— Ты понимаешь, что я теперь буду помнить эти слова? Что не забуду.

— Я дура-а-ак. Не контролирую себя, когда начинаю ревновать.

— А что тогда делать мне? Со всеми этими твоими… бывшими и теми, кто строит тебе глазки?

— Я никогда… и в мыслях…

— А я? Почему ты мне не доверяешь?

— Я доверяю. Я больше никогда…

— Уходи… уходи сейчас… мне надо успокоиться.

— Ты меня простишь?

— Да… не знаю… мне тяжело. Мне не нравятся отношения, в которых я всегда под подозрением. И хватит… гоняться за Спелкиным. Ты сейчас не в том положении в вузе, чтобы себя подставлять. Тебя уже никто из беды не вытащит.

— Я знаю. Я всё помню и понимаю. Я ухожу. Поцелуй меня.

— Нет… прости… не могу… мне даже смотреть на тебя сейчас тяжело. Увидимся завтра. Нет, завтра зачёт по физкультуре на стадионе. Послезавтра. У нас семинар у Веры Алексеевны, а потом репетиция на День Открытых Дверей. Я буду ждать тебя в холле перед репетицией.

— Спасибо, спасибо… никогда больше. Я позвоню. Я буду звонить, можно?

— Да…


Мергелевск, август 2017 года


Я вышла на кухню ночью и услышала, как Ренат застонал во сне. Приоткрыла дверь. Муратов спал и… разговаривал:

— Больше никогда… я виноват… я не знал…

Я покачала головой и пошла к себе. В комнате полистала дневник Марины. Отдам его Ренату. Или нет? Он мне всё рассказал, словно отчёт предоставил. Но что у него на уме сейчас? Почему он пришёл ко мне? Да, у нас с ним и Мариной были хорошие отношения в университете. У меня со всей нашей театральной группой были хорошие отношения, однако… Неужели ему некому больше излить душу?

Я услышала, как Муратов разговаривает по телефону в кабинете:

— Вадим? Выяснил что-нибудь? Хорошо. Заедь за мной, я без колёс сегодня… У Веры Алексеевны… Где, где? Гулял. Мне нельзя иногда погулять? Просто зашёл чаю попить, обсудить мюзикл… Жду… Макар? Извини, что в выходной… отлично. Заедь в магазин «Золотой сундучок», возьми у них последний каталог. Потом отправляйся в «Бриз», куда Лейлу Рустемовну отвозил, попросишь, чтобы ей в номер позвонили, чтобы она спустилась в фойе и выбрала себе… чего-нибудь… серьги там, например, подвеску… в честь помолвки… Погоди поздравлять. Сначала убеди её, что она должна выбрать себе украшение, скажи, мы в оперу скоро идём… проследи, чтобы дешёвого не брала… ну, ты знаешь… Я не могу, занят, передай, позже к ней заеду. А ты потом мухой в «Сундучок». Чтоб упаковали там… красиво… Рассчитываю на тебя. Спасибо, Макарушка.

Помолвка? Так он действительно женится на Лейле? Хорошо, что я вчера не отдала дневник. К чему это теперь?

В дверь позвонили. Пришли Вадим и Артём. Олейников, косолапо шагая в тапочках, сразу прошёлся по нашей квартире с застоявшимся ремонтом, обстоятельно осмотрел все переделки и обсудил со мной предстоящую замену унитазов. Вадим постоял на кухне, жадно глотая с жары вишнёвый компот, а потом пошёл к Ренату, который приводил себя в порядок в моём кабинете. Артём потопал за Ярником. Я не собиралась подслушивать, просто зашла за чем-то в соседнюю комнату. Между кабинетом и гостиной у нас тонкая дверь, завешенная ковром на всю стену (да, мы с Валерой очень старомодны!). Мне всё было слышно.

Скрипнуло тяжко кресло (Артём уселся у окна), Ренат заговорил:

— Что ты узнал?

— Вернулась из Швеции три года назад, — сказал Вадим. — Не замужем. Пела в рок-группе. Ушла. Работала в нескольких местах на побережье. Сейчас… действительно в Кольбино. Живёт в семье художника Кардашева. Да, того самого…. твоего соседа слева. Как я понял, подрабатывает у него натурщицей.

Ренат помолчал, потом спросил жутковатым, изменившимся голосом:

— Ты и теперь думаешь, что это совпадение? Ты с ней говорил?

— Пока нет. Я немного знаю Кардашева по одному из наших проектов. Могу заехать и договориться о встрече.

— Не надо. Я передумал.

— Почему?

— О чём мне с ней говорить?

— Вы же…

— Десять лет назад. Расстались… плохо, обид куча. Смысл есть это ворошить? Я был влюблён в восемнадцатилетнюю девочку, которая была вся… моя. Признаюсь, я и сейчас не могу забыть… ту девочку. А кто ОНА после всех этих лет? Ты ждёшь, что мы на шею друг другу прыгнем?… Если она хоть один шаг сделает в моём направлении, тогда уж… озабочусь разговорами. А сейчас зачем? Я сниму квартиру в городе, пока она не уедет. И ты к Кардашеву не ходи.

— Ренат, почему…?

— Вадим, неужели так сложно понять? Потому что мы плохо расстались! Потому что моя семья ей и помогла, и тем самым сломала жизнь! Потому что она поломала жизнь мне! Потому что она вдруг вернулась, когда я… уже начал забывать, и подобралась совсем близко! Потому что я не знаю, где она была и с кем… спала, чёрт побери!!!

— Вот и признайся, что это для тебя самое главное!

— Ты знаешь, Вадь, мне объедки не нужны!

— Тогда почему…?

— Всё, Вадь! Разговор по душам закончен! Ты на меня работаешь? Вот и делай так, как я сказал!

— Ну ты дурак, Муратов! — с каким-то горьким восхищением проговорил Артём.

— А тебя, Портос, это вообще не касается! Ты не в курсе!

— Ну разумеется, Д’Артаньян ты наш! Да только, знаешь, трудно не заметить, когда ты пьяный каждый Новый Год на канатную дорогу лезешь и охранникам морды бьёшь, потому что они тебя не пускают!

— Вот именно! Я так больше не могу! Пора это прекращать!

— Ренат, ты уверен, что не хочешь с ней увидеться? — спросил Вадим со странной настойчивостью в интонации.

— Я всё уже сказал! — слышно было, что Муратов встал с дивана. — Идёмте!

— Повтори! Я должен знать, что ты отдаёшь отчёт в том, что говоришь…

— Я не пьян и абсолютно спокоен! Я не собираюсь видеться с Мариной!

— Ты не будешь искать с ней встречи и не станешь её преследовать?

— Ты обалдел, Атос?

— Скажи! Скажи это, вслух, осознанно!

— Не стану я!

— Ни при каких обстоятельствах?

— Нет!!!

— Хорошо. Я понял.

— И ты тоже! Никаких встреч и перетираний прошлого! Увидишь, делай вид, что не узнаёшь! Я понимаю…

— Нет.

— … ты за меня беспокоишься, но не надо с ней встречаться из-за меня. Я больше не сорвусь.

Я одна заметила, как тяжело прозвучало последнее «нет» Вадима?

— Нет!

— Что?

Заметил. Ренат заметил.

— Мне плевать на тебя, Муратов! — с чувством сказал Вадим. — Делай, что хочешь — но не говори, что делать мне!

— Вадь, ты о чём? — Ренат помолчал (я услышала, как он сделал несколько шагов) и с изумлением спросил. — Так, значит? Значит, все эти годы…?

— Да.

— И что, — с издёвкой протянул Муратов, — взыграло ретивое? Или хочешь отыграться за… тот прокол?

В комнате шумно завозились.

— Эй! Эй! — закричал Артём. — Пацаны, вы что? Вадим, сел быстро! Только мордобоя нам здесь не хватало!

Я слышала, как тяжело дышит Ренат. Он стоял совсем близко к двери под ковром:

— Вадь, ты понимаешь, что в этом случае нашей дружбе конец?

— Прекрасно понимаю. Нашей дружбе и так конец.

— Да что ты…?! Решил поставить всё на карту ради…?

— Ты от неё два раза отказался. Отрёкся.

— Только не надо из меня Иуду делать! Что на тебя нашло? Что за… пафос?!

— Я тебя понимаю… в чём-то. Но и ты меня пойми. Я уступил тебе тогда, не потому что… а просто верил, что ты… что всё у вас по-настоящему. Я был с тобой потом. Ни словом не упрекнул, потому что ты хотел всё исправить. Но сейчас… прости… не могу…

— Вадим, — голос Рената прозвучал жалобно. — Ну что ты делаешь? Подумай. Скажи, что тебе моча в голову стукнула, и я всё забуду. Будем… как раньше…

— Не будем. Теперь не лезь в мои дела. А я в твои не полезу. Насчёт меня… как хочешь поступай. Увольняй.

Ренат молчал не меньше минуты. Я всем сердцем ощущала тяжёлую атмосферу, повисшую в комнате.

— Пойдёшь к ней? — наконец глухо спросил Муратов.

— Да. Всё сделаю… чтобы…

— Ладно. Ты своё слово сказал. И я сказал. И ещё скажу. Встретимся.

Ренат ушёл, хлопнув дверью. Артём и Вадим сидели в комнате.

— Если ты уйдёшь, и я с тобой, — тихо сказал Олейников.

— Не надо, Тём, — с мукой в голосе проговорил Вадим. — Тебе семью кормить. А я не пропаду.

Он тоже встал и вышел. Артём задержался у двери, кивнул мне:

— Слышали?

— Да, — призналась я. Что скрывать, если они орали на весь дом?

Олейников пожевал губами, прислушиваясь к своим мыслям, потом с тоской спросил:

— Вот как это, а?

Я пожала плечами.

— Если бы я с Настей… вот так, а потом бы через десять лет её нашёл, меня бы ничего не остановило.

— Ты же знаешь Рената.

— Ох! Почему, Вера Алексеевна?

— Это страх, Тёма. Обычный мужской страх. Боязнь пройти через всё это заново. Фобия человека, который привык всё контролировать. Один раз в жизни не смог удержать ситуацию под контролем, а тут она повторяется. Это слабость. Но разве мы можем его упрекать? Любой бы сломался.

— Всё вроде понятно, а вроде… Что теперь будет, а? Вера Алексеевна.

— Поживём — увидим.

— Ну счастливо вам. Пойду.

— До встречи.

Я вошла в комнату, взяла дневник Марины со стола. Быть может, если он узнает, как она его любила…? А вдруг она просто не смогла выразить это тогда словами? Нет. Я заперла дневник в ящике стола.


Продолжение следует…