И вернулся к спорам с Мендосой. Я кивнула Чакону:

— Я приму его. Но предупредите, чтобы был краток.

Чакон возвратился с высоким широкоплечим мужчиной в простом черном камзоле. Тот снял шляпу, открыв копну рыжеватых волос, среди которых поблескивали седые пряди; когда он поклонился, я отметила его высокомерие и врожденную гордость аристократа.

Мореплаватель поднял взгляд, и меня удивила исходившая от его бледно-голубых глаз сила.

— Majestad, — низким голосом проговорил он, — для меня это немалая честь.

Честь честью, но извиняться за то, что явился без приглашения, он не стал. Я едва сдержала усмешку. Он действительно был хорошо знаком с Медина-Сидонией. Лишь близкий контакт с человеком подобного калибра мог породить такую уверенность в себе.

— Мне сказали, вам пришлось долго ждать, — проговорила я. — Не хотите грога?

— Нет, если вы не против.

Он не сводил с меня глаз, что заметили даже мои фрейлины и начали осторожно поглядывать на него. Большинство мужчин не поднимали взгляда без моего разрешения, а тем более не отказывались от предложенного угощения.

— Мне многое нужно вам рассказать, — добавил он, и, к своему удовольствию, я увидела легкий румянец на его щеках. — Я действительно долго ждал — два с лишним года.

— В галерее монастыря? — вставила Беатрис, и он обратил свой серьезный взгляд на нее.

— Ожидал бы и там, если бы это решило мой вопрос, — сказал Колон, и я нисколько не усомнилась, что он не шутит.

— Что ж, прекрасно.

Я небрежно откинулась в кресле, чувствуя, как сильнее забилось сердце. В госте, несомненно, было нечто притягательное, возможно даже слишком. Крепко сложенный, с орлиным носом, задумчивым взглядом и решительным видом, он был лишен свойственной простолюдину покорности, убежденный в присущем ему достоинстве, как обычно бывает лишь у аристократов. Стоял передо мной, высоко подняв голову, словно я должна была ожидать его появления и все происшедшее ранее — лишь интерлюдия перед нашей решающей встречей.

И я вдруг поняла, что ощущаю то же самое.

Хорошо поставленным голосом он изложил свою просьбу. Чувствовалось, он заранее тщательно подготовил речь, в которой с пафосом заявлял об абсолютной убежденности в шарообразной форме мира, о вверенных ему тайных картах, о непреклонной вере в то, что неисследованные просторы океана куда обширнее, чем полагает большинство. В речи его не слышалось акцента, что заставило меня усомниться в его словах, будто он сын итальянских шерстобитов. Но сомнения рассеялись, когда он поведал, что в юности потерпел кораблекрушение у берегов Португалии и провел многие годы в Лисабоне в обществе моряков и географов, где труды египетского астронома Птолемея и греческого математика Эратосфена открыли ему глаза на возможность существования битком набитых пряностями, драгоценностями и шелками далеких земель, которые только и ждали, когда их обнаружат и заявят на них права. Я вспомнила, как сама в юности сидела в Сеговии над древними фолиантами и восхищалась тягой к приключениям, что толкала людей на поиски неизведанного. Казалось, будто он инстинктивно чувствовал, каким образом затронуть эти струны в моей душе, и отважно пытался разрушить разделяющие нас социальные барьеры.

Конечно, заявления его оставались бездоказательными и притянутыми за уши, и столь же возмутительными выглядели требования титулов и наград за возможные открытия. Никто еще не появлялся перед монархом, прося столь многого и столь мало предлагая взамен.

Но когда он закончил, протягивая ко мне руки, и смолкло эхо его голоса, в зале наступила полная тишина; даже дети оставили свои игры, слушая его, а я вдруг поняла, что невольно наклонилась вперед в кресле и, опустив подбородок на руки, сосредоточенно внимала гостю.

Услышав едва различимый стук по дереву, я повернулась и увидела Фернандо, который барабанил пальцами по заваленному картами столу. Его канцлер Сантанхель стоял рядом, выпучив глаза и позабыв обо всем; на тонких губах Мендосы играла легкая улыбка.

— А вам неплохо удается сотрясать воздух, мореплаватель, — усмехнулся Фернандо. — Хватило бы, чтобы взорвать мавританскую крепость.

Я внутренне съежилась, услышав, как фыркнул Мендоса. К его чести, мастер Колон лишь наклонил голову, понимая, что не располагает ничем, кроме теорий.

— Вам известно, что мы ведем войну? — продолжал Фернандо, давая понять, что, несмотря на видимую занятость, он все слышал. — И вы полагаете, мы выделим средства на немыслимое предприятие, поверив лишь вашему слову?

— Война, которую ведут ваши величества, принесет свет Господень тысячам людей, — ответил Колон. — Я могу помочь вам принести его новым тысячам, построить прочную империю для ваших детей-инфантов — империю, над которой никогда не зайдет солнце.

— Только в случае, если вы действительно правы, — заметил Фернандо. — Если не свалитесь с края света и не исчезнете навсегда с нашими деньгами и кораблями.

— Риск есть всегда, — согласился Колон. — Но, похоже, для ваших величеств он никогда ничего не значил. Даже попытка изгнать столетиями владеющих Гранадой мавров, что не удавалось многим до вас, — верх безрассудства.

— Может, это и безумие, — возразил мой муж, — но мы докажем, что те, кто так говорит, ошибаются.

Он посмотрел на меня:

— У нас есть важные дела и нет времени для бесплодных мечтаний.

Я вынуждена была согласиться. Учитывая обстоятельства, мастер Колон требовал слишком многого. Но мне не хотелось отправлять его восвояси; в глубине души я разделяла его страсть, считала, что сказанное им заслуживает внимания, хотя и не могла разумно объяснить почему.

— Хотелось бы побеседовать с ним подробнее, — услышала я собственный голос, вставая с кресла.

Коротко кивнув, Фернандо повернулся к столу, щелкнув пальцами Сантанхелю, который поспешил вновь наполнить его кубок. Наложенное Колоном волшебное заклятие рассеялось, и жизнь вошла в прежнее русло: Каталина проснулась и заплакала, Хуана начала ее успокаивать, а Беатрис подошла ей помочь; Мария продолжала играть в куклы, фрейлины о чем-то перешептывались, Исабель вернулась к чтению, а Хуан подавил зевок.

Но все это меня сейчас не интересовало. Инес принесла мой плащ. Я накинула на плечи подбитую рысьим мехом парчу и дала знак не сводившему с меня взгляда Колону.

— Идемте, — сказала я. — Прогуляемся по галерее.


Хотя Инес следовала на благоразумном расстоянии за нами, для меня ее словно не существовало. Все внимание занимал шедший рядом мореплаватель, из-за чьего высокого роста мне приходилось задирать голову, чтобы взглянуть на его орлиный профиль. В тишине галереи отчетливо раздавался стук его сапог по холодным плитам и шорох поношенных бархатных штанов; при ярком свете солнца, в отличие от царившего в зале полумрака, хорошо было видно, что одежда гостя далеко не новая. И снова меня удивила уверенность мореплавателя в себе. Мало кто мог осмелиться предстать перед королевой не в самом дорогом облачении, даже если для его покупки пришлось бы заложить имение.

Монастырскую галерею окружал небольшой садик с фигурно подстриженными деревьями и пустыми сейчас цветочными клумбами. Вокруг уходили в лазурное небо украшенные финифтью шпили монастыря. Над гнездом высоко наверху кружил одинокий аист.

— Действительно чудо, — прошептал Колон, когда я остановилась, наблюдая за птицей, — что они могут без всяких усилий путешествовать туда, куда, несмотря на все наше превосходство, не осмелимся отправиться даже мы.

Я взглянула на него:

— Вы имеете в виду полет или мореплавание, мастер Колон?

Он едва заметно улыбнулся:

— Для меня это одно и то же. — Он немного помолчал. — Итальянский художник Леонардо да Винчи считает, что когда-нибудь мы сумеем построить машины, которые позволят нам подняться в небо. Говорит, мы превзойдем даже птиц в своих возможностях странствовать по миру.

— Это и впрямь было бы чудесно, — заметила я. — Но не покажется ли все при этом намного меньше?

— Мир таков, каким мы его видим, моя сеньора. Воображение не знает границ.

Я не сразу нашлась, что ответить на его слова, а также на то, что он опустил мой королевский титул, предпочтя неформальное и более чем неуместное обращение.

— Мой муж, король, прав, — наконец сказала я, когда мы свернули за угол и двинулись по сводчатому коридору. Снаружи пошел легкий снежок, успевая растаять прежде, чем достичь земли. — Идет великий и трудный Крестовый поход, в который мы вкладываем все наши усилия.

Я помедлила, надеясь, что мне не придется заявлять об очевидном: казна не в состоянии поддержать столь амбициозные планы — по крайней мере, пока не закончится война.

Он обреченно вздохнул:

— Вполне ожидаемо. За рубежом вас прославляют как дальновидную королеву воинов, которая силой одной лишь своей воли принесет могущество когда-то осажденной со всех сторон нации. — Он помолчал, глядя на пляшущие снежинки. — Однако некоторые предупреждали меня, что ваша дальновидность не простирается за пределы королевства.

Я коротко рассмеялась, хотя его замечание больно меня укололо.

— Слухи меня никогда не интересовали.

Он повернулся ко мне, не говоря ни слова, и у меня возникло непреодолимое желание заполнить возникшую паузу.

— Однако те, кто меня критикует, не могут понять поставленных мною целей. На самом деле, хотя мало кто об этом знает, я занимаюсь устройством будущей свадьбы дочери императора династии Габсбургов и моего наследника принца Хуана, так же как и свадьбы наследника Габсбургов и моей Хуаны. Старшая, Исабель, уже обещана португальскому принцу, и я надеюсь на бракосочетание других дочерей с принцами Англии. Так что, как видите, я смотрю и за пределы границ, даже если сейчас основные мои заботы лежат внутри их. Будь это не так, я не стала бы хорошей королевой. Но первым делом — Кастилия. Так я поклялась в день, когда взошла на трон.