— Вам кого?
— Софью… Госпожу Горленко. — Он вдруг забыл, как отчество Сони.
— Горленко… Вас спрашивают, — кричит курсистка, стучась в дверь напротив. Оттуда звучат быстрые шаги.
— Кто там еще? — слышит он нетерпеливый голос Сони.
— Благодарю вас, — сконфуженно шепчет он, кланяясь курсистке.
Она с любопытством глядит на него.
Дверь в полусветлый коридор распахивается. Соня стоит на пороге, сердитая, со складкой между бровей, с пером в руках.
— Вы? — Радость затопляет каждую черточку ее лица.
Курсистка скромно скрывается и запирает за собой дверь.
— Боже мой! Какое счастье! Когда вы вернулись!
— Дней пять назад.
Держа его за обе руки, она глядит на него.
— Я сошла с ума. Идите сюда! Вот моя комната. Как жаль! Сейчас вернется моя сожительница. Ну, снимайте пальто! Чем вас угостить? Садитесь сюда! Хотите чаю?
— Вы работали, Соня. Я помешал вам?
— О, что вы такое говорите? Я, правда, готовилась к зачету. Но это все равно! Я успею. Марк… Какой для меня праздник! Но почему вы… такой?.. Вы больны?
— Соня… Я не могу говорить здесь. То, что я вчера узнал…
Она вдруг вся тускнеет.
— Вы уже знаете?
— А вы? — Он берет ее за руки и притягивает к себе.
— Я сама только на днях узнала. Я ждала вас, чтоб сказать. Но когда вы вошли так внезапно…
— Соня, поедем ко мне. Ради Бога, скорее!
Они выходят. На ходу Соня застегивает свою жакетку.
— О милая комната! Как здесь хорошо! — говорит она, подходя к камину, где пылает огонь.
— Вы не завтракали, Соня?
— Я никогда не завтракаю. Я обедаю в два.
Штейнбах звонит. И велит дать два прибора.
— Меня нет дома, — говорит он камердинеру. — Прием только с трех.
Они остаются одни. Он тоже придвигает к огню свое кресло и берет озябшую руку Сони.
— Вчера я видел в театре Нелидова и его жену. Когда они венчались?
— На днях. Я получила письмо от дядюшки. Вы очень удивились?
— Это смешно, быть может. Но я чуть не упал, когда увидел их рядом. Как будто меня ударили в лицо. Где они венчались?
— В Дубках. Дядюшка был шафером жениха. Все было скромно. Почти никаких приглашений. Мама не поехала, хотя ее звали. Дядюшка говорит, была похоже на похороны. У него лицо больное. А она испуганная какая-то и плачет.
— У него ужасное лицо! Он постарел, В нем уже нет обаяния. Он не забыл ее.
— Я в этом уверена, Марк.
Они долго молчат, глядя в огонь. Когда подают завтрак и они остаются вдвоем, Штейнбах говорит.
— Он жаждал забвения. И не нашел его. Возможно, он смирится потом и полюбит эту… жену свою. Но самое важное: он не искал. Он взял то, что было под рукою. И это одно примиряет меня с ним… отчасти.
— Вы рады, что он не забыл ее? — быстро спрашивает Соня.
— Да… хотя здесь никакой логики. Но в любви искать ее не стоит.
За десертом Соня спрашивает:
— Что нам теперь делать? Думаете вы, что она его помнит?
— Помнит ли, нет ли, он для нее умер. Человек долга, Нелидов, женившись, запирает свое Я в высокую башню без дверей и окон. Даже все безумие ее страсти бессильно проникнуть через эти стены.
Соня протягивает ему письмо Мани, которое она все эти дни носила в сумочке.
Штейнбах садится у камина и читает долго. Потом молча смотрит в огонь.
— Отдайте мне это письмо, Соня!
— Возьмите. Но зачем оно вам, Марк?
— Она еще любит его. Не знаю, в какой фразе, в каком слове я это нашел. Я перечту его потом. И пойму…
— Вы обратили внимание на приписку: «Когда ты его встретишь, скажи ему, что я счастлива»… Гордость это? Или любовь?
— Любовь, Соня. И прощение.
— Марк, что же мы будем делать? Надо сказать ей.
— Не говорите! Ради Бога, не пишите ничего. Я скажу сам.
— А вы не думаете, что ей будет больнее этот удар при свидетеле? При вас?
— Пусть! Я знаю слова, которые ее исцелят.
— Слова бессильны там, где есть страдание…
— Слова — волшебные завесы, скрывающие дали. Надо только, чтоб она почувствовала за ними это новое. И если даже это будет ложь, я должен лгать.
Соня задумчиво качает головой.
— Что может исцелить от безумия любви? Только новая любовь, Марк. Почему ваша рука дрожит? Вам больно?
— Это пустяки… У меня бывает невралгия. Рвущая боль. Одно мгновение. Говорите. Вы думаете, что ей нужна любовь?
Соня тихо смеется.
— Я никогда не могла себе представить Маню невлюбленной…
— Но пережитое, думаете вы, не изменило ее души?
— Вам лучше знать, Марк. В письме ее я чувствую силу, и порывы, и что-то…
— Новое? Да, несомненно. В эволюции ее души страсть к Нелидову — это пройденная ступень. В ней сейчас говорит физическая привязанность к отцу ее ребенка. И только. Только, Соня!
— А разве этого мало, Марк?
— Это страшно много для средней женщины. Для Мани это тоненькая цепочка. Она должна порвать и ее.
— Знаете, на меня точно весной пахнуло, когда я прочла это письмо. Она научилась ценить себя. Это чувствуется…
— А разве это не самое важное? Любя Нелидова, она не ценила своей жизни и всех ее возможностей. Теперь она не позволит себя унизить.
Бьет два. Соня встает.
— Постойте, дорогая! Сядьте. Еще один невыясненный вопрос. Но я боялся его коснуться в эти свидания с вами. Знает он, что у нее ребенок?
— Да. Но… Марк, мне трудно говорить…
— Он думает, что это мое дитя?
— Да, конечно… Ему легче так думать… И потом…
— Это думают другие?
— Марк, не сердитесь! Вы сами задали этот вопрос…
— Словом… — Он на мгновение стискивает побледневшие губы. — Ей нет уже места в обществе вашей матери и ваших знакомых?
Лицо Сони заливается краской.
— Марк, я не могу отвечать за других. Я поссорилась с отцом и мамой, отстаивая мою дружбу. Что я могла сделать еще? Эта ненавистная Катька Лизогуб… ну, да… теперь Нелидова… и Наташа Галаган говорили о ней с таким презрением. О, я с ними посчиталась! Лика, даже Анна Васильевна — все осуждают ее.
— За что?
— За то, что она все-таки уехала с вами. И даже дядюшка, который ее жалеет, говорит, что она скомпрометировала себя безвозвратно.
— Он думает, что лежать в могиле было бы приличней?
— Господь его знает, что он думает! Но в бедность ее они не верят, ни в ее скромную жизнь, ни в ее заработок. Ах! У меня желчь разливается, когда я вспоминаю все, что говорят о ней и о вас.
— Вы показывали им ее рисунки в «Fliegende Blatter»?
— Конечно, да. Но они машут на меня руками. «Кому, — говорят, — охота зарабатывать, когда под рукой миллионы?..» Марк, милый. Будьте, как я! Не надо страдать. Презирайте чужие мнения.
— Я страдаю за нее. Она должна стать чем-нибудь. И заставить их всех глядеть на себя снизу вверх.
— Я ухожу. Мне пора. Когда вы едете к ней? Где она сейчас? — спрашивает Соня, надевая шляпу перед зеркалом камина.
— Я телеграфировал им, чтобы они ехали в Вену и ждали меня в Шенбрунне. Теперь планы изменились. Я отвезу их в Париж, когда жена моя поправится.
— Зачем в Париж?
— Маня будет учиться у знаменитой Изы Хименес. Вы слышали о ней? Нет? Это мимическая артистка. Несколько лет назад она с труппой объехала Европу. Была и в Петербурге. Она дала ряд представлений. Это было что-то потрясающее по трагизму и оригинальности… Это были драмы без слов. Теперь она больна и покинула сцену. Но Маню она возьмется учить.
— Марк, вы хотите, чтобы Маня пошла на сцену?
— Конечно! Искусство распрямит ее душу, залечит раны, сделает жизнь богатой, развернет перед нею возможности. Она будет счастлива… Помните, мы сидели с вами здесь?
— Это было почти год назад. О, конечно, я помню.
— Помните вы книгу Яна, в которой он зовет вас, женщин, на высокую башню? И обещает вам ключи счастья там, наверху?
— Да, Марк. Да. Я не успела еще прочесть эту книгу. Но я ее прочту.
— Маня найдет этот путь, отдавшись искусству. И взойдет на высоту.
— О, Марк! Как это хорошо! Вы помните, как она плясала? Впрочем, что я говорю? Вы не видели.
— Я видел, — глухо говорит он.
Она смотрит на него с удивлением. Его глаза закрыты. Скорбно сжаты брови. Она чувствует, что он страдает. И не смеет заговорить.
Вдруг с хрустом рассыпается пылающее бревно в камине. Искры трещат и сверкают. Он открывает глаза.
— Прощайте, Марк…
— Прощайте, Соня…
Они почти неделю в Вене. Фрау Кеслер наняла в предместье Шенбрунна две комнаты и написала Штейнбаху в Москву.
Осень и здесь прекрасна в этом году. Маня бродит с книгой в мрачном парке Шенбрунна. Но она не читает. Фрау Кеслер, уложив Нину в колясочку, сидит на скамье, в тени каштанов, и вяжет крохотные башмачки. Но Маня уходит дальше. Гладкой стеной подымаются по бокам стриженые акации. На тщательно выметенные дорожки тихонько падают сухие листья. Вдали, за лужайкой, горит золото тополей.
В парке нет ни души. Но для Мани он Полон шепота, трепетания, вздохов. Забывшись, она ищет на гравии следы маленьких ножек на высоких каблуках. Здесь ребенком веселилась Мария-Антуанетта. Здесь грезила молодая принцесса. Она ждала от жизни так много радостей.
Маня давно познакомилась с дворцовым смотрителем. В часы, когда нет публики, она бродит по дворцу, где страдал и умер Орленок, несчастный сын Наполеона I, живой кошмар своих современников. Усатый немец любезно показывает Мане картины, мебель, бронзу, фарфор. Она глядит и не слышит. Рядом звучат быстрые шаги маленьких ног. Сейчас она вбежит сюда, очаровательная пятнадцатилетняя принцесса с гордым профилем и высоким лбом, на котором Судьба начертала роковой знак. [87] А там, за дверью, проплыла величавая тень Марии-Терезии. Она была хорошей хозяйкой. Такой строгой, экономной. Она учила взбалмошную принцессу всем правилам жены-мещанки. Ах, ничто не пошло впрок женщине, отмеченной Судьбой!
"Ключи счастья. Том 1" отзывы
Отзывы читателей о книге "Ключи счастья. Том 1". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Ключи счастья. Том 1" друзьям в соцсетях.