– Не знаю. – Она пожала плечами. – Я не знаю, чего я от тебя жду. Не знаю, что ты должна сделать. – В прихожей стояла такая тишина, что, несмотря на приглушенную музыку, льющуюся из кухни, я слышала, как мама потирает руки. – Я всегда понимала, что истина рано или поздно выйдет наружу.

Я села на полотенце на полу. Я хотела остаться и выслушать ее. Но сесть рядом с ней все еще не могла.

– Стоило все рассказать, когда тебе исполнилось двенадцать. Ты бы поняла. – Она осмелилась взглянуть мне в глаза. Не представляю, какое выражение лица у меня было в этот момент, но она расцепила руки и положила их на колени. – Или когда ты пошла на похороны Билли. Когда ты сказала, что видела могилу Эвелин. Я решила, что ты обо всем догадалась, но оказалось, что нет, и тогда я снова струсила. – Мама вытянула ноги и потрясла ими, словно пытаясь сбросить груз прошлого с напряженных мышц. – Это моя вина. Я знала, что делала. Билли любил тебя, но он не стал бы хорошим отцом. Не смог бы без Эвелин. Все было очень сложно и запутанно. Лучше бы я рассказала тебе правду, когда мы с Билли поссорились, но как сказать двенадцатилетнему подростку, что ей лгали всю ее жизнь? Возможно, причина заключалась не в Билли. Возможно, я просто не хотела, чтобы ты меня ненавидела.

– Я не испытываю никакой ненависти к тебе.

– Билли меня ненавидел. До сих пор ненавидит.

Из ее глаз хлынули слезы. Мама спрятала лицо в ладонях, порывисто вздрагивая. Я никогда прежде не видела ее такой. Эта картина одновременно завораживала, смущала и пугала, будто мама раскалывалась на части, будто сквозь ее тело проходила трещина, обнажая все, что у нее накопилось на душе.

– Я веду себя как эгоистка. Это твоя жизнь перевернулась с ног на голову, а плачу я.

– Так перестань плакать, – холодно ответила я, и она послушалась, ошеломленная моей жесткостью. У нас не было времени на слезы. Я ведь не плакала. Глаза не слезились. Я даже не чувствовала этого зудящего покалывания, похожего на ощущение, когда вот-вот чихнешь. Мои эмоции истощились, и я лишь надеялась услышать правду.

Я не хотела, чтобы меня успокаивали. И уж тем более я не хотела успокаивать маму. Я хотела, чтобы она, наконец, поговорила со мной.

Я подошла к книжному шкафу в гостиной и нашла там «Бурю». Вернувшись в прихожую, я села на ступеньку рядом с ней и открыла вторую сцену: разговор Просперо с Мирандой, где Билли оставил первую подсказку.

– Накануне своей смерти Билли отправил мне «Бурю». Первая улика.

Я ждала, что она ахнет и спросит: «Почему ты не рассказывала?» Но она молча взяла книгу и прочитала диалог.

– Поначалу может показаться, что это пьеса о мести, но на самом деле она о прощении. Видишь? – Я указала на слова Просперо. – Даже рассказывая о предательстве брата, он признает: «Забыв все выгоды мирские, я в тишине хотел обогатить мой жадный ум таинственной наукой»[15]. Просперо оставил брату власть над повседневными заботами своих владений, пока сам работал над экспериментами. Билли не ненавидел тебя. Он знал, что виноват ничуть не меньше, чем ты.

Я рассказала маме обо всех подсказках, складывая их в единый пазл истории нашей семьи. Квест Билли представлял собой своеобразную просьбу о прощении, адресованную маме. Сначала «Джейн Эйр», где Билли признался, что сожалеет о разладе между ними.

– Он был совершенно искренен. Дядя Джейн всегда чувствовал вину за ссору с ее отцом, из-за смерти которого они так и не помирились. Билли испытывал те же чувства по отношению к тебе.

«Алиса в Стране чудес», откуда Билли и начал мое путешествие в невероятный мир его прошлого. «Франкенштейн», откуда я узнала о докторе Куке, который рассказал о том, как Билли путался в заблуждениях, не в силах смириться со смертью Эвелин, и как, в конце концов, ему пришлось признать, что он никогда не вернет ее. Билли не мог понять, как жить дальше, и поэтому сбежал, преследуя собственных демонов. «Страх полета», где Билли и Шейла пытались справиться с горем, потерявшись в своих желаниях, в телах друг друга. «Доводы рассудка», где раскрывалось сожаление Берта, человека на закате своих лет, настоящее раскаяние, лишенное тщеславия. «Гроздья гнева», откуда я узнала о доме в Биг-Бэр.

– Ты была там? – спросила мама. Ее лицо вдруг стало моложе, словно она вернулась в подростковые годы, к прогулкам по коридорам школы рука об руку со своей лучшей подругой.

Я достала телефон и показала маме фотографию лестницы у дома в Биг-Бэр.

– На перилах все еще видны их инициалы. – Она провела пальцами по экрану, будто хотела дотронуться до резьбы. – Ты помнишь Ли?

– Из магазинчика?

Я объяснила, что к Ли меня привел «Мост в Терабитию» и что Уильямс поделился со мной множеством потрясающих фактов об Эвелин, а также рассказал о чувстве вины, терзавшем Билли. Я открыла эпилог «Бури» и показала отрывок, на котором Билли оставил письмо, отрывок, подразумевавший просьбу простить и отпустить его.

– Он хочет, чтобы ты все мне рассказала. Хочет, чтобы я простила и тебя тоже.

Только произнеся эти слова вслух, я осознала, что именно этого Билли и добивался. Билли просил отпустить его. Он также просил меня отпустить эти тайны, положить конец разрухе, в которой он жил.

– Я так и не узнала, почему вы поругались на мой день рождения. Наверняка это как-то связано с тем, что Билли – мой биологический отец, но он ничего мне не рассказывал. Он предоставил эту возможность тебе. Он хочет, чтобы я увидела произошедшее с твоей стороны.

Никто из тех, с кем я общалась, – ни Шейла, ни Ли, ни Берт – не догадывались о том, что произошло между Билли и мамой. Он не говорил об их ссоре и даже в своем прощальном письме не написал об этом ни строчки. Билли сказал, что не знает, как попросить у мамы прощения, но думаю, причина заключалась в другом: он просто позволил ее истории стать единственной версией, известной мне.

Мама закрыла «Бурю» и положила книгу на колени.

– С чего начать?

* * *

«Не понимаю, – сказала мама, когда врачи подошли к ней в зале ожидания. – Угарный газ?»

«Полиция продолжит расследование, чтобы установить, каким образом произошла утечка газа, – отчитались врачи отработанным тоном. – Скорее всего, это связано со снежной бурей».

«Они в порядке?» – Боже, мам, ты прекрасно знала ответ.

Врачи начали с хорошей новости. Билли еще не отошел от кислородного баллона, но его состояние стабилизировалось. Они внимательно следили за его показателями. С кислородом перебарщивать тоже было нельзя, чтобы не возникли новые проблемы. Билли постепенно приходил в сознание, и врачи вводили ему противозастойное средство, чтобы смягчить баротравму и синусит.

«Кессонка, – объяснили врачи. – У водолазов иногда такое бывает».

Доктора обещали наблюдать за ним еще несколько дней, но дальнейший вред для здоровья был маловероятен.

«А Эвелин?» – спросила мама.

В такие моменты невозможно предсказать свою реакцию.

Мама думала, что будет в истерике ломать руки, что упадет в беспамятстве на холодный пол. Но она даже не заплакала. Она не плакала ровно до того момента, пока не увидела, как бездыханное тело Эвелин медленно исчезает под землей. Отец Эвелин хотел провести похороны по католическому обряду. Эвелин была атеисткой. Несмотря на сильный удар, мама сохраняла рассудок и воспротивилась Берту. Билли ничем не мог помочь в тот момент. Он едва ли связывал предложения. Что говорить о полноценной аргументации.

Врачи продолжили разговор в отделении неотложной помощи. Им пришлось провести экстренное кесарево сечение. У новорожденной девочки был слабый пульс. Ребенка поместили в кувез, и ее состояние пришло в норму. Ей предстояло оставаться в больнице еще приблизительно неделю.

– Ты с самого начала была бойцом, – улыбнулась мама. – Это просто чудо, что ты выжила.

А Эвелин до самого конца яро оберегала своего ребенка и не сдавалась, пока его не вырезали из ее утробы.

«Как Эвелин?» – опять спросила мама. Ей нужно было услышать объяснение от врачей. Она должна была запомнить. Именно ей придется рассказать обо всем Билли.

«Во время операции случились осложнения».

Доктора внимательно следили за ее пульсом и уровнем кислорода, но как только у Эвелин начался приступ, они ничего не смогли сделать.

«Не понимаю».

У Эвелин произошла эмболия околоплодными водами, что и привело к сердечному приступу.

«Примите наши соболезнования», – сказали врачи тем же заученным тоном.

Мама повторяла:

«Я не понимаю. Эмболия? Сердечный приступ?»

Но потом папа не притянул ее к своей груди.

«Мы можем увидеть ребенка?» – спросил он у врачей.

– Эвелин так отчаянно хотела стать матерью, – прошептала мама. – Как только они с Билли поженились, она представляла, как сложится их жизнь: обязательно трое детей и собака, золотой ретривер, потому что именно эту породу заводят образцовые семьи из фильмов, а у них будет самая образцовая, до тошноты идеальная семья. Эвелин четыре года следила за своим менструальным циклом, но месяц за месяцем наступала менструация – у них с Билли ничего не получалось. Эвелин обращалась к акушерам-гинекологам, в общей сложности к трем. Она перепробовала все: искусственное осеменение, препараты для стимуляции овуляции. Ничего не помогало. Она уже потеряла надежду. И вдруг однажды… однажды…

Мама ждала ее за столиком в кафе, где они всегда встречались. Как только Эвелин вошла в зал, мама сразу почувствовала, что что-то в ней изменилось. Внешне это никак не выражалось. Она была только на шестой неделе беременности. Румянец на щеках казался ярче обычного, и Эвелин в целом выглядела так, будто вот-вот запоет от радости.

«Ты вся сияешь!»

Мама обняла лучшую подругу и сказала все, что говорят в такой ситуации.

«Поздравляю. Я так за тебя рада! Ты будешь прекрасной матерью!»

И она не врала. Она действительно радовалась за Эвелин, и Эвелин действительно стала бы прекрасной мамой.