И все, больше мы ничего друг другу не сказали, ни слова.

Но зачем говорить?

Глебов из трифоновского «Дома на набережной», жених Сони, предал своего учителя профессора Ганчука, Сониного отца. У Глебова интересный характер: он столько книг прочитал, понимает, что такое честь, добро и зло, и хочет всего самого благородного, но пойдет на любой некрасивый поступок, – он весь такой неопределенный, и не подлец, и не подонок, а так… предатель.

Илья не мог забыть, он знает Трифонова наизусть.

…И после этого все. С той ночи Илья больше не гладил меня по голове так… как будто он хочет любви. Ложился рядом, быстро проводил рукой по моим волосам, что означало – спать. Я могла бы сама… Но я не могла!

Это совсем не то, что я решила – нет, и все! Я же простила его. Но я знала, что все равно ничего не получится, все будет, как прежде, – вот он, вот я, но ничего не получается, как будто во мне на одном и том же месте ломается завод, и стрелки останавливаются.

Ася! Ты улыбнешься и скажешь: «Подумаешь, какие тонкие чувства: через семь лет после брака ты наконец-то открылась – и опять закрылась. Подумаешь, предательство. Разве от предательства можно перестать испытывать такие приятные чувства, как возбуждение, оргазм? Секс – это же просто физиология».

Ты, Ася, все знаешь о сексе… но, может быть, не все?..

Возможно, это просто физиология, а возможно, не просто.

Здравствуй, Зина!

Бедный Илья. Ты подумай, а ему-то каково? Понимать, что он предал твоего отца? И что ты не можешь с ним спать?

А может быть… знаешь, что может быть?

Я прямо вижу его, как он сидит за пишущей машинкой! Как он быстро-быстро стучит по клавишам, и у него вдруг выскакивает мысль, слово, и так красиво получается, что он даже причмокивает языком – как красиво! Он понимает, что как-то нехорошо выходит – красиво, но нехорошо называть твоего отца «слабой женщиной» и так далее, но он уже собой не владеет. Как остановиться, когда так красиво?

Говорят, что мужчину ведет по жизни половой инстинкт, руководит всеми его поступками – в общем, куда… туда и он. А Илью ведет рука.

Он ведь человек-рука. Он даже не знает, что он по-настоящему думает!

Ничего он не думает, он думает то, что пишет.

Илья – бедный. Жалко его.

Ася.

Ася!

Тебе его жалко?! А я, а меня нет?

Зина.

Зина!

Тебя нет. Ты сама себя так хорошо жалеешь, зачем еще я буду тебя жалеть?..

Ася.

Здравствуй, Ася.

Вот ты как со мной, Асечка-Асечка…

…Ты права, я себя жалею, но кого же мне жалеть – тебя, Илью?..

Каждый человек жалеет себя, выставляет себя в лучшем свете, чем заслуживает. Особенно к этому располагает форма «от первого лица». Чтобы избежать любования собой, необходимо обладать такой большой долей самоиронии, которой я, боюсь, не обладаю. И все время своему любимому персонажу «я» подсуживаю.

Поэтому для объективности – не «я, любимая» и «Ася, плохая», а «Зина и Ася».

…Зина приехала из свадебного путешествия, а Аси – нет. Куда звонить, куда писать, куда броситься – на Московский вокзал, в Москву, а потом куда?! Асин отец и его любовница с Зиной не разговаривали, когда случайно встречались во дворе, улыбались, как чужой, и отворачивались.

Только поздней осенью Ася наконец позвонила. Сказала: «Если сможешь, приезжай в Москву в пятницу, у нас будет три дня, в пятницу у меня занятий нет, в субботу мой день рождения, а в воскресенье уедешь».

Если сможешь! Зина поехала бы даже на мешке с картошкой, пошла бы по рельсам, так невыносимо ей хотелось Асю увидеть, как воды напиться!

Кроме почти физической тоски по Асе, Зине страстно хотелось кое-что с ней обсудить. Почему Ася и Илья зажигались друг о друга, как спички? Почему Ася хотела спать с ним каждую ночь, – вот она, Зина, спит с ним каждую ночь на новой двуспальной кровати, и что? Что делал Илья, как он любил Асю, что делала Ася, как любила Илью? Почему Ася так радовалась сексу? Зина тоже радовалась сексу, потому что раз сегодня «было», то два-три дня уж точно не будет, а если повезет, то и больше.

Но в Москву ехать не понадобилось – Ася приехала сама. Накануне Зининого отъезда вдруг звонок:

– Я в Ленинграде, на один день, утром приехала, ночью назад, уж-жасно по тебе соскучилась, давайте где-нибудь посидим втроем, умираю, так хочу видеть…

– Втрое-ом? – разочарованно протянула Зина и, поймав Асино секундное напряженное молчание, заторопилась: – Мы идем, идем, бежим к тебе! Только у меня подарка нет. То есть он есть, но не дома… Стипендия только завтра…

Подарок, вся Зинина стипендия, ждал Зину у знакомой спекулянтки, – невыразимая прелесть, нежно-голубой свитер потрясающей красоты, рукава фонариками, на груди кружевная вставка.

– Пусть Ася непременно зайдет к нам перед поездом, – сказала мама, – скажи ей, я по ней очень скучаю…


Зина с Асей бросились друг к другу, замерли, обнявшись, так крепко влепились друг в друга, как будто от одной к другой перетекала сила. Илья растащил их, взяв легонько за уши. И мгновенно, как будто и не было никакой неловкости, по-новому распределенных между ними тремя ролей, воссоздалось прежнее волшебство – Зина с Асей как один человек, а Илья… кто такой Илья?..

Втроем – Зина с мужем, совершенно как взрослые, и Ася – отправились в ресторан Дома журналистов на углу Невского и Литейного, куда у Ильи был теперь пропуск, совершенно как у взрослого. Все так чудесно совпало: у Аси день рождения, у Ильи первый гонорар, у Зины новое платье, туфли на высоких каблуках, тончайшие колготки цвета загара.

Ася рассказывала о Строгановке, о странном «московском» языке, в котором нет слова «булка», а есть «белый хлеб». Зина хвасталась пятерками, уже выделившими ее из общего фона на филфаке. Илья цитировал смешные нелепости из рукописей, приходящих самотеком в редакцию журнала, стеснялся официанта, путался в заказе – не знал, что эскалоп – это свинина, а бифштекс – говядина, и официант презрительно на него за это смотрел. Они все время смеялись, почему-то все в этот вечер вызывало у них почти истерический смех, даже самые, казалось бы, не смешные вещи. Например, рассказ Аси, как она потеряла ключ от чужой мастерской и ночевала у дворника, так и не поверившего, что она не проститутка. Асе пришлось сказать: «Да, я проститутка, но сегодня не работаю по болезни». Все трое понимали, что это была, в сущности, грустная история, – Зина с Ильей нежились в теплом родительском гнезде, а Ася металась по чужому свирепому городу, как подстреленная птичка, – но смеялись. Возможно, они все-таки ощущали неловкость.

Ася вышла в туалет, и Зина, помедлив, небрежно поднялась, пошла за ней, постепенно убыстряя шаги, почти побежала. В туалете Зина толкнула Асю на бархатный диванчик и, усевшись рядом, потребовала – быстро объясни мне все! И задала свои вопросы – как, почему? – и посмотрела на Асю требовательным взглядом отличницы, приготовившейся законспектировать ответ, – четко рассказывай, четко!

– Хочешь, чтобы я рассказала?.. А может быть, хочешь посмотреть? – невинно предложила Ася. – Может, лучше тебе посмотреть на нас с Ильей, и… А что? Это будет лабораторная работа.

– Фу, – брезгливо поморщилась Зина, и Ася, помедлив немного, решилась и зашептала, зашептала.

– Он меня целует… язык – так, рука – так, потом я его глажу, я его глажу, так, так… – шептала Ася. Ее рука изогнулась и волной поплыла по воздуху в такт ее словам, будто лаская воздух. – Я его глажу, так, так…

– Ладно, я поняла, – мрачно сказала Зина. Она действительно поняла, – горячий шепот, дрожащие губы, запрокинутое лицо, уплывающие глаза… – Ты что, все еще его любишь?

Ася ответила, не задумываясь:

– Не-а, не люблю. Иногда я подолгу о нем не думаю, целый день или два… А иногда я так его хочу, что у меня все внизу болит. Я иногда думаю – хоть бы раз! Хоть бы один разочек, просто его поцеловать, прижаться – один раз, и все!.. Я знаешь что чувствую, – как будто меня снизу огненным мечом протыкают!.. Нет, ты не поймешь. Но ты не думай, к тебе у меня никаких плохих чувств нет, ни ревности нет, ни обиды… А у тебя ко мне?

– У меня тоже нет ревности, – сказала Зина. – Я тебе твой подарок привезу в Москву. Это голубой свитер, рукава немножко фонариками, на груди кружевная вставка…

– Хочу его на день рождения, – шепотом сказала Ася.

– Я привезу тебе в Москву, – повторила Зина и тут же отшатнулась: – С ума сошла?! Он же не вещь, не свитер поносить… Он же мой муж!..

– Один раз?.. Всего один раз! Один раз, можно? Как будто мы опять маленькие и у нас все общее, и карандаши, и раскраски… Можно?

– Можно, – сказала Зина. – Я же всегда дарю тебе на день рождения что-нибудь свое. В одном рассказе Мопассана так делят мужчину: одной навсегда, другой, романтической героине с роковой любовью, на время.

Странно, очень странно. Но в безумном Зазеркалье есть же какие-то безумные правила!.. Были же какие-то причины для этого странного договора, разделившего их на долгие годы?.. Благодарность Асе за то, что прежняя близость вот она, тут? Жалость к ее бесприютности? Понимание, что Ася по-человечески устроена лучше, чем она сама, – простила, а у нее, Зины, попробовал бы кто-нибудь что-то отнять?.. В общем, как ни крути, Зина ощущала свое «можно» как героический поступок – отдать Илью, как свою собственность, почти как подарить свою куклу.

И ни одной из них не закралась мысль, что этот «подарок на день рождения» нехорошо.

Очень странно. Но ведь каждый познает мир по-разному, кто-то как в рассказе Мопассана…

Девочки вернулись в зал, но Зина за стол не села.

– Мне нужно учебник забрать. Я поеду за учебником. Это далеко, – объяснила Зина. – Сейчас восемь часов, поезд в двенадцать, так?.. Встретимся через два часа, в десять на углу Невского и Восстания.