Он провел руками по подбородку, и в наступившей тишине послышался шорох его пальцев о бороду.

— Хочешь сказать, что станешь с этим жить? — Он яростно уставился на меня. — Сможешь жить в страхе, что мы будем вечно гореть в аду за то, что защищали их?

Не дрогнув и не отводя взгляда, я посмотрела ему в глаза и увидела в них те самые адские муки, которые могли нас ожидать, если я прислушаюсь к сомнениям в моей душе.

— Нет, — прошептала я и склонила голову, словно бремя выбора уже легло на мои плечи. — Я не сумею с этим жить и не могу просить о подобном всю Испанию. Но это может означать изгнание всего их народа. Как мне принять на себя такую ответственность?

Фернандо взял меня за руку:

— У нас нет иного выбора. — Он поднес мои пальцы к губам. — Тебе нужно подумать? — прошептал он, и я кивнула, едва сдерживая желание горько разрыдаться. — Что бы ты ни решила, я с этим соглашусь, — услышала я его слова. — Это твой выбор, и он всегда оставался таковым. Ты — королева Кастилии.


В тот вечер в своих покоях, где от украшенных эмалью стен еще исходил мускусный запах покоренных одалисок, а за окном щебетали соловьи Гранады, я подошла к алтарю. На нем лежал богато украшенный миниатюрами Часослов и стояли изящные подсвечники, а сверху умиротворенно смотрела Дева Мария с младенцем Христом на руках; Она стояла на облаке в розовато-лиловых одеждах и готовилась вознестись…

У евреев были дети — дочери, сыновья. У них были матери, отцы, деды, бабушки — семьи. Могла ли я так поступить? Имела ли право одним взмахом пера перечеркнуть столетия мирного сосуществования?

«Это твой выбор, и он всегда оставался таковым».

Я простояла на коленях перед алтарем всю ночь, пока последняя свеча не погасла, превратившись в лужицу расплавленного воска и пока мое тело не онемело настолько, что я едва могла подняться. Я сопротивлялась до последнего, думала о том, как мой поступок повлияет на мое правление, и боялась, что содеянное станет преследовать меня до конца дней, навеки лишив душевного спокойствия. Я всегда была против, опасалась последствий, шла на уступки, пыталась найти другие средства, чтобы сократить растущую пропасть между ними и нами. Но теперь выбора не оставалось.

Выступив в защиту евреев, я рисковала восстановить против себя королевство, которое всю жизнь стремилась защитить. Я отвергла бы Господа, что привел меня к часу триумфа, Господа, позволившего мне, простой женщине, хрупкому сосуду из костей и плоти, совершить то, что в течение столетий не удавалось моим предкам, — изгнать неверных и объединить Испанию под одной короной, сделать ее неделимой страной с единой верой.

Я рисковала бессмертной душой — единственным, что останется у меня в час смерти.

Наступил рассвет, ясный и чистый, как обычно бывает в горах. Помывшись, позавтракав и позволив Беатрис смазать мои кровоточащие колени, я распорядилась составить текст королевского указа под названием «Альгамбрский декрет».

В соответствии с ним каждый еврей, не принявший католическую веру, должен был покинуть Испанию.


— Что? — Я устало взглянула на Чакона.

У моего старого управляющего выступал из-под камзола огромный живот, и ходил он теперь намного медленнее, мучимый подагрой. Но разум его оставался столь же проницательным, как и прежде, и он продолжал преданно заботиться о Хуане, тенью следуя за каждым шагом моего сына. Судя по тому, что он появился в такое время, когда большинство придворных спали, отдыхая от жары, а я занималась корреспонденцией, случилось нечто важное.

— Тот мореплаватель, — повторил он, хмуря густые брови. — Снова здесь. Ждет снаружи. Похоже, он не понимает, что означает слово «нет».

Я вздохнула, взглянула на испачканные чернилами пальцы:

— Хорошо, сейчас буду.

Я поднялась с кресла и встретила взгляд Карденаса, который трудился вместе с Луисом де Сантанхелем, пытаясь решить проблему с плачевным состоянием наших финансов. Указ об изгнании евреев вступал в силу лишь в мае, но уже сейчас, после его обнародования, в Кастилии начался повсеместный хаос, повлияв на уплату налогов и прочих податей.

Меня осаждали просьбами градоначальники и чиновники со всех уголков королевства, не уверенные в моих окончательных намерениях. В итоге они вынудили меня разработать детальный план, в соответствии с которым должен был исполняться указ. Евреям, решившим покинуть королевство, предписывалось сделать это до первого августа через специально выделенные порты. Им запрещалось брать с собой золото, серебро или монеты, хотя другие ценности разрешались; свои дома и ремесла они должны были продать или передать проверенным христианам. С некоторой неохотой я распорядилась, чтобы всех, кто решил уехать, обыскивали в портах и конфисковывали найденные при них запрещенные предметы, ибо я была полна решимости сократить возможные потери налогов и прочих доходов, не допустив, чтобы мой указ в конечном счете привел к экономическому краху.

Сантанхель, который сам был обращенным, оказал мне неоценимую помощь. Он уже убедил равви Сеньеора и его семью принять святое крещение, но другие влиятельные евреи, которые сотрудничали со мной много лет, снабжали войска и финансировали мои мероприятия, сопротивлялись указу и уговаривали многих в своих общинах поступить так же. В итоге евреи подвергались вымогательствам и прочим непотребствам со стороны чиновников, в чьи обязанности входило распространять декрет и требовать его исполнения, хотя в соответствии с тем же указом все евреи до самого отъезда оставались под королевской защитой. Я огрубела душой, старалась не обращать внимания на недоверие и ужас, страх и панику, рыдания на площадях и мольбы о милосердии, ибо продолжала надеяться, что, как и в прошлом, жесткие меры повлекут за собой массовые обращения в христианство и предотвратят настоящий исход народа, столь долго называвшего эту землю своей родиной.

И тем не менее, что бы ни случилось, Кастилия оставалась для меня на первом месте.

Мое королевство должно было выжить.

Ко мне, как всегда услужливо, поспешила Инес:

— Принести шаль, ваше величество? На улице все еще прохладно.

Я благодарно кивнула, провела грязными ладонями по помятому платью, пытаясь разгладить складки. Позволив Инес накинуть на меня длинную шерстяную шаль, я вышла вместе с ней в переднюю, подумала, что мореплавателю каждый раз удается застичь меня врасплох. К счастью, Фернандо не было — он отправился на охоту. Из-за царившего при дворе бездействия после многих лет Крестового похода муж сделался угрюмым и раздражительным и последние несколько месяцев пребывал в дурном настроении. Мне не хотелось, чтобы мой супруг сорвал злость на мастере Колоне, который вовсе не был виноват, что с задуманным им предприятием так ничего и не решилось.

Когда я вошла в зал, Колон опустился на одно колено. Я жестом велела ему встать, отметив, что он похудел с того времени, когда я видела его в последний раз, хотя его камзол и плащ выглядели куда лучше — дорогой черный бархат подошел бы любому гранду. Взгляд его бледно-голубых глаз оставался по-прежнему завораживающим, как и его голос.

— Majestad, — с ходу объявил он, — я шесть лет ждал вашего ответа.

— Ответа? — Я слабо улыбнулась. — Но, как мне говорили, мой комитет заверил вас, что, хотя ваши намерения переплыть океан достойны восхищения, они слишком необоснованны и рискованны. Более того, они в конечном счете могут стоить вам жизни.

— Опасность, как вам известно, меня не пугает, — ответил он. — И вы продолжаете назначать мне содержание, хотя ваш комитет рекомендовал прекратить выплаты. Возможно, ошибаюсь, но я полагал, что королева Кастилии сама способна принимать решения.

Я задумчиво взглянула на него. Беатрис вместе с Хуаной сидели за шитьем в алькове неподалеку, и обе с нескрываемым восторгом смотрели на нас. Беатрис всегда считала мореплавателя любопытной личностью, и Хуана, в душе такая же искательница приключений, разделяла ее интерес.

— Идемте, — сказала я. — Прогуляемся по саду.

Мы вышли через Львиный дворик к фонтану, окруженному каменными изваяниями зверей. Колон спокойно шагал рядом со мной, словно мы были одни и за нами не следовала свита слуг. Меня вновь поразила его непринужденная осанка; у него был вид человека, считавшего, что ему отведено немаловажное место в этом мире.

Весенний день дышал прохладой, как часто бывает в горах, но, по крайней мере, избавил нас от проливного дождя, затоплявшего Андалусию в это время года. Я радовалась бледному солнцу, хотя оно почти не давало тепла. Закрыв глаза, я закинула голову, подставила лицо под солнечные лучи. Казалось, будто прошли века с тех пор, как я последний раз была на улице, свободная от своих обязанностей.

Вернувшись с небес на землю, я обнаружила, что Колон в замешательстве смотрит на меня.

— Вы мне не позволите, — сказал он.

Я покачала головой:

— Не могу. Пока еще не время. Знаю, я вам об этом уже говорила, но у нас множество неотложных дел. То, чего вы просите, нереально. Даже если бы мы могли это разрешить, многие наши советники считают, что ваша идея — безумие.

— Я считал, что вы следуете тому совету, какой выберете сами, — ответил он, — поскольку, по мнению некоторых, ваши собственные поступки с самого начала — в своем роде тоже безумие.

— Вы осмеливаетесь меня упрекать? — резко спросила я.

Он наклонил голову, и солнце осветило лысеющую макушку. Рыжевато-коричневые волосы поредели, — как и я, он постарел. Напоминание о том, что оба мы смертны, остро укололо меня, подобно дурному предчувствию.

— Даже не собирался, — сказал он. — Просто имел в виду, что вы поступаете по велению совести и тем самым доказали, что куда достойнее любого из ваших предшественников-монархов. Нисколько не сомневаюсь, что ваше правление станет легендой. Мне лишь хотелось бы сыграть в ней свою небольшую роль.