Зина вздохнула, быстро выбирая один вопрос, как в телевизионной игре – что спросить, чтобы сразу же отгадать? Самый главный вопрос: почему с Ильей все было так трудно и бессмысленно, почему такая поющая радость с чужим ненужным человеком? Глупо спрашивать – откуда Асе знать?
– Я знаю, почему все не так, как с Ильей, – важно сказала Ася. – Твой любовник, Игорь, он – другой мужчина.
– И что? – удивилась Зина. – Беременность повлияла на твой мозг. Понятно, что это два разных человека, а не один и тот же…
– И все. Подрастешь, поймешь. Он тебя расколдовал, как спящую красавицу, спасибо ему, и до свидания…А я сейчас буду спать.
У Ильи была зависимость от Асиной беременности, а у Зины – от самой Аси. Иногда от всего этого что-то так сильно крутило и душило в груди, что утишить это могла только Ася, одним своим видом или тягучим «приве-ет».
– Илье я уже рассказала, – сказала Зина, но Ася уже спала. Беременная, она была такая особенная, уютная, как будто нарисованный ребенком палка-палкаогуречик, получился человечек.
Зина рассказала Илье, потому что она тогда очень сильно его любила, как никогда до… и никогда после. Это были лучшие, самые нежные отношения за все время их бедного брака – настоящая любовь, свободная от обязательного секса.
P. S.
Ася, ты помнишь, где Очаковская улица?
Очаковская, у Таврического сада, я до сих пор обхожу стороной это место.
Здравствуй, Ася.
Илья с Зиной забрали Асю из роддома одну, без ребенка. Девочку, родившуюся в 7 месяцев, 28 недель, 1630 граммов, Асе в роддоме даже не показали, – сказали «не положено». Почему не положено?.. Неужели советская медицина – а тогда еще была советская медицина – так изуверски странно заботилась о женщинах, не допуская их привыкнуть к ребенку, который может не выжить?
Через два дня после родов ребенка увезли на Очаковскую, в специальную больницу. Девочка не могла сама сосать, у нее еще не было сосательного рефлекса, она была маленькая и мерзла. На Очаковской она лежала в кювезе, и кормили ее через зонд. А сама Ася получилась совершенно бесполезная, – кормить не надо, ничего не надо, лежала дома, плакала, ни с кем не разговаривала. Ей пришел контракт от парижского галерейщика – Асю приглашали работать в музее современного искусства, но она, кажется, даже не поняла, о чем речь, – какой контракт, какой музей, какой Париж… ее и саму нужно было теплее укутывать и кормить через зонд, такая она была потухшая, безжизненная.
Зина сидела рядом, а Илья бегал по городу в поисках каких-то особенных врачей, колдунов, бабок, – находил, привозил в больницу, но их не пускали дальше приемного покоя. Илью и самого скоро перестали пускать даже в приемный покой, говорили: «А-а, этот сумасшедший папаша…»
Через месяц Зина с Ильей отвезли Асю в аэропорт, – паспорт у Аси был, французскую визу благодаря связям Ильи с французскими журналистами удалось сделать за несколько дней. У девочки появился сосательный рефлекс – через три недели после рождения, и можно было приходить кормить, но у Аси не оказалось молока. Молока не было, а контракт с музеем современного искусства был. Вот они и решили все вместе – Асе надо ехать, депрессия в Париже пройдет – от Парижа и от работы, а Зина с Ильей в Ленинграде будут заниматься ребенком.
– Всего на месяц!.. Музей современного искусства – это твой шанс! – уговаривал Илья. – Ты через месяц приедешь, а девочка уже толстая и орет: «Дай колбасу!»…
…На Очаковской была четкая и удивительно бездушная система. Кормящим мамам было разрешено приходить к детям кормить своего ребенка и других детей, у чьих матерей, как у Аси, не было молока. Некормящим мамам попасть на отделение и хоть одним глазком увидеть своего ребенка было невозможно, ни за какие деньги. Это уже было начало 90-х, и за деньги можно было все, все! А вот проникнуть на отделение недоношенных нельзя, как пересечь государственную границу.
Мамы второго сорта должны были звонить или приходить в приемный покой, где на подоконнике лежал список детей. Напротив каждого ребенка стояла цифра – +10 или + 20 – сколько граммов в сутки прибавил ребенок.
Можно было звонить, но Зина каждый день приходила. Она считала, что ее долг по отношению к Асе – делать все, что делала бы сама Ася, а Ася бы, конечно, приходила. Да и размытые чернильные цифры на листочке казались правдивее, чем впопыхах сказанные по телефону.
Однажды – прошла неделя после Асиного отъезда – Зина была с утра в мастерской на Графском, потом в университете, и в больницу пришел Илья. Увидел на листке напротив Асиной девочки «-20». Минус, а не плюс. В панике бросился к врачу – что, почему?! Врач сказала: «Ну что вы так волнуетесь, папаша, у вас недоносок как недоносок…»
– А может быть, искусственное питание? – робко спросил Илья. – Какое самое лучшее?.. Я могу самое лучшее…
– О чем вы, папаша? У вашего ребенка дважды была асфиксия, а вы – питание… Ну, недокормили сегодня, завтра докормят…
Завтра докормят?.. Илья завизжал, задрожал губами, задохнулся от ужаса. И совершил чудо – собрался, включил свое обаяние и соблазнил врача.
Илья соблазнил врача – не сексуально, конечно, а морально. Что-то без разбора обещал, то ли снять в кино, то ли показать по телевизору, то ли устроить журналистскую акцию и собрать деньги на новое оборудование, то ли жениться…
В шесть утра следующего дня Илья стоял в приемном покое. По команде медсестры «мамочки, за мной» кормящие мамы строем, как пионерский отряд, отправились на отделение недоношенных, и Илья с ними, в белом халате и шапочке.
Каждый день с шести утра до шести вечера Илья был на отделении рабом – помогал медсестрам, мыл рожки, мыл полы в палатах. И лично следил, чтобы его ребенка докармливали.
Так продолжалось месяц, а через месяц девочку выписали – два четыреста, и Илья принес ее домой уже похожую на ребенка.
Знакомые удивлялись, почему такое странное домашнее имя – Мася, сю-сю-сю. А как же ее было называть, Маленькая Ася? Илья называл ее Мася, Масечка.
Зина!
Я понимаю, что ты для меня сделала, я понимаю, что я не приехала через месяц, и через два, и… прошел целый год!
Но и ты пойми! Пожалуйста! Ты никогда не была в чужой стране одна. Ты никогда не была вообще одна. Каждый вечер думаешь – нужно возвращаться в Ленинград, а каждое утро – нужно дописать эту картину, иначе все зря. А потом – нужно дописать эту картину, иначе не продлят контракт. И каждый вечер думаешь это разное «нужно, нужно, нужно». Или просто думаешь – кажется, все было зря. Вот так живешь каждый день… И Париж – это далеко, понимаешь?
Ленинград – это далеко, понимаешь?
Здравствуй, Ася!
Пока Мася была в роддоме, Зина не думала о ней иначе чем «Асин ребенок». Зина довольно сильно злилась на всю эту ситуацию, считала – ну, хорошо, мы помогли Асе, но любая помощь имеет разумные пределы. Она собиралась нанять няню на время, пока Аси нет.
Но няня не потребовалась. Зина с Ильей принесли Масю домой, и получилось, будто у них родился ребенок.
Когда Зина развернула ребенка, увидела эти крошечные кулачки… От нежности к младенцу у нее случился гормональный сдвиг. Зина вела себя так, как будто она только что родила, она даже поправилась, как после родов. И все остальное было – слезы, неуравновешенность, ночные страхи. Вскакивала в ужасе, дышит ли ребенок, плакала, если Мася вдруг съела меньше нормы. Илья принес весы, и после каждого кормления Зина ее взвешивала, – рационального объяснения этому не было, так как по меркам на рожке было понятно, сколько съел ребенок, но Зина все равно взвешивала.
…Да, Зинин роман… А что роман? Роман закончился, – какой роман, если грудной ребенок?
Зина клала ребенка в постель между собой и Ильей, как все родители. Мася не плакала, не кричала, а пищала, как котенок, и Зина боялась, что не услышит ее. Они опять спали вместе, просто спали в одной постели.
Когда Мася впервые разбудила их ночью страшным детским голодным ором, они встали к ней оба. А когда, положив ребенка после кормления в кроватку, снова легли в постель, они, высокопарно выражаясь, опять стали мужем и женой – просто бросились друг к другу от радости, что Мася орала, как сирена, как нормальный ребенок, и все само собой произошло. Но чуда не случилось, Зина обнимала Илью и думала… Она, конечно, думала не о побелке потолка, как в анекдоте, а о том, как мгновенно вернулась привычная реакция ее тела – ей опять кажется, что сейчас у нее получится, и – нет, ничего не получилось!.. Как будто и не было продавленного дивана в мастерской на Графском, где заезжий рыцарь разбудил спящую красавицу, как будто она опять не знает, как счастливо может петь ее тело. Но теперь у всего этого был иной смысл: рядом спал ребенок, значит, это семья. Как у всех.
– …Знаешь, это какое-то наваждение, – сказал Илья.
– Да… – откликнулась Зина. – Я знаю. Милдред.
– Милдред, – согласился Илья.
Милдред из «Бремени страстей человеческих», наваждение, любовь на всю жизнь.
– Хочешь рассказать мне? – спросила Зина.
Странно после секса с одной рассказывать, как любишь другую. Тем более, если рассказываешь жене и рядом спит ребенок. Но секс был дружеский, и Зина не вполне жена, и Мася не их с Ильей ребенок…
Наверное, физическая близость вызвала у Ильи желание близости душевной, иначе зачем бы ему рассказывать Зине такие стыдные для себя вещи?
Пока они были втроем, как самые близкие люди, внутри метафизического союза кипели страсти и происходил перерасчет… А Зина не поняла, не заметила, как Илья смотрит на Асины тонкие руки, распахнувшийся халатик, влажный завиток на лбу… Бедный Илья, он ничего не мог с собой поделать, – страсть. Зина и сама была тогда настроена на физическую любовь, ее любовник смотрел на нее таким же взглядом, как Илья на Асю… Как же она не поняла, не заметила?..
"Книжные дети. Все, что мы не хотели знать о сексе" отзывы
Отзывы читателей о книге "Книжные дети. Все, что мы не хотели знать о сексе". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Книжные дети. Все, что мы не хотели знать о сексе" друзьям в соцсетях.