На лицо ее теперь ярко падает свет из столовой.

— Мама… Здравствуй! — Голос Мани дрожит.

Старуха только теперь видит дочь. Она смеется.

Ее передние зубы обломаны, и рот кажется черно! дырой.

— Тсс! — вдруг делает она, поднимая палец и грозя с бессмысленной улыбкой. — Не говори никому… Сохрани Боже! Карандаш-то, знаешь? Выстрели карандаш…

Она идет к Мане, жестикулируя и кивая. И что-то бормочет без связи и смысла.

— Аня! Аня! — дико кричит девушка. И кидает в угол, за дверь.

Старуха вздрогнула. А уж Анна Сергеевна тут.

Увидав старшую дочь, старуха вдруг впадает в беспричинный гнев.

— Не хочу! Не хочу! — кричит она. И машет рукой.

— Мама… Нельзя… Туда нельзя! — лепечет Анна Сергеевна. Хватает руку сумасшедшей и тащит ее в спальню.

Несколько секунд длится короткая, немая борьба. Ключ щелкнул в замке. Маня остается одна. Она выходит из утла, дрожа всем телом. Висячая лампа освещает стол. Маня подходит медленно. Она водит рукой по скатерти.

— Готово, — говорит Петр Сергеевич, входя. — Тебе там будет недурно! — Он вдруг смолкает, пораженный.

— Я сейчас видела… маму…

Маня говорит тихо, с трудом. И тотчас садится.

Петр Сергеевич все глядит на нее и бледнеет с каждой секундой. Маня тоже не сводит с него огромных, жадных, жалких глаз.

— Она ужасно изменилась… Совсем старуха… Но я все-таки ее узнала. Петя… чем она больна?

Вся кровь сбегает с ее лица в ожидании ответа. Таких глаз Петр Сергеевич никогда не видел у девочки Мани. Они приказывают, умоляют, грозят кому-то. Кому же? «Как они похожи!..» — пронзает его мысль.

— Чем она больна, Петя?

У стола уже стоит Анна Сергеевна. Она подошла, беззвучная и бледная. В одно мгновение, взглянув на это лицо, она поняла все.

— Мама? Ты спрашиваешь, чем она больна? Но ведь ты же знаешь, деточка. У нее нервное расстройство.

Петр Сергеевич, опустив голову, отходит к окну.

— И… это серьезно?

— Очень.

— И… неизлечимо?

— Да…

— Отчего же… это сделалось?

Анна Сергеевна молчит.

Тогда от окна звучит глухой ответ:

— Это — наследственность. То, с чем напрасно бороться. Что неотвратимо, как смерть.

Маня склоняется над столом. У нее нет мужества продолжать расспросы.

Она рано уходит спать. И долго еще в столовой царит тяжелая тишина.

— Петя… Ты заметил?

— Да…

— Почему она так изменилась? Она испугалась?

— Не знаю…

— Как она похудела, бедняжка! И такая бледная… Ее убила правда, Петя.

Они долго молчат.

И опять звучит шепот:

— Недаром я этого боялась…

— И я тоже.


Маня просыпается около девяти. И опять закрывает глаза.

Чувство такое, как было после смерти Яна. Не надо вставать. Не надо двигаться. Не надо жить.

Но в дверь просовывается испуганное лицо Анны Сергеевны.

— Детка… Проснулась? Ты здорова?

В порыве страстной нежности она берет голову Мани в свои руки и целует ее глаза и волосы.

— Вставай! Мы сварим кофе. Ты разве нынче не пойдешь на курсы?

— Ах, да… курсы. Н-не знаю, Аня. Дай чулки, пожалуйста! Вон там, на ковре.

Анна Сергеевна возвращается в столовую и хлопочет около кофейника.

Петр Сергеевич озабоченно ходит по комнате. Часто останавливается у окна и глядит в небо.

Оно покрыто тучами, сизыми, грозными, полными снега. Ветер треплет на дворе голые деревья, гнет их к земле. И, яростно постучав в окна, мчится дальше.

— Петя… Кажется, погода ломается?

— Да…

— Так скоро? Так неожиданно? Он молчит, угрюмо глядя на тучи.

— Вот отчего она была такая неспокойная нынче. А я-то думала, что ее взволновала встреча с Маней.

— Она ее не помнит.

— Так неужели же, Петя?

— Да, я боюсь припадка.

— Боже мой! Боже мой! Что мы будем делать? Не послать ли Маню к Соне или фрау Кеслер на эту ночь?

Звонок.

Они вздрагивают оба. Анна Сергеевна роняет ложечку. Они боятся звонков. Людей. Жизни. Петр Сергеевич входит и запирает за собою дверь.

— Телеграмма?! — вскрикивает Анна Сергеевна. И в лице ее ужас.

— Это Мане… От кого бы это?

— Вот странно! — враждебно говорит Анна Сергеевна и пожимает плечами. — Не успела приехать, Уже телеграмма…

Она берет ее и идет опять в угловую.

Маня в одном чулке и в рубашке сидит на постели. Глаза ее смотрят в одну точку. Но эти глаза жертвы. Странное оцепенение в ее позе.

— Тебе телеграмма, — говорит сестра.

Маня, как лунатик, разрывает телеграмму. Рвет ее наискось. Читает, даже не силясь понять и подобрать строку к строке:

МАРИ, ПРОСТИТЕ, ЗАБУДЬТЕ, ЕДУ В МОСКВУ НА ДНЯХ, ПРОШУ РУКИ, ВЕСЬ ВАШ НЕЛИДОВ.

Она кричит. Запрокидывает голову. Хохочет и рыдает, вся изгибается. Падает на постель, держась за горло.

«Истерика…»

— Петя!.. Петя! — отчаянно зовет Анна Сергеевна. Она накидывает одеяло на сестру. Петр Сергеевич вбегает.

— Воды… Аня… Капли… в буфете… Скорей!.. Скорей!..

Анна Сергеевна поднимает с полу бумагу и прячет в карман. Ах, недаром она так боится телеграмм и звонков!

В столовой она быстро читает безграмотно отпечатанные и наклеенные буквы. И глаза ее останавливаются.

Припадок стихает. Маня лежит головой на груди брата. Он обнял обнимал когда-то в детстве, готовый защитить ее от людей и жизни, этой страшной мачехи-жизни. Он целует ее в лоб. Страстно целует ее мокрые ресницы, в могучей, неистребимой потребности любить и ласкать.

— Петя! Милый… Как я счастлива! Боже, как я счастлива! Теперь я могу жить… Теперь я опять буду смеяться, плясать… Я думала, все кончено, Петя! О, поцелуй меня! Мне так нужна ласка! Я так озябла без ласки и любви…

— Сокровище мое! — бормочет он и гладит ее голову дрожащими руками. — Напугала же ты нас… От кого телеграмма?

— Да… Где она? Ах! Ее тут нету… Петя, погляди под постелью… Я уронила ее… Вон там, на одеяле…

— Вы телеграмму ищете? — сдавленно спрашивает Анна Сергеевна, показываясь на пороге. — Вот она…

Маня хватает бумагу с сияющими глазами и целует ее, как талисман.

Петр Сергеевич медленно встает.

— От кого эта телеграмма, Маня?

— Ах! Потом… Потом… Оставьте меня!.. Я оденусь… Я выйду… Я вам все расскажу…

Он выходит из комнаты, прямой и белый. Сестра, как тень, идет за ним.

У стола он оглядывается и пристально смотрит на Анну Сергеевну. Его губы шевелятся. Но без звука.

— Да… — говорит она тихо.

Он, как сноп, опускается на стул. Глаза его тупо глядят в одну точку.

Маня была у фрау Кеслер. Она говорила ей о своей радости. Ее удивила и огорчила холодность, с какой дома встретили эту весть. Со стороны Ани чуть ли не враждебно. Ревнуют они, что ли? На что же они, однако, рассчитывали? На жизнь втроем? Несчастные!

— Куда же ты? Посиди, Маня!

— Нет… Нет… Простите, фрау Кеслер. Я должна бежать. Я не могу усидеть в комнате.

Очень оригинально встречает эту весть Соня. Не верит. Требует телеграмму. И долго, пытливо разбирает ее, точно ищет между строк. Она не поздравляет Маню.

— Ты не рада за меня? — грустно спрашивает Маня.

— Ах! Что ты говоришь такое! Конечно, рада… Ведь ты… не одна на свете…

«Как она любит Марка! Как она его странно любит! — думает Маня. — Как может она желать ему счастья со мной?»

Дома она садится писать Нелидову. Но бросает перо. И мечтательно глядит в окна.

У Анны Сергеевны заплаканные глаза. Маня ловит на себе ее странный, беглый, неискренний взгляд.

«Бедная Аня… Может быть, зависть? Ах, это так понятно!..»

Она подходит и целует сестру. Та всхлипывает, вырывается и убегает.

Тяжело вздохнув, Маня бочком присаживается на табурет перед роялем и берет аккорды одной рукой.

— Тише… Тише!.. Нельзя играть… Анна Сергеевна показывается в дверях.

— Почему нельзя? Разве мама спит?

— Нет… но… ей нынче хуже. Она очень беспокойна. Музыка ее раздражает.

Глаза Мани меркнут разом. Углы рта опускаются.

Как она могла об этом забыть?


Сумерки падают. Она сидит у окна, задумавшись. Глядит в небо, полное снежных туч.

На противоположном тротуаре стоит Штейнбах. Он пристально смотрит на Маню.

Она вдруг замечает его. Она откидывается в глубь комнаты с бьющимся сердцем.

«Наглец! — шепчет она и топает ногой. — Что если Аня или Петя заметят его?»

Она идет к себе, садится за книгу. Через минуту встает, сгорая от любопытства и тревоги. Напевая, возвращается она в столовую и останавливается. Анна Сергеевна стоит у окна.

— Куда ты глядишь? — невинным тоном спрашивает Маня и обнимает талию сестры.

Так и есть!.. Высокая фигура все еще неподвижно чернеет у дома, через улицу.

— Да вот гляжу на этого нахала… Что ему нужно?

— Что такое, Аня?

— Видишь? Стоит… Это Бог знает что!

Маня звонко хохочет. Все внутри у нее дрожит мелкой дрожью.

— И давно стоит?

— Да минут с десять. И уже не в первый раз.

— Неужели? — неосторожно срывается у Мани.

Она чувствует, как загорелись ее уши.

— Мне кажется, что я и вчера его видела. Да не обратила внимания. А нынче это уже в третий раз. Подойдет и смотрит…

— Не живет ли кто-нибудь наверху? Анна Сергеевна пожимает плечами.

— Наверху? Ну, конечно, живут. Офицерша-Маня крепко целует сестру.

— Ах, Анечка! Ну что же ты так сердишься на бедную офицершу? Пусть ее флиртует!

— Какое скверное слово! Кто тебя этому выучил? Маня как-то странно смеется.