1454

Никто не верил, что мне предначертано стать великой.

Я появилась на свет в кастильском городке Мадригал-де-лас-Альтас-Торрес. Меня — здоровую и на удивление спокойную инфанту, чей приход в мир сопровождался звоном колоколов и официальными поздравлениями, но отнюдь не фанфарами, — назвали в честь матери, Исабель Португальской. У отца, короля Хуана Второго, уже имелся наследник от первого брака, мой единокровный брат Энрике; а когда два года спустя родился мой брат Альфонсо, укрепив мужскую линию рода Трастамара, все сочли, что моя участь — сидеть за прялкой в монастыре или стать разменной монетой для Кастилии, выйдя замуж за иноземного принца.

Как это часто случается, Богу было угодно располагать иначе.


В моей памяти и поныне свеж день, в который все изменилось.

Мне не исполнилось и четырех лет, когда отец слег от лихорадки и уже несколько недель не покидал своих апартаментов в алькасаре[1] Вальядолида. Отца, сорокадевятилетнего короля, прозванного за его правление Эль-Инутиль — Бесполезный, — я знала мало. Помню лишь, как папа, высокий и худой, с грустными глазами и бледной улыбкой, однажды позвал меня в личные покои и подарил гребень, украшенный драгоценными камнями и финифтью в мавританском стиле. С меня не сводил пристального взгляда невысокий смуглый сеньор, который стоял позади отцовского трона, властно положив руку на его спинку.

Несколько месяцев спустя я случайно услышала от фрейлин матери, что того невысокого сеньора обезглавили и его смерть повергла отца в безутешную скорбь.

— Lo mato esa Loba Portuguesa,[2] — говорили дамы. — Португальская Волчица погубила кондестабля Луну за то, что он был фаворитом короля.

— Тихо! — вдруг прошипела одна из них. — Девочка все слышит!

Заметив, что я сижу рядом в нише, вся обратившись в зрение и слух, они замерли, словно вытканные на гобелене фигуры.

Еще через несколько дней меня поспешно разбудили, закутали в плащ и повели по коридорам алькасара в королевские апартаменты; на сей раз, однако, я оказалась в душном зале, где горели жаровни, а в завитках фимиама плыли негромкие голоса коленопреклоненных монахов, поющих псалмы.

Свет масляных ламп на позолоченных цепях отбрасывал тени на мрачные лица вельмож в пышных одеяниях.

Передо мной стояла большая кровать с задернутым балдахином.

Я остановилась на пороге, безотчетно высматривая взглядом невысокого сеньора, хотя и знала, что его нет в живых. Затем заметила любимого отцовского сокола, что сидел в нише, прикованный цепью к серебряной жердочке. Птица повернулась ко мне, в больших зрачках блеснуло пламя.

Я замерла, и мне вдруг стало невыносимо страшно.

— Ступай, детка, — подтолкнула меня няня, донья Клара. — Его величество, твой отец, просит тебя подойти.

Я уцепилась за ее юбку, уткнулась лицом в пыльные складки. Позади послышались тяжелые шаги, и чей-то низкий голос произнес:

— Это и есть наша инфанта, малышка Изабелла? Ну-ка, покажись, дитя мое.

Подняв взгляд, я увидела рослого мужчину с бочкообразной грудью, в темном облачении гранда. С полноватого, украшенного эспаньолкой лица на меня смотрели проницательные светло-карие глаза. Этот человек не показался мне симпатичным; скорее, он походил на избалованного дворцового кота, но улыбка заворожила — как будто он улыбался лишь мне одной, искренне и заботливо, и никто его больше не интересовал.

Мужчина протянул мне удивительно изящную для рослой фигуры ладонь.

— Я архиепископ Каррильо Толедский, — сказал он. — Идем, ваше высочество. Ничего не бойся.

Я нерешительно взяла его за руку, почувствовала, как мою ладонь сжимают сильные и теплые пальцы. Облаченные в темные одежды монахи и придворные, казалось, смотрели на нас с тем же бесстрастным интересом, что и сокол в нише.

Архиепископ поставил меня на скамеечку для ног возле кровати, чтобы я смогла встать рядом с отцом. Изо рта короля с шумом вырывалось хриплое дыхание, восковая кожа обтягивала кости. Глаза его были закрыты, руки с худыми пальцами скрещены на груди, словно у изваяния на искусно отделанной гробнице, какими изобиловали наши соборы.

Услышав мой испуганный возглас, Каррильо прошептал на ухо:

— Ты должна поцеловать его, Изабелла. Благослови своего отца, дабы он мог с миром покинуть эту юдоль слез.

Затаив дыхание, я наклонилась и быстро коснулась губами отцовской щеки, ощутила лихорадочный озноб на его коже, отпрянула — и увидела по другую сторону кровати чей-то силуэт в черном плаще.

На одно кошмарное мгновение я приняла его за призрак мертвого кондестабля, который, по словам фрейлин, часто посещал замок, жаждая мести. Но затем отблеск света от свечей скользнул по его лицу, и я узнала моего сводного брата, принца Энрике. Меня удивило, что он здесь, — обычно он держался вдали от королевского двора, предпочитая свой любимый casa real[3] в Сеговии, где, как говорили, держал стражу из неверных и зверинец с экзотическими животными, которых кормил из собственных рук. Копну растрепанных светлых волос Энрике скрывал алый тюрбан, подчеркивая странный приплюснутый нос и маленькие, близко посаженные глаза, отчего принц походил на взъерошенного льва.

От его загадочной улыбки по спине пробежал холодок.

Архиепископ взял меня на руки и вышел, словно никаких важных дел для нас больше не осталось. Из-за его широкого плеча я видела, как собираются вокруг кровати придворные и гранды, слышала, как становятся громче песнопения монахов, и заметила, как сосредоточенно, почти страстно, склонился Энрике над умирающим королем.

В эту минуту наш отец, Хуан Второй, испустил последний вздох.


В мои комнаты мы не вернулись. Крепко прижав меня к могучей груди, архиепископ быстро дал знак няне, что ожидала за дверями, и направился вниз по винтовой лестнице. Тусклая луна в ночном небе едва просвечивала сквозь пелену облаков и тумана.

Когда мы вышли из тени замка, архиепископ бросил взгляд в сторону боковых ворот — темного квадрата, врезанного в дальнюю наружную стену.

— Где они? — напряженно спросил он.

— Не знаю, — дрожащим голосом пробормотала донья Клара. — Как вы и просили, я сказала ее высочеству, чтобы ждала нас здесь. Надеюсь, ничего не случилось.

Архиепископ поднял руку:

— Кажется, я их вижу.

Каррильо шагнул вперед, и я почувствовала, как он напрягся при звуке поспешных, но приглушенных шагов — шарканью мягких туфель по булыжникам, а затем шумно выдохнул, когда увидел движущихся к нам людей во главе с моей матерью.

Королева была бледна, капюшон плаща смялся на ее худых плечах, пропотевшие каштановые волосы выбились из-под чепца. За ней шли перепуганные португальские фрейлины и дон Гонсало Чакон, гувернер моего годовалого брата, которого он нес в крепких руках. Я удивилась, почему они все здесь в такое время? Альфонсо совсем мал, а ночь холодна.

— Он?.. — задыхаясь, спросила мать.

Каррильо кивнул. Мать судорожно всхлипнула, не сводя с меня взгляда удивительных зеленовато-голубых глаз, и протянула руки:

— Изабелла, hija mia…[4]

Каррильо опустил меня на землю. Мне вдруг расхотелось с ним расставаться, но я все же двинулась вперед, волоча за собой большой, не по размеру, плащ. Сделала реверанс, как меня учили и как я всегда поступала в тех редких случаях, когда встречалась с матерью перед лицом придворных. Она откинула мой капюшон, и наши взгляды встретились. Все говорили, что у меня глаза матери, только чуть темнее.

— Дитя мое, — прошептала она дрожащим от отчаяния голосом. — Милая девочка, у нас никого больше не осталось, кроме нас самих.

— Ваше высочество, вы знаете, что сейчас важнее всего, — услышала я голос Каррильо. — Главное — безопасность ваших детей. После кончины короля, вашего мужа, они стали…

— Я знаю, кем стали мои дети, — прервала его мать. — Хочу знать другое — долго нам еще осталось, Каррильо? Как скоро придется бросить все и бежать в забытую Богом дыру невесть где?

— Несколько часов, не больше, — бесстрастно ответил архиепископ. — Колокола еще не звонили — объявление о смерти короля требует подготовки.

Он немного помолчал.

— Но это случится очень скоро, самое позднее — утром. Вам придется довериться мне. Обещаю, я позабочусь о том, чтобы с вами и инфантами ничего не случилось.

Мать перевела взгляд на него, прижав ладонь ко рту, словно в попытке подавить смех.

— Позаботитесь? Каким образом? Энрике де Трастамара в ближайшие часы станет королем. Если все эти годы глаза мне не изменяли, он точно так же пойдет на поводу у своих фаворитов, как и Хуан. Что вы можете нам предоставить, кроме отряда вашей стражи и убежища в женском монастыре? Собственно, почему бы и нет? Самое подходящее место для всеми ненавидимой чужой вдовы и ее отродья.

— Дети не могут расти в монастыре, — сказал Каррильо. — Нельзя и разлучать их с матерью в столь нежном возрасте. Ваш сын, Альфонсо, теперь законный наследник Энрике, пока его жена не родит ребенка. Заверяю вас, Совет не станет оспаривать права инфантов. Более того, они дали согласие, чтобы принц и его сестра воспитывались в замке Аревало в Авиле — части вашего наследства.

Наступила тишина. Я молча смотрела на ошеломленное лицо матери.

— Аревало, — эхом повторила она, словно ослышалась.

— По завещанию его величества, — продолжал Каррильо, — инфантам предоставляется богатое содержание и обоим по исполнении тринадцати лет будет пожаловано по отдельному городу. Обещаю, вы ни в чем не станете нуждаться.

Глаза матери сузились.

— Хуан почти не видел наших детей, они никогда его не интересовали. Его вообще никто не волновал, кроме этого чудовища, кондестабля Луны. Но теперь вы говорите, будто он оставил им содержание. Откуда вам знать?