К моменту, когда опадут листья, «Книги Просперо» будут принадлежать кому-то другому. Если они вообще кому-либо принадлежали. К моменту, когда умрут листья, все изменится. Все, кроме меня. Я вернусь к Джею, в нашу квартиру – предположим, она все еще наша, – в свой класс, где висели портреты Сьюзен Браунелл Энтони и Гарриет Табмен, и жизнь вернется на круги своя.

Я свернула к Фонскину, к дому, располагавшемуся по нужным координатам, продолжая размышлять об осени, о школьниках, обедающих на лавочках во дворике столовой, об уроках, которые я вела столько раз, что помнила материал наизусть. Процесс преподавания отчасти напоминал постоянное повторение своего любимого слова. «Фуксия», «искрометный» или «люминесцентный». Поначалу оно плавится во рту, такое мягкое и нежное, но при частом повторении звучит очень странно. Фуксия теряет краски. Искрометный кажется избитым. Люминесцентный – тусклым. Я рассказывала ученикам о знаменитой речи Патрика Генри в палате бюргеров в Вирджинии и в какой-то момент переставала понимать, что же в ней такого значительного? Получилось ли у Патрика склонить своих соратников к сопротивлению парочкой незначительных слов, которые никто даже не удосужился записать? О содержании мы судили по рассказам очевидцев. Я и подумать не могла, что история в какой-то миг обесцветится или станет избитой. Я и не догадывалась, что однажды она станет тусклой. К этому и привело преподавание. Ученики, усердно записывающие каждое слово. Ученики, которых, наоборот, приходилось подгонять. Те, кто заботился только о своих оценках, и те, кто не заботился вообще ни о чем.

Я вспомнила про «Книги Просперо», про сумму, которую еще необходимо было заработать, про билеты на торжественный вечер, которые мы должны были как-то продать, про взносы, которые существовали только в виде обещаний. И все же, по какой-то непонятной причине, эта работа не отягощала меня так сильно, как моя обычная жизнь.

Я припарковалась у нужного дома. В реальности он выглядел еще хуже, чем в интернете. На крыльце иссохли от времени перила с выбитыми стойками. Передний дворик заливала грязь, из которой отдельными клочками выбивалась пожухлая трава. Дверь открыла женщина в фартуке. За ее спиной доносились крики детей. Ее вьющиеся волосы оказались немного взлохмачены, а фартук белел от муки.

– Да?

Крики перешли в пронзительный визг, и незнакомка проголосила в темноту:

– Джонатан, не трогай духовку!

Дети захихикали, а женщина вновь с немым вопросом посмотрела на меня.

– Не уверена, что я по адресу. Меня зовут Миранда Брукс. Судя по всему, мой дядя, Билли Силвер, направил меня сюда, чтобы я поговорила с вами.

– Кто? – Она снова отвернулась. – Джонатан, я что тебе сказала?

Дети снова завизжали.

– Может, мне приехать в другое время?

– Понятия не имею, что вы продаете, но это мне неинтересно.

Она почти закрыла дверь.

– Пожалуйста, скажите, вы не знали моего дядю, Билли Силвера?

Позади нее что-то с грохотом упало.

– Простите, ничем не могу помочь.

Она захлопнула дверь, и вся жизнь внутри дома умолкла. Ухватившись за перила, я спустилась обратно. Наверное, я неправильно расшифровала код. Не те координаты. Или я ошиблась, когда вбивала цифры в интернете? Я достала телефон и проверила еще раз – координаты все так же вели меня сюда.

Внезапно в мой палец попала заноза. Я вздрогнула от боли. На кончике пальца выступила кровь, и я прижала к этому месту большой палец, чтобы остановить кровотечение. Перила покрывали острые щепки и облупившаяся краска, под которой виднелась прогнившая древесина. Колонна, державшая крышу, казалось, вот-вот обвалится. На ней почти не осталось краски, но на небольшом белом кусочке можно было заметить сердце, выгравированное на мягком дереве.

Внутри этого сердечка находились инициалы: «Б + Э».

Раздражение хозяйки дома чуть не переросло в ярость, когда, открыв дверь, она вновь увидела меня на пороге.

– Простите за беспокойство. – Я указала на инициалы на колонне. – Вы не в курсе, кто их выгравировал?

– Что? – Она даже не посмотрела на надпись.

– Я ищу старых хозяев. Вы случайно не были с ними знакомы?

– Этот дом уже двадцать пять лет принадлежит моим родителям.

Она собралась закрыть дверь, но я ступила вперед.

– Прошу вас! Мне очень нужно знать, у кого они его купили.

За полузакрытой дверью половина ее лица скрылась в тени.

– Его продавали, так как владельцы погибли во время шторма.

– Шторма? – Перед моими глазами появились картины из книги Стейнбека. Вихрь из дождя и ветра. Наводнение. Смерть. – Они оба погибли?

– Возможно, только жена. Моя мама никогда не рассказывала мне всю историю. Да мне и не хотелось знать, честно говоря. – За ее спиной раздался грохот, что-то вдребезги разбилось. Дети ахнули, а затем разразились смехом. – Мне нужно идти.

– Может, кто-нибудь знает, что с ними случилось?

– Спросите Дотти из библиотеки, – пробормотала она, закрывая дверь. – Если кто-то и слышал о произошедшем, то это Дотти.

* * *

Во дворе местной библиотеки росли только увядшие кустарники и пожухлая трава. Работники занимались своими делами за столиками, отгороженными от всего зала. Мужчина с хвостиком заносил книги в базу. В воздухе витал запах плесени, свойственный библиотекам и такой непохожий на запах «Книг Просперо».

Библиотекарь читала за справочным столом. В кучерявых волосах серебрилась седина, и мне подумалось, что она, вероятно, достаточно долго работала здесь и помнила трагедию тридцатилетней давности.

Я объяснила, что ищу информацию о несчастном случае, произошедшем в середине восьмидесятых. Мне все еще было неизвестно, когда точно умерла Эвелин: где-то между 1984 и 1986 годами.

– Не помню, чтобы кто-нибудь погиб на горнолыжном спуске, – сказала женщина. – Конечно, неприятности случались, но ничего серьезного. А вы уже спрашивали в больнице? Впрочем, они вряд ли разгласят вам архивные записи, даже если человек умер.

На ее лице внезапно застыло выражение какого-то спокойствия.

– Я вспомнила.

Облокотившись руками о подлокотники, она поднялась со стула и отвела меня к старому сканеру микрофиш. Я терпеливо ждала, пока она копалась в нескольких архивных коробках.

– Мы не храним копии документов такой давности. – Она протянула мне папку с негативами. – Не помню, когда это случилось. Разразилась снежная буря. Очень сильная. Поэтому можете вычеркнуть период с мая по октябрь. – Она направилась к двери. – Хотя октябрь можно оставить, на всякий случай. Зимы тогда были длиннее. Май тоже оставьте.

Микрофиши неспроста вышли из моды: процесс поиска очень затруднен, если не знаешь, что именно хочешь найти. Мне пришлось просматривать документы за отдельные дни, по одному за раз. К счастью, записи оказывались короткими: несколько местных происшествий вдобавок к новостям из Ассошиэйтед Пресс. Я начала с января 1984-го. Снежных бурь в том месяце было много, но смертельных случаев не зафиксировали. В феврале и марте тоже ничего. Я быстро просмотрела оставшиеся месяцы и перешла к следующему лыжному сезону, к началу 1985 года. Той зимой уровень снежных осадков держался в норме, ничего грандиозного. Никаких крупных снежных бурь. Ничего, что по своему масштабу соответствовало бы наводнению из романа Стейнбека. В апреле кто-то погиб в автокатастрофе во время града – пожилой мужчина въехал в дерево. Я пропустила июнь, июль, август, сентябрь. Не обнаружив ничего в новостях за октябрь, я разволновалась и решила проверить и жаркие, засушливые месяцы тоже. В главе из «Гроздьев гнева» говорилось о дожде, а не о снеге. Вполне возможно, что библиотекарь ошиблась, когда сказала, что несчастный случай произошел во время снежной бури. Но то лето прошло без осадков. Засуха продлилась вплоть до осени, ознаменовав один из худших показателей в истории. В ноябре обычно выпадал снег, но тогда было все еще сухо, что ставило под сомнение возможность хорошего лыжного сезона. В декабре, наконец, пошел снег. В каждом клочке газетных разворотов выражалась надежда, что наступила зима, которую все так ждали, однако бури оставались такими же незначительными. Непродолжительными.

В конце месяца снег повалил в огромных количествах, куда больше среднего показателя. Горнолыжный спуск пришлось закрыть. Дороги перекрыли. Снежинки размером с целую монету закружились в пурге уже в первые часы 30 декабря 1986 года, в день моего рождения.

Выпуск за 30-е отсутствовал из-за бури.

Выпуск за 31-е оказался длиннее обычного, со множеством фотографий на развороте: рестораны вдоль бульвара Биг-Бэр с вывесками «Закрыто» на входных дверях, крыши зданий и тротуары, погребенные под толстым слоем снега, пикселизированный снимок, на котором семья пытается вытащить машину из сугроба. На следующем фото мужчина идет по тротуару по колено в снегу, лицо укутано шарфом, темная фигура резко выделяется на фоне белого полотна. Под фотографией подпись: «Мужчина идет по бульвару Биг-Бэр».

В статьях подробно описали усилия пожарных расчистить дороги. На первой странице выставили список пострадавших и погибших. Шесть человек погибло, еще у нескольких диагностировали гипертермию и обморожение.

Каждому погибшему уделялся отдельный абзац. Иногда указывали возраст, иногда пол человека или профессию. Сорокатрехлетний мужчина погиб, когда на его дом на колесах упало дерево. Учитель на пенсии погиб от сердечного приступа, когда чистил снег. Марафонец погиб во время тренировки – его сбила машина. Молодожены из Бейкерсфилда погибли, когда их автомобиль вылетел с дороги. Беременная женщина погибла предположительно от отравления угарным газом. Ее муж и новорожденный ребенок находятся в критическом состоянии.


Далее перечислили автомобильные аварии, обошедшиеся без жертв.


Полицейский сломал ногу, когда его машина столкнулась с грузовиком.

Девушку на санях сбила пожилая пара, возвращавшаяся домой.