— Ах, замолчи, Соня! Ради Бога! Не все ли равно? Я хочу только видеть его всегда. Мне хотелось бы быть его рабой… вещью, которой он касается руками. Я прислуге его завидую… его лошади… подушке его, на которой он спит. Соня… Он такой молодой еще, Соня И я молода. Мы с ним пара. Он зовет меня «Мари»… — задумчиво шепчет она. И нежно улыбается своим видениям.

Соня сбита с толку.

— Однако… что же из этого всего выйдет? Если бы хотя он любил тебя, Штейнбах…

Маня делает великолепный жест презрения.

— Если бы Штейнбах положил к моим ногам царство и пламенную любовь свою, а Нелидов обещал бы мне только нужду и унижения…

— Ты пошла бы за Нелидовым? — вскрикивает Сеня.

— О, да… О, конечно! Соня стоит растерянная.

Какая тайна жизнь! Какая тайна душа Мани! Темный колодец. Она не видит дна.

— Николенька, друг мой… Болен ты, что ли?

Анна Львовна сидит в кресле. На пышных седых буклях чепец. На ногах плед. Она зорко следит непотухшими еще глазами за своим Вениамином[48]. Как он осунулся за одну ночь!

Нелидов ходит по маленькому залу. Его легкая походка изменила ему. Шаг неровен и тяжел. На белом лбу с полоской загара, между темных бровей, глубокая морщина. Вчера ее не было.

— Голова болит, не волнуйтесь. Я провел бессонную ночь.

Запавшими, лихорадочно блестящими глазами он глядит в окно и молча кусает губы.

Какие демоны овладели вчера его душой? Если бы он жил в средние века, он готов был бы обвинить Маню в колдовстве. Ему уже 28 лет, но не было в жизни его ни ошибок, ни увлечений. Он гордился своей выдержкой, над которой работал с детства. Ни одна женщина не владела им. Лора была последней его связью. Самой серьезной и значительной. Эта женщина, романтичная и истеричная (ненавистный ему тип), два года почти преследовала его своей любовью. И когда они сошлись наконец, он, как всегда, стал господином положения.

И разрыв дался ему легко. Знал ли он муки ревности? Нет. Слезы неразделенной страсти? Нет. И никогда то, что принято называть любовью, не мешало его карьере, его поездкам в Россию, его общению с матерью. Он считал себя застрахованным от безумия. В глубине души он всегда презирал женщин. Одна только мать его стояла недосягаемо высоко. Но ведь то была его мать…

Он вспоминал… Конечно, и раньше бывали минуты, когда страсть владела им и делала его зверем. Утонченный и деликатный в общении, он любил, как дикарь. Это все женщины говорили ему с восторгом. Лора называла его «русским медведем»… Отец передал ему свой темперамент. Выдержку и привычку к анализу он унаследовал от матери. И эта выдержка дала ему возможность безупречно прожить самые бурные годы юности.

Душу и тело он берег для будущей жены. Он все чаще за эти два года мечтал о ней. Она должна быть безупречна, как его мать. Их брак будет светел и счастлив. Полюбив ее, он пройдет бесстрастно мимо всех красавиц, даже таких, как Лора. Ее он и сейчас иногда видит во сне. И долго потом бывает раздражительным и угрюмым. И хищно глядит на красивую босоногую Наталку, которая, засучив подол и мурлыча песню, с невинным личиком моет полы.

Фи! Этого недоставало! Заводить романы в усадьбе, под кровлей матери! С ее крестницей?

И он избегает встречаться с миловидной девчиной. Она так краснеет и пугается, когда он с нею заговаривает.

Как же объяснить себе и другим вчерашнее наваждение?

Или он не знал себя?

Но как жить теперь, не уважая себя? Делаясь безвольной игрушкой своих порывов? Рабом первой попавшейся девчонки… Разве это не позор? Разве с этим можно мириться?

Минутами ему кажется, что он ненавидит Маню. Минутами ему хочется обвинить ее во всем, чтобы можно было наконец передохнуть с облегчением. Разве чистые девушки отдаются глазами, поцелуями, как это делала она? Конечно, это развращенность бессознательная. Это избыток темперамента. Пусть это даже ее первая любовь! Но почему она так стихийно действует на него? Поднимает в нем такую бурю желаний? Разве девушки имеют темперамент. Он дремлет в них. А чаще его нет. И это хорошо. Только с такими женами можно жить спокойно. Недаром греки говорили: «Слава тебе, юноша пылкий. И женщина холодная!..» В девичьей пассивности так много прелести. Девушка должна быть стыдлива… робка… Если бы вчера Маня не обняла его шею руками и не ответила на его ищущий поцелуй, если бы она испугалась его ласк, — разве мог бы он потерять самообладание? Да… Да! Она одна во всем виновата!

Но от этой мысли не легче. Он должен жениться…

«Люблю ли я ее?» — с ужасом спрашивает он себя в это утро. И тщетно ищет в душе нежности.

Нет! Одно стихийное, упорное желание. Возможно ли насытить такую жажду? Неужели он сделается рабом своей страсти? И изменит самому себе?

И еще с большим ужасом он убеждается, что ничего, решительно-таки ничего не знает об этой девушке: ни характера ее, ни семейного положения… Даже имени толком не знает. И это он, мечтавший жениться по строгому выбору, полюбив глубокой и верной любовью девушку из здоровой, нормальной семьи! Девушку своего круга. Ему до слез больно за свои грезы. Невеста, с душой белой и незапятнанной, как. ее венчальный наряд. Робкие поцелуи, целомудренная близость. Полная исповедь перед нею. Ее милое прощение. И наконец, наконец — это первое сближение! Дивный момент высшего напряжения, которое сольет их тела и души в прекрасном аккорде…

И, вспоминая кошмар минувшего дня, ему хочется рыдать. Кричать от боли и бешенства.


— Мама… Вы можете меня выслушать? — на следующий вечер говорит Нелидов матери, когда после УЖина они остаются одни.

— Охотно, друг мой. Я давно жду твоих слов.

Он садится на мягкий пуф у ее ног, нежно целует ее ладони. Потом, облокотясь на колени, опускает голову себе на руки, так что лица его не видно.

— Я должен жениться, мама, — после паузы, полной значения, говорит он, медленно и глухо.

Глаза старухи блестят. Но, закусив губы, она молча ждет.

— Простите, что это случилось так неожиданно, всегда думал раньше, что приду к вам за советом благословением. Судьба решила иначе…

— Кто же она? — звучит тихий вопрос после новой паузы. — Соня Горленко?

— Нет, мама! Это ее подруга… Мари Ельцова…

— А!..

Он открывает лицо. С мучительным любопытством вглядывается в глаза матери.

— Ты ее очень любишь, Николенька?

— Ах, мама! Не знаю, любовь ли это? Знаю одно, что она прекрасна, как сама жизнь! И что я был весь в ее власти. Не спрашивайте меня ни о чем, милая мама! Я должен жениться… И немедленно, чтоб не потерять право на ваше уважение, и на уважение к себе…

Она слушает, сдвинув брови, стараясь понять.

Вдруг наклоняется, берет в руки голову сына и целует его в лоб.

— Это судьба, Николенька. Против судьбы не пойдешь. Дай тебе Бог счастья! А я, ты знаешь, рада. У меня душа болела за тебя эти два года. Нельзя жить молодому и сильному, как монаху. Это искушать судьбу. Твой дядя Андрей вот также в имение запрятался и сошелся с бабой. И знаешь, чем это кончилось?

— Знаю, мама.

— Конечно, умирающему не отказывают в его последней воле. И мы все признали его брак и усыновленных им детей. Но… я не хотела бы для тебя такого унижения…

— О, мама! Неужели вы боялись?

Он вспоминает Наталку, и лицо его вспыхивает.

— Нет… Не сейчас, пока ты молод, а я жива еще. Но я скоро могу умереть. И ты останешься здесь один.

— Мама! Милая… Не говорите так!

— Вот почему, Николенька, я так страстно меч таю о твоей женитьбе. Кто бы она ни была, твоя невеста, — все равно! Лишь бы она не была мещанкой. Моя душа для нее открыта. Я уже люблю твою Мари. Привези ее ко мне поскорее. Я сама должна ее видеть.

— Нет, мама… Не торопите! Все это слишком неожиданно… Дайте мне освоиться с этой мыслью!

«Лишь бы она не была мещанкой…» Ах! Да разве он-то знает, кто она? Эта сила с темными глазами и яркими губами, которая стала на его дороге. И с серебряным смехом закрыла ему все пути…


Проходят томительных два дня. Нелидова тянет в Лысогоры.

Любовь ли это? Наваждение? Не все ли равно? Ему надо видеть эти глаза… эти губы… Надо слышать этот смех… Быть может, это и есть любовь? И жениться надо на такой, которая зажигает всю его кровь одним прикосновением? Во всяком случае, отступать поздно. Да и выбора нет…

И от этого сознания ему становится легче.

«Нынче увижу ее. Коснусь ее руки. И ничего больше. Ничего, раз я решил жениться! Из уважения к моей будущей жене… Ах, скорей бы дожить до вечера!»

И он весь день, как в лихорадке, работает в поле, изнуряет себя, чтоб убить желания. А в голове настойчиво звенит: «Она создана для любви и материнства. Она сильна и здорова. Такая не захиреет. Какая мне нужна!»

— Маня… Маня… Где ты? Он едет… Едет! — кричит Соня, вбегая в беседку.

Маня знает. Она сидит неподвижно на скамье и слушает топот лошади по дороге…

Сейчас решится ее судьба. От первого взгляда, от первого слова.

Жизнь или смерть? Она узнает сейчас.

Нелидов сияет. Перед радостью встречи померкш расчеты, сомнения. С каждым шагом лошади он при. ближается к счастью. Ах, зачем бороться? Зачем обманываться? Вся его жизнь сейчас в этой девочке с ее огромными глазами.

Вон она на крыльце. Одна. Прислонилась к столбику и глядит пламенными очами Ох, как стучит сердце! Губы его белеют.

Он легко прыгает с лошади, взбегает на крыльцо. Ярко, глубоко взглядывает в ее глаза. И подносит ее руку к губам.

На этот раз полон значения его долгий, новый поцелуй!

Маня пошатнулась. Рядом скамья. Она садится, обессилев мгновенно. Она видит, не глядя, что он ищет слов, что он весь дрожит. «Любит… Любит…» Ей кажется, что звонят колокола и медными голосами кричат на весь мир: «Он тебя любит…» Вера Филипповна уже на крыльце. — Куда вы запропали опять? — экспансивно спрашивает она, протягивая гостю обе руки.