— Понимаю, — сказала я. — Спасибо вам, как всегда, за вашу беспристрастность. Я немедленно напишу кардиналу Мендосе и попрошу его ценного совета.

Вечером, отправив письмо, я стояла у окна и глядела на знойную ночь. Хотя я осуждала любой ущерб, причиняемый евреям, которые преданно служили мне при дворе и были предками многих придворных, включая мою любимую Беатрис, я не могла допустить расшатывания основ нашей и без того потерявшей авторитет Церкви. Вряд ли правление моих предков можно было назвать образцом для подражания, если говорить о следовании религиозным догматам. Годы гражданской войны и борьбы с родовой знатью серьезно подорвали церковные устои; все знали, что многие священнослужители держат при себе наложниц, а монастыри Кастилии погрязли в распутстве, презрев даже основные библейские заповеди. Я была полна решимости вернуть Церкви былую славу. Но из-за последовавших за моим вступлением на трон беспорядков у меня пока не находилось времени, чтобы посвятить себя столь монументальной задаче.

Моим девизом было «con blandura» — «действовать мягко». Мне не хотелось повторять прошлое; мысль о преследованиях, кровопролитии и страданиях, после всего, что пришлось пережить Кастилии, лишь укрепляла мои принципы, хотя я и понимала, что мне никогда не избежать возможной угрозы единству моего королевства. Чтобы соперничать с другими странами, создавать союзы, которые могли бы удержать на почтительном расстоянии французов и упрочить репутацию уважаемых монархов, Испания должна была выступить единым фронтом — католическим. И среди него не могло возникнуть никаких разногласий, способных подорвать нашу силу.

Требовалось провести расследование, проверить тревожные заявления насчет обращенных и, если они окажутся истинными, принять меры. Будучи королевой-христианкой, иначе поступить я не могла. Духовное благополучие моего народа было для меня столь жизненно важно, как и их физическое благосостояние, ибо тело — всего лишь временный сосуд, обреченный вернуться в прах, а душа наша вечна.

Я тосковала по Фернандо. От него приходили письма, описывавшие его деяния в Эстремадуре, где он усердно выслеживал мятежных португальцев и их приспешников. Мне хотелось прижаться к нему, лежа в постели, и излить все свои тревоги, слышать его мудрые суждения и знать, что я не одна и, что бы ни случилось, он всегда будет рядом.

Закрыв глаза, я представляла его руку на моем запястье, его голос, чуть хриплый от вечернего вина…

В дверь постучали. Вздрогнув, я плотнее запахнула халат. Инес, успевшая распустить на ночь рыжевато-коричневые волосы, поспешила к двери.

На фоне мерцающих на стенах коридора факелов возник темный силуэт Чакона.

— Прошу простить за вторжение, Majestad, но прибыл маркиз де Кадис. Он требует вашей аудиенции.

— В такое время? — Я хотела отказаться, но замолчала.

Если Кадис действительно здесь, лучше его принять. Учитывая взаимную ненависть его и Медина-Сидонии, не хотелось, чтобы они случайно встретились, прежде чем у меня появится возможность самой оценить Кадиса.

— Хорошо, — сказала я, — проводите его в мой личный дворик.

Когда я вышла из дверей спальни в алебастровый внутренний дворик, где вечерний воздух был насыщен ароматом жасмина, сперва не поверила своим глазам, увидев ожидавшего меня человека. После жалоб Медина-Сидонии на Кадиса в моем воображении возник образ непокорного хищника. Однако низко поклонившийся мне вельможа выглядел удивительно молодо, немногим старше моих двадцати шести лет, среднего роста и худощавого телосложения, с копной огненно-рыжих волос, веснушчатой кожей и зелеными глазами в обрамлении длинных рыжеватых ресниц, с мерцавшими в глубине золотистыми крапинками — глазами, которые могло породить лишь свойственное этой местности смешение кровей.

Он изящно поклонился мне, шелестя шелковой подкладкой плаща поверх фиолетового камзола с серебряным шитьем. Тщательно выверенный жест, рассчитанный на то, чтобы привлечь собеседника, и я подавила улыбку. Если Медина-Сидония олицетворял строгость андалусийской аристократии, то Кадис являл собой пример ее склонности к театральным эффектам.

Однако я не подала виду, ибо не могла позволить ни одному мужчине, как бы хорошо он ни был одет, лестью добиться моей благосклонности.

— Вас звали еще месяц назад, сеньор маркиз. Полагаю, у вас найдется объяснение для столь длительной задержки?

— Majestad, — ответил он сладким голосом, какому позавидовал бы и трубадур, — у меня нет оправданий, кроме того что вашему гонцу потребовались много дней, чтобы добраться до моего замка в Хересе, поскольку ему пришлось пересечь земли, питающие ко мне вражду по вине Медина-Сидонии, чьи патрули незаконно вторгаются в мои пределы. А я был вынужден изменить свой облик, чтобы пересечь те же самые земли, стремясь к вам всей душой и телом.

Я с силой топнула ногой:

— Искренне надеюсь, что вы проделали столь долгий путь не для того, чтобы сообщить мне об этом. Позвольте напомнить, что я ваша королева и не стану благожелательно относиться к тем, кто насмехается над моей властью. Будь вы человек благородного происхождения или простолюдин, но когда я призываю кого-то к себе, ожидаю беспрекословного подчинения.

Он опустился на одно колено и поднял ко мне столь смиренный взгляд прекрасных глаз, что я услышала невольный смешок Инес. Хотя я ничем этого и не показала, втайне вынуждена была признать, что передо мной воистину потрясающий мужчина.

— Ваше величество, я в вашей власти, — сказал он, широко разведя руки, — и со всей искренностью заявляю, что нисколько не повинен в том гневе, который вызвал у вас мой враг своей ложью. И я, — со страстью в голосе продолжал он, — пришел не для того, чтобы говорить, — я прибыл, дабы действовать. Примите, моя королева, из моих рук ваши крепости Херес и Алькала, а если вам требуется что-то еще в моей вотчине, я отдам это вам, так же как отдаюсь сам, готовый подчиниться любому вашему приказу.

Поток его велеречивых слов сменился тишиной. Я взглянула на Чакона, который стоял, скрестив руки на дородной груди и скептически приподняв бровь. На него, кастильца до мозга костей, хорошая внешность или напыщенность не производили впечатления. Но, вновь посмотрев на все еще коленопреклоненного маркиза, я решила принять его заявление за чистую монету. Вне всякого сомнения, он чувствовал свою выгоду и знал, когда воспользоваться преимуществом. Но если почуял мое намерение привести к порядку его необузданный край, чем я занималась по всей Севилье, и счел, что разумнее подчиниться, вместо того чтобы и дальше предательски демонстрировать свое могущество, меня это более чем устраивало. После его капитуляции половина Западной Андалусии — большая часть которой была незаконно присвоена во время правления моих отца и брата — возвращалась под мою монархическую власть вместе с многочисленными замками, городами и вассалами.

— Сеньор маркиз, — сказала я, — хотя то, что я слышала, свидетельствует о вас не лучшим образом, ваше предложение выглядит вполне искренним. Отдайте мне эти крепости, и я обещаю стать посредником в ссоре с Медина-Сидонией, сохранив честь вам обоим.

Он широко улыбнулся, показав прекрасные белые зубы:

— Ваше величество, я ваш покорный слуга. Все, что у меня есть, в полном вашем распоряжении.

Я позволила себе улыбнуться в ответ. Возможно, он и негодяй, но притом неотразимый.

— Мой секретарь Карденас оформит договор передачи. Как только ключи от замков окажутся в моих руках, мы сможем обсудить условия вашего покорного служения.

Я протянула руку, и он в самом деле осмелился коснуться губами моих пальцев, откровенно заигрывая со мной. Большего я не могла и желать. Возможно, Кадис и одержал победу над Медина-Сидонией — едва он узнает о нашей полуночной встрече, у него не останется иного выхода, кроме как тоже покориться, — но в конечном счете настоящей победительницей оказалась я.

Я укротила самых могущественных сеньоров Андалусии, не пролив ни капли крови.


Как я и ожидала, Медина-Сидония поспешил превзойти Кадиса и отдал шесть из пятнадцати своих замков, на что Кадис предложил еще десять своих. Посредничество между ними оказалось делом достаточно простым, учитывая, что владения обоих серьезно уменьшились. Я поровну разделила остаток спорной территории, оставив наибольшую долю за Кастилией. В ответ Кадис поклялся объявить за меня священную войну против мавров — я лишь усмехнулась в ответ на подобную дерзость, — а Медина-Сидония предложил познакомить меня с генуэзским мореплавателем, которому он покровительствовал и у которого имелся план, как, миновав захваченные турками пути, добраться до богатств Китая. Я вежливо отклонила его предложение до более подходящих времен, хотя и подавила усмешку, слыша о столь невиданной щедрости. Возможно, мне и удалось укротить Медина-Сидонию, но он не собирался добровольно расставаться с остальным своим богатством или рисковать жизнью, предпочитая сдать клиента, которого наверняка считал недостойным дальнейших трат.

Умиротворив южную часть моих владений, я начала готовиться к воссоединению с Фернандо и занялась тщательным обновлением древних апартаментов в алькасаре Севильи. Победы, одержанные Фернандо в Кастилии, были не менее важны, чем мои; подчинив себе последнего непокорного гранда Эстремадуры и умиротворив провинцию, он усилил нашу уязвимую границу с Португалией, защитил ее от будущих нападений. Он заслуживал достойного приема, и я была полна решимости его обеспечить.

Я устала от раздоров. Мне просто хотелось снова быть с семьей.


В сентябре в Севилью пришла страшная жара; к середине дня на улице можно было жарить яичницу, и все прятались от зноя за закрытыми ставнями. К несчастью, Фернандо прибыл как раз в это время, но, когда он плыл по Гвадалквивиру на украшенном бархатом и гирляндами баркасе, с короной на голове и заново отросшей бородой на широком лице, пронзительные звуки труб герольдов компенсировали малочисленность толпы.