться в теплом уюте постели, терять вес, а затем мягкое оцепенение незаметно погрузило ее в сон.

Но это было вчера, а сейчас часы в комнате пробили десять, но у Гортензии не было никакого желания ни встать, ни даже потревожить шелковистые складки своего зеленого балдахина. Ей казалось, что с того мгновения, как она ступит на пол, все непонятные вещи, случившиеся с ней накануне, все неприятности, могущие из них проистечь, навалятся на нее, чтобы мучить, подобно лилипутам в приключениях Гулливера, о которых она читала в монастыре. Кровать была великолепным приютом… Тем более что сама мысль о необходимости встретиться лицом к лицу с маркизом и его любовницей была для нее тошнотворна. Да и не знала она, как вести себя в подобном положении…

Конец ее колебаниям положила Годивелла, войдя к ней с чашкой кофе и тартинками. Спросив, как госпожа себя чувствует, и положив блюдо ей на колени, домоправительница придвинула стул и уселась около кровати с видом человека, испытывающего подлинное удовлетворение.

– Мадемуазель де Комбер возвращается домой, – почти радостно произнесла кормилица. – Она говорит, что снег начинает таять и, ежели она не собирается возвращаться в Комбер пешком, надобно быстро отправить туда сани. Ее отвезет Жером и доставит назад оставленный там экипаж.

– Я слышала, как она уезжала. Я даже проснулась из-за этого.

– Скатертью дорога! – вскричала домоправительница с грубоватой откровенностью. – Ох, чуть не забыла. Она передала вам заверения в самых дружеских чувствах. Она надеется, что вы вскоре приедете провести несколько дней в ее доме.

– Почему же она не пришла сама, чтобы сказать мне об этом?

Холодноватый тон Гортензии пробудил любопытство Годивеллы, и ее маленькие черные глазки вовсе превратились в щелочки.

– Она сказала, что не хочет вас будить после потрясения, которое случилось с вами этой ночью. А кстати… Почему вы так закричали, когда поднимались к себе?

– А разве вы не знаете?

– Честное слово… нет.

Каким бы незаметным ни было ее замешательство, оно не ускользнуло от Гортензии.

– Послушайте, Годивелла, вы не заставите меня поверить, что не имеете представления о том, что происходит в коридорах замка. Неужели вы ее никогда не видели? И не смотрите на меня так! Я говорю о Белой Даме… О привидении!

Старая кормилица поникла и совершенно смешалась. Гортензия успела увидеть ужас в ее глазах, но Годивелла быстро прикрыла лицо обеими руками.

– Да охранят нас господь и все здешние святые, – простонала она. – Вчера было девятое марта, годовщина ее гибели, и бедная душа пришла потребовать… как и каждый год… мессы, которую не отслужили по ней!

На этот раз Годивелла плакала приглушенно, словно боялась, что ее услышат, но от рыданий ее плечи под черным платьем вздымались, как море в непогоду. Гортензия выскользнула из кровати, склонилась к ней, и ее рука легла на плечи кормилицы.

– Если дело только в этом, не печальтесь так. Мы отправимся в деревню, попросим аббата Кейроля отслужить несколько месс, и душа моей тетушки обретет покой…

Но Годивелла не желала утешений и в отчаянии мотала головой:

– Этого… этого будет недостаточно! Тогда был… колокол… а теперь… явление! Мальчик умрет… мальчик умрет! О господи, охрани нас от гнева твоего! Я же знала, что… этот дом проклят!..

Гортензия выпрямилась, надела домашние туфли и халат, направилась к камину, чтобы помешать начавшие бледнеть угли. Зеркало над каминной доской, траченное временем, в мелких пятнышках, послало ей отражение очаровательное, но несколько туманное, тотчас тронутое боязливой гримасой: в белых одеждах, с длинными светлыми волосами, рассыпанными по плечам, она немного походила на то вчерашнее привидение. Она живо склонилась к огню, подложила два-три полешка, помешала угли и возвратилась к Годивелле, продолжавшей плакать.

– Вы сегодня пробовали принести еду кузену? – спросила она.

Годивелла знаком показала, что нет, и попыталась подавить приступы отчаяния, то есть вытащила платок, чтобы вытереть глаза и высморкаться.

– Как увижу его, так всякую смелость теряю, – почти неслышно пробормотала она. – Мне кажется… Что в конце концов… Я однажды не осмелюсь подняться к нему!

– Сейчас не время падать духом. Надо что-то делать. Ступайте приготовьте завтрак. Тем временем я покончу с туалетом и оденусь. Сегодня я сама принесу ему еду, и если маркиз…

– Ваш дядя тоже уехал!

– Вместе… с ней?

– Нет. Он велел оседлать мула и отправился к своему нотариусу в Сен-Флур. Вернется завтра. Ах, госпожа Гортензия, вы и впрямь хотите попытаться?..

– Надо пробовать все средства! Думаю, у нас нет иного выбора! Поторопитесь!.. И да поможет нам бог!

С несвойственной ей страстностью Годивелла схватила руку Гортензии и поцеловала ее, а затем, подняв целый вихрь из черных оборок платья, белых – нижней юбки и голубых – передника, вылетела из комнаты. Гортензия же принялась за свой туалет, более ничего не дожидаясь, охваченная благородным порывом, следствием предыдущей ночи ужасов. Будущее, ожидавшее ее, быть может, окажется мрачным, но перво-наперво все же необходимо спасти Этьена. В этом замке не хватает еще второго привидения…