– Ваш кузен, Антуан Сен-Жюст, теперь неразлучен с Робеспьером, – сказал он, кивая в сторону публики. – Покидая Париж полтора года назад, вы имели основание относиться к нему с презрением, как к пустому, незначительному человеку; теперь же, если вы намерены остаться во Франции, вам придется считаться с его грозной силой.

– Да, я знаю, что он подружился с волками, – равнодушно ответил Арман. – Когда-то он был влюблен в мою сестру, но она, слава Богу, не им интересовалась.

– Говорят, он с отчаяния примкнул к волкам, – сказал де Батц. – Вся эта шайка состоит из людей, которые в чем-то разочаровались и которым нечего терять. Когда все эти волки перегрызутся между собой, тогда, и только тогда, нам можно будет надеяться на восстановление монархии во Франции; а не перегрызутся они до тех пор, пока их жадность будет находить готовую добычу. Ваш друг, Рыцарь Алого Первоцвета, должен был бы скорее поддерживать нашу кровавую революцию, чем отнимать у нее ее жертвы… если он действительно так ненавидит ее, как показывает.

Барон вопросительно взглянул на Сен-Жюста, но тот упорно молчал.

Тогда барон вызывающим тоном медленно повторил:

– Если только он действительно так ненавидит нашу кровожадную революцию, как показывает.

В тоне его звучало сомнение. Сен-Жюст вмиг вспыхнул негодованием.

– Алому Первоцвету, – заговорил он, – нет никакого дела до ваших политических планов. Свой благородный подвиг он совершает ради справедливости и человеколюбия.

– И ради спорта, – фыркнул де Батц, – по крайней мере, мне так говорили.

– Он англичанин, – возразил Сен-Жюст, – и потому никогда не признается в том, что им руководит мягкое чувство. Но какова бы ни была причина, результаты говорят сами за себя!

– О да! Несколько жизней спасены от гильотины! Но чем невиннее и беспомощнее были бы жертвы, тем громче вопиял бы голос крови в осуждение диких зверей, пославших их на казнь!

Сен-Жюст молчал, считая спор бесполезным.

– Если кто-нибудь из вас имеет влияние на вашего пылкого вождя, – продолжал де Батц, не смущаясь молчанием собеседника, – то я от души желаю, чтобы им воспользовались.

– Каким образом? – спросил Арман, невольно улыбаясь при мысли о том, чтобы кто-нибудь руководил планами Блейкни.

Пришла очередь барона замолчать. Подождав несколько минут, он спросил:

– Что, ваш Рыцарь Алого Первоцвета в настоящее время в Париже?

– Это я не могу вам сказать, – ответил Арман.

– Ну, со мной нет необходимости притворяться, друг мой! Увидев вас сегодня вечером в Париже, я сразу догадался, что вы приехали не один.

– Вы ошибаетесь, дорогой мой, – спокойно проговорил Арман, – я приехал один.

– Не могу этому поверить, так как заметил, что вы не особенно обрадовались встрече со мной.

– И опять-таки ошиблись. Я был очень рад вас видеть, так как чувствовал себя весь день чрезвычайно одиноким. То, что вы приняли за неудовольствие, было просто удивление от неожиданной встречи.

– Неожиданной? Положим, вы действительно могли удивиться, видя, что такой известный и опасный заговорщик, как я, разгуливает на свободе. Вы, разумеется, слышали, что за мной следит полиция?

– Я слышал, что вы сделали не одну благородную попытку освободить из рук этих животных наших несчастных короля и королеву.

– И все эти попытки окончились неудачей, – невозмутимо произнес де Батц. – Каждый раз меня или продавал кто-нибудь из моих сообщников, или выслеживал подлый шпион, жаждавший получить награду за донос. Да, мой дорогой друг, после нескольких попыток спасти от эшафота короля Людовика и королеву Марию Антуанетту я все-таки не в тюрьме и смело гуляю по улицам, разговаривая со встречающимися друзьями.

– Вам благоволит удача, – не без иронии заметил Сен-Жюст.

– Я всегда был очень осторожен, – возразил де Батц. – Я заводил себе друзей там, где, как я и предвидел, они могли мне больше всего понадобиться.

– Да, я знаю, – с насмешкой подтвердил Арман, – вы пользуетесь австрийскими деньгами…

– Значительная часть которых прилипает к грязным рукам наших милых патриотов, устраивающих революции, – докончил за него де Батц. – На деньги австрийского императора я покупаю свою безопасность и могу поэтому работать на пользу монархии Франции.

Сен-Жюст молчал, невольно проводя параллель между этим самодовольным хвастуном и тем благородным заговорщиком, чистые, ничем не запятнанные руки которого всегда были готовы поддержать слабого и несчастного.

– Мы подвигались вперед медленным, но верным шагом, – продолжал де Батц, не подозревая, какие мысли родились в голове его молодого друга. – Мне не удалось спасти монархию в лице короля и королевы, но я могу спасти дофина.

– Дофина? – невольно прошептал Сен-Жюст.

– Да, дофина, – подтвердил де Батц, – вернее, Божьей милостью Людовика Семнадцатого. В настоящее время это – самая драгоценная жизнь во всем мире.

– Вы правы, де Батц, – горячо проговорил Арман, – это – самая драгоценная жизнь на свете, и ее надо во что бы то ни стало спасти.

– Разумеется, – спокойно сказал де Батц, – только без участия вашего друга, Рыцаря Алого Первоцвета!

– Почему это?

Не успело слово сорваться с губ Сен-Жюста, как он уже пожалел об этом.

– Мой милый друг, – с добродушной улыбкой сказал де Батц, – вы решительно не годитесь в дипломаты. Так, значит, этот изящный герой, ваш Рыцарь Алого Первоцвета, надеется вырвать нашего молодого короля из когтей сапожника Симона [1] и прочей сволочи?

– Я этого не говорил, – угрюмо произнес Арман.

– Но я говорю! Разве может кто-то сомневаться, что ваш романтичный герой не обратит внимания на маленького мученика в Тампле? Ваше появление в Париже ясно говорит о том, что вы стали под знамена загадочного маленького алого первоцвета и что сам предводитель этой Лиги теперь в Париже и надеется похитить Людовика Семнадцатого из Тампля.

– А если бы и так, то вы должны не только радоваться, но и постараться помочь.

– Тем не менее я не сделаю ни того ни другого, – спокойно произнес де Батц. – Людовик Семнадцатый – французский король; поэтому и жизнью, и свободой он должен быть обязан только нам, французам, и никому другому!

– Но ведь это чистейшее безумие! – воскликнул Арман. – Неужели вы дадите ребенку погибнуть из-за вашего личного эгоизма?

– Называйте это, как вам угодно! Всякий патриотизм до известной степени эгоистичен, и в это дело я не допущу иноземного вмешательства!

– Но вы работаете, используя иностранные деньги!

– Это – совсем другое дело. Я не могу достать деньги во Франции и беру их там, где нахожу; но бегство короля Людовика Семнадцатого из Тампля я могу организовать французскими средствами, и слава его спасения будет принадлежать французским роялистам.

Широко открытыми глазами смотрел Сен-Жюст на довольное лицо своего друга. Арману теперь стало ясно, что желание барона, касавшееся спасения несчастного дофина, было вызвано вовсе не патриотизмом, а исключительно корыстолюбием. Вероятно, в Вене ему обещали щедрую награду, если Людовик XVII прибудет целый и невредимый на австрийскую территорию, и эта награда ускользнула бы из рук барона, если бы в дело вмешался непрошеный англичанин. Преследуя свои корыстные цели, де Батц рисковал жизнью несчастного ребенка, но до этого ему не было дела: его собственное благополучие было гораздо важнее самой драгоценной жизни во всей Европе.

Теперь Арман дорого дал бы за возможность оказаться в своем незатейливом убежище. Слишком поздно оценил он мудрость данного ему совета, предостерегавшего его не только от новых знакомств, но даже и от возобновления старых.

Пристально глядя на сцену, Сен-Жюст придумывал, как бы ему поскорее расстаться под благовидным предлогом с бароном де Батцем и вернуться домой, где он надеялся найти весточку от Блейкни, которая напомнила бы ему, что на свете еще существуют люди, преследующие более идеальные цели, нежели эгоистические заботы исключительно о своей собственной особе и ее материальном благоденствии.

По окончании первого акта Арман встал, намереваясь проститься со своим другом, но в эту минуту на сцене уже раздались традиционные три удара, возвещавшие начало второго действия. Со своей стороны де Батц, который в своем безграничном самомнении был убежден, что его предыдущие речи произвели впечатление на его молодого друга, придумывал, как бы ему удержать Армана в театре для дальнейших разговоров в том же духе.

Случай помог ему.

Как раз в эту минуту на сцене кончился сердитый монолог Альсеста. Кто знает, как устроилась бы жизнь Сен-Жюста, если бы он ушел двумя минутами раньше? От каких тяжелых минут были бы избавлены и сам он, и люди, близкие его сердцу! Эти две минуты решили всю его дальнейшую судьбу. В тот миг, как он торопливо произносил слова извинения, голос Селимены, обращавшейся к своему задорному возлюбленному, заставил его выпустить руку приятеля и оглянуться на сцену. Он никогда еще не слыхал такого глубокого, мягкого, чарующего голоса и невольно обратил внимание на его обладательницу.

Поэты и романисты уверяют, что существует любовь с первого взгляда; идеалисты клянутся, что только такая любовь и есть настоящая, истинная. Поддавшись очарованию голоса артистки Ланж, Арман мгновенно забыл о своем недоверии к барону и, машинально опустившись снова в кресло, весь превратился в слух. Не обращая внимания на довольно пошлые слова, которые Мольер влагает в уста Селимены, Арман, как страстный любитель музыки, испытывал громадное наслаждение всякий раз, когда она вступала в разговор.

С окончанием последнего действия это увлечение, разумеется, так и кончилось бы, если бы в дело не вмешался барон де Батц. Заметив, что его увлекающийся друг совсем очарован прелестной артисткой, де Батц решил воспользоваться этим для достижения намеченной цели. Он спокойно дождался конца второго акта и, когда Арман со вздохом откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, словно желая еще раз пережить испытанное наслаждение, произнес с хорошо разыгранным равнодушием: