Хотя я старалась не высказывать вслух свои сомнения, наши кортесы оказались не столь благоразумны. Они проголосовали лишь за средства на непосредственные расходы, отказавшись одобрить остальное, пока мы не докажем, что наши усилия того стоят. Я постоянно была рядом с Фернандо, который не спал и почти не ел, наблюдая за исполнением наших планов и тайным союзом с Боабдилем, и меня не покидала мысль, что придется оставить детей с Беатрис и Кабрерой в Сеговии. Я не могла взять их с собой на войну на юг, потому что не знала в точности, что нас ждет, и к тому же была беременна. Казалось, будто моя жизнь вдруг перевернулась вверх дном.

В придачу к разлуке с детьми мне пришлось сократить численность прислуги, на содержание которой нам не хватало денег. Нелегко было решить, кому оставаться, а кому уйти, но я с хладнокровным наслаждением прогнала со службы Марию де Бобадилью. У меня не было доказательств, что она позволила себе нечто большее, чем строить глазки моему мужу, но все же, воспользовавшись возможностью, я выдала ее замуж за нового губернатора Канарских островов и отправила прочь. Когда мимоходом упомянула об ее отъезде Фернандо, он, к моему облегчению, не придал этому никакого значения. Его занимала лишь мысль о том, как обагрить мавританской кровью свой меч.

К середине апреля мы обосновались в андалусийском городе Кордове, когда-то знаменитой мавританской южной столице, с величественной мечетью с красными колоннами и укрепленным алькасаром. Здесь мы с Фернандо встретились с нашими южными сеньорами и капитанами и решили, что первым шагом станет захват города Лохи, близость которого к Альхаме и Гранаде укрепит оборону и даст красноречивый намек маврам.

— Нельзя позволить, чтобы аль-Хасан решил, будто мы колеблемся, — сказал Фернандо, когда я пришла в его покои, чтобы еще раз обсудить наши планы. — После захвата Лохи Гранада станет еще уязвимее, и он поймет, что мы не намерены шутить. Это облегчит задачу и гарнизону Кадиса, который удерживает Альхаму почти в одиночку. Лоха здесь, — добавил он, показывая на карту. — Как и большинство городов в Андалусии, она стоит на утесе над ущельем.

Я взглянула на рисунок местности:

— Если это ущелье столь глубоко, как кажется, мы не сможем застать город врасплох, как Кадис — Альхаму. Придется устраивать настоящую осаду.

Он кивнул:

— Именно этим ты и займешься, любовь моя.

— Правда? — Я улыбнулась, положив ладонь на вздувшийся живот. — Хочешь, чтобы я в таком состоянии надела доспехи и поехала с тобой?

— Отличное было бы зрелище, — усмехнулся он. — Но на самом деле мне нужно, чтобы ты занялась обеспечением войск. Никто лучше тебя не умеет экономить, а нам потребуется растягивать те гроши, что сочли нужным выделить кортесы, как можно дольше. Необходимо наилучшим образом подготовить наших солдат. Не забывай, этот волк аль-Хасан нас ждал и у него было достаточно времени, чтобы сплотить силы. Хотя Боабдиль по условиям союза пообещал отказать отцу в любой помощи, у аль-Хасана до сих пор хватает людей и копий.

Глубоко тронутая доверием Фернандо, я с радостью согласилась помочь, несмотря на усталость и выросший живот. На восьмом месяце беременности я выбивалась из сил почти сразу после пробуждения и носила, подобно местным жителям, лишь свободные халаты, вмещавшие массивный живот и впитывавшие пот, ибо летом Кордова превращалась в еще большее пекло, чем Севилья.

Во двориках алькасара цвели лаванда, жасмин и розы, столь благоухающие, что от одного лишь прикосновения подола вздымались облака аромата. Однако я проходила мимо них, не замечая, занятая с рассвета до полуночи. Учитывая ограниченность средств, мне приходилось импровизировать, сокращать придворные расходы, чтобы хватило денег на оружие, доспехи и палатки, на скотину, кур и другую живность, а также на вино, ячмень и прочее зерно — все это требовалось для пропитания солдат во время длительной осады. Ночью я корпела над бухгалтерскими книгами вместе с исполнительным Карденасом, проверяла и перепроверяла каждую сумму, заимствовала из собственного кошелька на военные нужды, зная, что непредвиденные события могут потребовать дополнительных расходов.

Трудам моим пришел конец, когда двадцать восьмого июня у меня внезапно начались схватки во время заседания совета. Минуту назад я представляла реестр необходимых закупок, а в следующую — уже сгибалась пополам от невыносимой боли. На глазах у замолкших сеньоров Фернандо быстро помог мне подняться, а женщины увели в комнату для родов, где и отошли воды, хлынув на вышитые красные кожаные туфли.

Последующие сутки прошли как в тумане. Фернандо отказывался отходить от меня, презрев обычай, по которому мужчины к родам не допускались. Он вытирал мне лоб смоченной прохладным мятным настоем тряпкой и громко отдавал приказы повитухам, не знавшим, как себя вести в его присутствии. Хотя я не осознавала почти ничего, кроме собственного измученного тела, чувствовала, что он рядом, ощущала прикосновение его руки ко лбу, слышала его шепот, раз за разом повторявший:

— Тужься, mi luna. Тужься изо всех сил. Я здесь. Я тебя не оставлю.

Наконец ранним утром, издав гортанный вопль, я произвела на свет четвертого ребенка — девочку. Пока ее обмывали и передавали кормилице, я продолжала тужиться, с недоверием глядя на хлещущий из меня поток крови. Главная повитуха пробормотала, что внутри меня есть еще ребенок, близнец. Когда день сменился ночью, надо мной нависла тень смерти; сквозь полуприкрытые веки я видела ее призрачный облик и распростертые черные крылья. Повитухам наконец удалось выгнать Фернандо в коридор, где собрались вельможи. Его место заняла Инес, побуждая меня к невероятным усилиям, ибо к этому времени я настолько ослабела, что могла лишь тихо стонать.

Наконец близнец выскользнул наружу вместе со струей вязкой крови. Повитуха быстро подхватила его; увидев, как она поворачивается, чтобы завернуть младенца в пеленку и закрыть его лицо, я взвыла так, что вопль мой отдался эхом по всему алькасару.

Со слезами на глазах Инес высвободила меня из промокшей сорочки и переодела в чистую ночную рубашку. Когда она укрывала меня пахнущими лавандой простынями, я вцепилась в нее, судорожно шепча:

— Я хочу ее увидеть. Хочу взглянуть на мое дитя…

Инес покачала головой.

— Нет, Majestad, — пробормотала она. — Вы не сможете ее увидеть. А теперь отдыхайте, и да пребудет с вами Бог. С вашей дочерью все в порядке, она сейчас сосет грудь. Другая уже среди ангелов.

Но это была неправда. Малютка умерла некрещеной, невинная душа, обреченная навсегда пребывать в чистилище. Я была безутешна, не в силах заснуть, пока Фернандо не отдал бесцеремонный приказ кардиналу Мендосе, чтобы тот совершил над телом похоронный обряд и обрызгал святой водой крошечный уродливый череп нашего потерянного ребенка.

А потом муж заключил меня в объятия и держал так, пока я не заснула, тихо плача.

Глава 28

Фернандо отправился на войну с одиннадцатитысячной армией под палящим июльским солнцем, столь жарким, что земля трескалась, словно вываренная кожа. Мне пришлось прощаться с ним, лежа в постели, — я очень медленно приходила в себя. Нашу новорожденную дочь, спокойного и здорового ребенка со светлыми волосами, мы окрестили Марией в честь Богоматери. Я знала, что мне по-настоящему повезло, поскольку после трудных родов у нее не оказалось никаких заболеваний, но я не испытывала к ней почти никаких чувств, словно все мои надежды погибли вместе с ее сестрой-близнецом. Повитуха заверяла, что со временем я полюблю дочь, но вместе с болью в полной молока груди я ощущала лишь тревожную пустоту в душе, сгорая от стыда.

Пока я ждала новостей об осаде Лохи, заставляя себя время от времени потихоньку прогуливаться по внутреннему дворику в прохладные сумеречные часы, доставили письмо от моей тети Беатрикс из Португалии. Иоанна ла Бельтранеха, загнанная мною в тупик, решила принять священный обет и провести остаток дней в монастыре, чему я была только рада. А вскоре пришло известие о смерти моего старого наставника и врага архиепископа Каррильо.

Смерть его меня опечалила, хотя и не стала неожиданностью. Я знала, что здоровье его начало ухудшаться с тех пор, как я приказала ему принять монашеский обет, — видимо, ограничения оказались слишком тяжкими для человека, отчаянно любившего жизнь. Я еще долго вспоминала его в расцвете славы, бравого священника-воина, который открыл мне путь к трону лишь затем, чтобы впоследствии восстать против меня, подобно ревнивому любовнику. Хотя я больше не была доверчивой инфантой, которую он изо всех сил стремился подчинить своей воле, мир без него отчего-то казался мне чуть меньше.

Мысли эти вскоре отошли на задний план, когда появились первые курьеры с новостями из Лохи. Фернандо писал, что местность там невероятно каменистая и опасная; нашим войскам пришлось разделиться и разбить лагеря в нескольких местах, в то время как Фернандо, Кадис, Медина-Сидония и другие гранды наблюдали за расположившимся на утесе далеким городом, пытаясь найти слабое место в его обороне.

Они ждали слишком долго. Когда уже собирались переместить армию в более безопасное место, мавры из Лохи набросились на них со всей накопившейся за недели лишений яростью. В сражении погибло несколько наших рыцарей. С дрожащими руками я читала подробное описание того, как моего мужа загнал в угол вооруженный ятаганом мавр, желая завладеть его головой. Спасло Фернандо лишь вмешательство Кадиса, яростно бросившегося на его защиту.

Стоя у ворот алькасара в окружении придворных, я смотрела, как возвращаются оставшиеся в живых. Во главе ехал Фернандо, загорелый, бородатый и забрызганный кровью; в кулаке он сжимал обрывки нашего королевского штандарта.

Я заставила себя улыбнуться, глядя, как он сходит с коня; урок, преподанный мне годы назад в Тордесильясе, не прошел даром. Сокрушаться по поводу несправедливости нашего поражения и напрасно потраченных времени и денег не имело смысла. Мы просчитались, позабыли в своем рвении и гордости о том, сколь сильным противником могут быть мавры. Теперь же оставалось лишь примириться с последствиями. Я заметила, как облегченно вздохнул Фернандо при виде моей улыбки, несмотря на унижение, которое ему пришлось испытать, публично признав свой разгром.