Разве можно такое простить?..

Зина.

P. S.

Ну вот, хотела «про Зину и Асю», а получилось про маму.

Ася! Мне сейчас с мамой очень трудно. Конечно, было бы гораздо легче, если бы она переехала к нам, но она пока не хочет.

Она как ребенок, утром звонит: «У меня 180 на 100», и я по голосу знаю – ложный вызов, привирает, хочет, чтобы я приехала. С тех пор как умер ее муж, я приезжаю к ней три-четыре раза в неделю – лекарства, продукты, книги, батарейки для приборов, и плюс еще один ложный вызов, получается, я бываю у нее почти каждый день. И каждый раз уговариваю: «Давай я тебя перевезу к нам». «Я не старуха, я молодая женщина, у меня еще есть личная жизнь», – отвечает она, и это правда.

Подозреваю, что это какой-то старый член Союза писателей… случайно получилась неприличная шутка!.. Нет, правда, – у мамы слабость к писателям, членам Союза. После папиной смерти у нее было два мужа, оба писатели, члены Союза.

Может быть, это к лучшему, что у мамы есть личная жизнь и она все еще живет не с нами, – из-за Маси. Я имею в виду, что Мася ведет себя не лучшим образом.

Мама может расстроиться – она так безумно любит Масю! Но она относится к ней совершенно не так, как ко мне, – за все хвалит, всем восхищается и просто тает от нежности.

Кстати, если уж зашла речь о квартире. Мама приходила к нам, брала Масю на руки, носила по комнатам и говорила, знаешь, так, самым своим торжественным голосом: «Это твоя квартира, я тебе ее завещаю». Она до сих пор любит сказать: «Мася, это твоя квартира, я тебе ее завещаю!»

В маме всегда была склонность к оперетте, ты не находишь?

Здравствуй, Зина.

Твоя мама всегда была самым трезвым человеком из всех нас.

Если хочешь, пусть мама думает, что Мася – первая ученица юрфака и никогда не гуляет по ночам.

Но что-то подсказывает мне, что она бы не расстроилась, узнав правду.

А что-то подсказывает мне, что она знает правду.

Но если хочешь, ври дальше.

Ася.

Ася, здравствуй.

Ася приехала, осталась жить, бродила по комнатам в цветастом халатике, стояла у плиты, выпятив живот, варила кофе, валялась на диване, – и сразу стал дом.

Зина с Асей опять менялись одеждой.

– Ну что, подружки, будете вместе коляски катать, – говорили соседи.

Соседям они врали, говорили «мы беременны» – так им казалось смешно. И действительно, Ася со своей пятимесячной беременностью отличалась от Зины на крошечный выпуклый животик: спереди ничего не видно, только сбоку, но свитера были мешковатые, шубы широкие, и не понятно было, кто беременная.

Внутренний расклад их был такой: Ася была полна живописью, Илья – Асиной беременностью, Зина – своим романом, – у нее тогда был роман, и все вместе они наконец-то были «союз выдающихся личностей, возвышающихся над обыденностью», метафизический союз, в котором главное – духовная близость и уважение, тот самый союз, о котором девочки договаривались когда-то на выпускном вечере. Илья называл их «девочки» и вел себя как мужчина в доме, полном маленьких избалованных очаровательных девочек. У Аси, он был уверен, будет девочка.

На самом деле тех, кто наблюдал со стороны эти прекрасные, известные всем литературные союзы, например Брики и Маяковский, интриговало только одно – кто где спал.

В этом союзе было так: Илья спал в кабинете, Зина в родительской спальне, Ася в их с Ильей комнате.

Комната Ильи и Зины превратилась в мастерскую. На подоконнике двойник, тройник, льняное масло, лаки, растворители, Зинин еще школьный письменный стол завален красками, мастихинами, в центре стола ваза с подсолнечным маслом, из вазы, как цветы, торчали кисти, в углу составлены холсты. На Зининой двуспальной кровати справа, где раньше спал Илья, лежали готовые работы, яркие, сказочные. Ася сама делала краски, сухой пигмент смешивала с маслом, и получались необычно яркие цвета – не ультрамарин, кобальт зеленый, кадмий желтый, а счастливое детское небо, счастливая детская трава, счастливое детское солнце. На Зининой части кровати, слева, Ася спала. В комнате пахло растворителями, и из-за этого были постоянные ссоры – нельзя беременной писать маслом. Ася смеялась – завтра брошу масло и начну раскрашивать раскраски фломастерами. На самом деле она могла перейти на акварели или пастель, но заказы у нее были – масло.

Однажды Ася ушла ненадолго, вернулась, не ожидая никаких перемен, а в ее комнате – ни красок, ни растворителей, а на подоконнике лист бумаги с нарисованной на нем большой фигой. Илья все свалил в коробку, вывез в редакцию и вернулся домой, чтобы принять удар.

Ася так покраснела, а Илья так испугался, что первой закричала Зина.

Илье: «Ты! Не смей кричать!..» Асе: «Ты! Не смей волноваться!»

Потом закричала Ася: «Как ты мог! А как же парижские заказы?!»

Илья побежал на кухню и принялся выкидывать на стол продукты из холодильника – кефир, яйца, масло, сгущенку, сыр, докторскую колбасу. Выкидывал и кричал: «Я что, плохо вас содержу?! Вам что, нечего есть?! Это что, по-вашему, не еда?! Кефир! Яйца! Масло!..А вы!.. Краски! Растворители! Я не позволю в своем доме издеваться над ребенком!»

Зина задумчиво процитировала: «Я как ответственный квартиросъемщик, запрещаю», и он машинально сказал, откуда цитата, – «Другая жизнь».

Потом пили чай со сгущенкой и передразнивали друг друга, изображая сцену «Изгнание растворителей из дома».

– Ты уже написала ему десять работ, – сказала Зина, – подождет, пока ты родишь.

– Подождет, – подтвердил Илья, – или вообще черт с ним!

– Ничего не черт с ним, – возразила Ася, – это же музей современного искусства, а не какая-то левая галерейка! Он сказал – двенадцать работ. Можно я еще две напишу?

– Нельзя, – отказал Илья.

Он – это галерейщик в Париже. Две Асины работы попали к нему случайно, через московских друзей, неожиданно хорошо продались, и тут же возник проект сделать Асе выставку в галерее при музее современного искусства. Договорились на двенадцать работ, и Ася впервые работала по-настоящему, не когда поется, а была должна.


Это была зависимость, взаимная зависимость всех троих.

У Ильи – от движений ребенка в Асином животе. Илья совершенно помешался на Асиной беременности. Как будто это был его ребенок, как будто это Зина беременна, – годами лечилась от бесплодия и наконец ждет от него ребенка.

В конце шестого месяца врачи напугали Асю – угроза выкидыша.

– Врач сказала – жить, как будто я хрустальная ваза, и никакой половой активности. Какая может быть активность, – засмеялась Ася, – я ничего не хочу, я даже думать об этом не могу, я теперь, как ты, Зина…

– А я теперь, как ты, – засмеялась Зина, – у меня роман.

– Рома-ан?.. Давай скорее рассказывай! Как его зовут?

– Игорь. Красивое имя, главное, редкое… – улыбнулась Зина.

По странному, почти мистическому совпадению, Игорь жил в доме в Графском переулке. Когда он впервые привел Зину в тот же дом, в тот же подъезд, наверх по черной лестнице, Зина хотела развернуться и убежать, – в Ленинграде столько улиц, домов, квартир, мастерских! Что это, неслучайное совпадение, какое-то послание ей, предупреждение? Кто-то наверху хочет таким образом что-то ей сообщить?..

Не убежала только потому, что было неловко. По черной лестнице поднялись на шестой этаж, Зина приостановилась – последний пролет, перпендикулярный, вел как будто в небо. Игорь сказал – еще один этаж, Зина выдохнула изумленно – все-таки совпадение, – в мастерскую… Мастерская принадлежала какому-то приятелю Игоря, – он снимал ее за то, что рисовал портреты начальника ЖЭКа и всей его семьи. Начальник ЖЭКа фигурировал в мастерской в виде многочисленных набросков, и ему довелось увидеть что-то необыкновенное… неожиданность, нападение!

Впрочем, возможно, что для начальника ЖЭКа, да и для самого Игоря в том, что произошло в тот вечер на продавленном диване, не было ничего особенного. Но для Зины… Игорь сказал изумленно: «Ты как будто сто лет ни с кем не была, как это может быть, ведь ты такая красивая?» «„Сто лет одиночества“… Так получилось, что я сто лет ни с кем не была», – откликнулась Зина.

– Приве-ет, – лениво протянула Ася. Она лежала на диване, свернувшись в клубок, тонкие ручки-ножки вокруг крошечного круглого животика.

– Со мной случилось, случилось, случилось, – приговаривала, как пела, Зина. – Это было чудо… Все было так, как будто я – это ты… Оргазм – это как будто я – это ты… Скажи мне, почему…

– Не говори, не говори!..Мне неприятно даже думать о сексе! Мне противно! – капризно отмахнулась Ася, и они рассмеялись.

Действительно, смешно, – они с Зиной поменялись местами, словно им на двоих был выдан один сосуд любви и то, что без счета черпала одна, брала сейчас другая.

В Зинином романе не было никаких чувств, ни капельки чувства, не было даже влюбленного интереса к партнеру, – ее любовник был именно что партнер. Иногда во время любви она хотела назвать его по имени, но не могла вспомнить и только коротко вскрикивала – «ты!». На этом продавленном бесконечной чередой любовников диване, в этом налюбленном месте она впервые не была «человеком без тела»!

Нетрудно дать объяснение этому роману. Это была свобода.

Свобода от всего – от имени, от слова «любовь», от чувства вины перед мамой в соседней комнате, от страха, что не выдержит экзамена, от страха, что забеременеет и что не забеременеет. Впервые она ложилась в постель с человеком без гнетущего чувства, что ее сравнивают с кем-то, кого любят больше. Были ли у него еще женщины? Да пожалуйста, хоть сто женщин! Как, кстати, его зовут, – Игорь, Сергей, Юрий, Андрей?

– Ну, ладно, давай один раз поговорим, и все, – смилостивилась Ася. – Ну, спрашивай. Можешь задать мне один вопрос, но только один. Потому что от секса меня тошнит.