Впервые за много лет Мати никуда не торопилась. Ей вдруг расхотелось бежать; будущее утратило былую привлекательность. Кай, существующий рядом с ней в настоящем, внезапно сфокусировал на себе все ее зрение, все мысли и весь интерес. Бескорыстное восхищение самим фактом существования Кая захватило Матильду, и это чувство было таким новым и ярким, что в каждом его мгновении ей хотелось застыть навечно.

Кай как объект любви бесконечно рос в ее глазах: каждая вновь открытая в нем черточка дополняла общую картину, облекала новыми смыслами. Ее любовь была как сокровищница, к которой ежедневно что-то прибавлялось. Матильда богатела и чахла над своим златом, не видя ему применения и не желая с ним расставаться. Преображение Кая и ее самой было для Мати настолько очевидным, что ей даже не приходило в голову рассказать Каю о своей любви. Ей думалось, он знает все с первой минуты и принимает естественно, как должное; в этом было что-то царственное — и конечно же восхитительное. Иногда за чаем, не смущаясь присутствием Юлия, Мати склонялась лицом к столу, чтобы поцеловать руку Кая, потому что этого требовало растущее в ней восхищение.

Наверное, если бы сейчас Матильда могла увидеть эту картину со стороны, она бы поразилась тогдашней своей слепоте. Но в те дни даже легкая брезгливость, рябью пробегавшая по лицу Кая от ее поцелуев, казалась ей прекрасной.

Кай был добр и действительно искренен, и как друг он был безупречен. Просто он не любил ее. Иногда Мати думала, что это и к лучшему: если бы любовь была взаимной, от избытка счастья ее бы просто разорвало. По ночам, лежа в комнате Кая, на его простынях, она не переставала видеть внутренним взором его улыбающиеся глаза, крошечный шрам над верхней губой, удивленно изогнутые брови. И руки, особенно руки, словно сделанные на прихотливый заказ. Каждый раз, когда рукам Кая случалось дотронуться до нее, она чувствовала мгновенный ожог, будто ядовитая медуза стрекала ее своими щупальцами. Матильда не могла вообразить себе ни его ласк, ни его наготы: представляя руки Кая, она вмиг оказывалась на пике возбуждения, терпеть которое было слишком тяжело.


Кай и Мати проводили вместе много времени. Стояла холодная промозглая осень, и по вечерам они редко выбирались из дома. Выходить Кай предпочитал в одиночку, куда шел и чем там занимался, сам не рассказывал, а Матильда не спрашивала. В институте они делали вид, что едва знакомы: на этом настоял Кай, якобы для того, чтобы избежать ненужных сплетен и пересудов. Но теперь Матильде помнилось, что вечеров, проведенных с ним наедине, было множество, почти бесконечная череда. Кай любил выпить, и Мати варила глинтвейн из дешевого вина и апельсиновых корок. Они валялись на диване в комнате Юла, бывшей по совместительству гостиной, слушали музыку и болтали. Юл, уже окончивший журфак, часто ездил в командировки или допоздна засиживался в редакции. Иногда, возвращаясь за полночь домой, он обнаруживал их уснувшими рядком перед телевизором.

Кай был прожектером. Собственно, Матильда понимала его как никто другой: все его мысли так или иначе крутились вокруг будущего. Способный, но ленивый мальчишка с упоением мечтал о том, какой успех его ждет. Он намеревался стать великим архитектором и в деталях рассказывал, что и где собирается построить и как изменится мир, когда узнает о Кае. Дальше разговоров дело не шло. В то время как однокурсники подыскивали себе приработки в дизайн-студиях и конструкторских бюро, Кай пальцем о палец ударить не хотел. Матильде это было только на руку: для нее это означало лишние часы вдвоем с возлюбленным.

Одержимость Матильды Каем доходила до странностей. Например, она перестала опускать сиденье, прежде чем воспользоваться унитазом. Порой втихаря чистила зубы его зубной щеткой, испытывая неземное наслаждение, или вскакивала с места, когда он выходил из комнаты, чтобы прикоснуться губами к дверной ручке, которой только что касалась его рука. Особо пристальным вниманием пользовались стаканы с недопитой Каем водой: Мати буквально охотилась за ними, словно надеялась подцепить с них какую-то блаженную заразу, которая соединит их крепче, чем кровные узы. Однажды Юлий застал ее, допивающую за Каем остатки холодного чая с выражением изумленного сладострастия на лице. Юлий схватил ее за руку и прошипел:

— А ну, поставь на место.

— Но это всего лишь чай! — защищалась Матильда.

— Думаешь, ни я, ни он ничего не замечаем?.. Менада чертова. Смотреть на тебя противно.

Юл уже вышел из кухни, но вдруг вернулся и добавил:

— Кстати, когда ты дрочишь, ты ухаешь как сова.


Матильда закрылась в комнате и залилась слезами. Было совершенно ясно, что оставаться в доме у братьев больше нельзя, но покинуть этот дом у нее не было сил. Мати собрала всю свою гордость и засунула поглубже в задницу. Это оказалось легко. Все самые трудные вещи становятся намного проще, если творить их именем любви.


Тем стылым декабрьским вечером Кай пришел домой поздно. Точнее, даже не пришел, а почти приполз: он был мертвецки пьян. Не раздеваясь, он ввалился в комнату, которую делил с Юлием, и рухнул на разобранный диван. Матильда стащила с него ботинки и куртку. Кай нежно и глумливо улыбнулся и потрепал ее за ухом:

— Хорошая девочка.

— Что у нас сегодня за праздник? — поинтересовалась Мати, хотя прекрасно видела, что напился Кай вовсе не от радости.

— Я поссорился с одним человеком.

— А надрался так, словно со всем миром.

— А может, этот человек и был для меня весь мир.

Матильда осторожно прилегла рядом и обняла Кая за шею. Он откинул ее руку и завозился: ему было нехорошо. Она спросила:

— Ты поссорился со своей девушкой?.. Могу я тебя утешить?

— Нет, Beauty, не в этот раз.

— А мне кажется, могу, — настаивала Мати.

Кай прикрыл глаза, и несколько секунд она любовалась его красивым мальчишеским лицом, так остро переживая эту красоту, будто знала, что это последнее, что ей довелось увидеть перед смертью. И в этот момент ее сокровищница переполнилась. Жемчуг и бриллианты потекли из ее глаз и лона, золото закапало с губ; она легла на Кая сверху, придавив его своим телом, и прижалась щекой к его лицу. Из ее груди рвался какой-то хриплый и нежный клокочущий звук, не людской, скорее птичий. Кай стонал, вырываясь из ее объятий, он не хотел утешения, не хотел утешать Матильду и особенно яростно не хотел ее любви.

Мати сдалась и отползла. Саднящая боль наполняла ее всю; это была адская смесь унижения, неутоленного желания, безнадежности, бешеной злости и обожания. Освободившись от пут Матильдиной ласки, Кай мгновенно уснул. Мати сидела на другом конце дивана, обхватив колени руками, и до ее ноздрей долетало дыхание Кая — чистый спирт пополам с грейпфрутами. Больше, чем любви Кая, ей в тот миг хотелось его исчезновения. Мысленно она воспламеняла взглядом исходящие от него алкогольные испарения; Кай вспыхивал синим огнем и мгновенно сгорал, не оставив даже золы. Но в момент, когда от него ничего не оставалось, Матильде начинало его не хватать, и она материализовала его снова и снова. В конце концов, повинуясь внезапно возникшему императиву необъяснимого бесстыдства, Матильда разделась донага и легла рядом с Каем, не прикасаясь к нему. За ее крестцом и между бедер залегла свинцовая тяжесть, словно она была беременна пушечным ядром. Она боролась с искушением опустить руку к своему межножью. И тут хлопнула входная дверь, и вошел Юлий.

Юлий походил на пересвеченный фотоснимок своего брата. Все в нем было на тон бледнее: цвет лица, голос, улыбка, пластика. Но, несомненно, они были очень похожи, как и полагается близнецам. Какой-то непостижимо долгий отрезок времени Матильда и Юлий, застыв, смотрели друг на друга. Матильда ожидала его гнева, чувствуя себя совершенно беззащитной. Она была как рыжая лисица на белом снегу под арбалетным прицелом. Но Юл почему-то не гневался. По его лицу вообще невозможно было определить, какие чувства он испытывал. И тогда Матильда протянула руки ему навстречу.

Можно подумать, это был чисто покерный жест бесшабашного риска. На самом деле то, что руководило Матильдой, было чем-то очень древним, поднявшимся из непроглядных глубин подсознания. Юл почувствовал честность, с которой Матильда предлагала ему себя, почувствовал сокрушительную силу ее женственности, как лазерный пучок, пробивающий громадную дыру в его защите, и упал перед ней на колени.

Это не было похоже ни на один секс в ее жизни. Затяжные, мучительные оргазмы накрывали ее один за другим, сменяясь, как времена года. Матильда оглохла; в ее ушах стоял непрерывный звон, точно сгорала вольфрамовая нить. Открывая глаза, чтобы хлебнуть ими красоты Юла, она видела перед собой лицо Кая, незнакомое, жестокое и жаркое. Они оба будто испытывали новое оружие небывалой мощи; это была всасывающая, бессмысленная страсть, начисто лишенная даже проблеска разумного.

Когда все закончилось, Матильда молча спрыгнула с дивана и направилась в ванную. За время соития боль и тяжесть ушли из нее, и теперь она чувствовала только опустошение и зверский голод.

Юл ждал ее на кухне. На нем был полосатый махровый халат. Юл поймал Матильду за край футболки и, любуясь, процитировал:

Лишь бледной струйкой Млечный путь

Стекает по бедру.

Но ты умрешь когда-нибудь.

И даже я — умру.

Не глядя на него, Мати открыла холодильник и зашуршала пакетами. Юлий сказал:

— Кай мне сегодня звонил. Они с Ильей расстались.

Илью Матильда видела пару раз: он заходил в гости. Худой высокий юноша с кривоватой ухмылкой и насмешливыми колючими глазами.

— В каком смысле расстались?

— Мой брат — пед. Ты не знала?

Матильда замерла с куском колбасы в одной руке и апельсином — в другой.