— Пипец, — тихо и обречённо сказал подросток.

— А вы не думайте, Игнат не такой простак, каким кажется. Девушка его бывшая на его вкус просто молилась.

— Ну дед!


…

— А где теперь твоя девушка? — с любопытством спросила Марина, когда они с Игнатом вышли из дома.

— Уехала, — подросток насупился. — Поступила в другой вуз, в Ростове.

— Понятно. Скучаешь?

— Нет.

— Обиделся?

— Нет…

— Переписываетесь?

— Нет. Слушай, я на откровенные беседы с тобой не подписывался, только на шоппинг, и то это для меня полный зашквар, учти, — кривясь, проговорил подросток.

— Бедный Игнатушка, — Марина легонько стукнула его кончиком пальца по носу.

* * *

Вадим сидел в машине, не доехав нескольких метров до дома Рената. Он заметил некоторое движение в доме и теперь наблюдал, как из коттеджа с башенками выходит семья художника: сам Кардашев и его внук. И Марина.

Художник встал у машины, а Марина с крепким на вид светловолосым подростком вышли на порог, повозились с замком и пошли по дорожке, непринуждённо болтая. Борис был прав: в семье Кардашева новую натурщицу приняли хорошо. Всё, конечно, очень странно, но… Вадим внимательно вгляделся в профиль художника, поджидающего молодых людей. Почему бы нет? Романтическим увлечениям покорны даже самые зрелые сердца. А Кардашев ещё ничего, правда, не засвечен ни в одном эротическом скандале (для выпечки которых желтушной макулатурой его возраст не помеха, а наоборот, лишний бонусный леденец для обсасывания), и вообще, в последнее время не избалован вниманием прессы и художественных критиков. Вадим после возвращения со вчерашней пьянки долго сидел в интернете, гугля подноготную «современного Климта». Почему критики повесили на живопись Кардашева ярлык «концентрированной эротики», Ярник так и не понял. Картины были хороши, свежи, напоминали Вадиму, скорее, творчество раннего Ренуара. Женщины, рыжеволосые в разных позах, живописно одетые, то ярко освещённые, то выступающие из тени. В одной из статей живопись Кардашева пафосно именовалась «неустанным плачем по умершей много лет назад любви всей его жизни».


… — Не-е-е, — вдруг совершенно не в тему протянул Борис, когда Вадим уже отчаялся услышать от него хоть что-то о Марине, — был у неё кто-то, был. Я сперва подумал: неужто девица? Не-е-е… — массажист многозначительно покачал головой, — такие бабы до тридцатника непользованными не досиживают.

Ярник навострил уши. За вечер в ресторане «Меркатор» всё общение с Танниковым свелось к обмусоливанию недавней «карьеры» Бориса в качестве альфонса и плачу по погибшей в душе массажиста «невинности». Вадим уже жалел, что организовал внеплановую и утомительную для него попойку. Должно быть, продавщица Катя с Каталки ошиблась, истолковав общение Марины и Бориса как «стремительный и грязный роман».

— Это ты о ком? — небрежно поинтересовался Ярник.

— Запал я тут на одну, — нехотя признался Танников, доливая Вадиму водки, — теперь хожу и думаю: копать или не копать? Знаешь анекдот: копать или сразу …? Не знаешь? А хрен с ним, дерьмовый анекдотец. Веришь, мне в один прекрасный момент обрыдло всё: бабы эти, спины, ляжки, целлюлиты… А тут она: свеженькая, неиспорченная, наивная, что ли, какая-то и циничная при этом… странная… Вазген, хозяин точки, на неё молился, продажи понимала одним своим голосом… харизма… Туда-сюда, я и сам не заметил, как влип. Была там ещё одна история, — Борис рассказал Ярнику о своей последней «медузе» и роковой татуировке. — Вот теперь думаю: идти дальше или бросить это дело? Надо же, на миллион попалась одна, которую я не завожу… обидно… С одной стороны, не хочется уже всего этого: цветы, подарки, ухаживания — устал я. А с другой стороны, награда в конце пути того стоит!

Ярник подумал, что бы сделал на его месте Ренат. Не стал бы выслушивать пьяные откровения «Казановы». Уже махал бы кулаками, а не сидел, как он, Вадим, с прилежным интересом на лице.

Но нужно было убедиться. Мало ли на свете рыжеволосых Марин.

— Ох, ничего себе! — благодушно хохотнул Ярник. — Прям заинтересовал ты меня. Фотка хоть есть?

— Есть, — Танников вытер пальцы о салфетку, пощелкал в телефоне. — Зацени.

Вадим посмотрел, промычал что-то пошловато-одобрительное и продолжил вытягивать из Бориса информацию. Адрес Кардашева он узнал по своим каналам. Узнал и… долго приходил в себя. Весь странный разговор с Ренатом стал понятен. Что теперь делать?


… Марина и внук художника шли по тропинке. Марина вдруг щёлкнула парня по носу, а тот взвился, поскакал от неё по траве, нарвал красных листьев с плюща, подбежал к девушке и начал втыкать их стебельками в рыжую шевелюру. Марина возмущённо завопила. Смеясь, принялась выпутывать из кудрей листья, распустила копну, погрозила кулачком спине подростка, убежавшего вперёд. Побежала было следом, но махнула рукой, продолжая трясти волосами.

Вадим положил руки на руль и опёрся о них подбородком. В голове его постепенно зрело решение.


Мергелевск, ЮМУ, апрель 2007 года


Я принимаю зачёт у четвёртого курса. Мне бы сейчас в весеннюю лазурь и зелень, туда, откуда в раскрытое окна кабинета влетают голоса, но я принимаю зачёт. Уже долго. Или просто время очень медленно летит. Иногда на меня находит понимание всей смехотворности моего состояния, и напряжённые (самую малость) студенты нервно реагируют, но Ренатик не реагирует никак. Его будто бы и нет в кабинете. Он улыбается тонкой, почти незаметной улыбкой. Улыбаются также его глаза, со взглядом, обращённым вовнутрь, и даже брови. Он худо-бедно отвечает на первый вопрос билета «Импрессионизм и его основные представители», и я задаю второй:

— Итак, каковы основные черты французского импрессионизма?

Ренат смотрит в открытое окно. Я невольно поворачиваюсь и гляжу туда же, куда и он. На спортплощадке проводится спецкурс на тему «Выживание в экстремальных условиях», очередное новшество нашего вуза. Сегодня у них что-то, связанное с морем. Преподаватель курса, специально приглашённый руководитель спортивного клуба, показывает первокурсникам надувной жилет. Студенты слушают и смотрят с интересом, им пока всё интересно. Это вот четверокурсников уже ничем не удивишь, им всё известно. Например, Ренату. Импрессионисты и их нелёгкие проблемы ему не близки. Он и так полон впечатлений[1]. Среди первокурсников хорошо заметна алая макушка Марины Михеевой. Щёки у неё тоже алые. Весь ФПР гудит сегодня, пол-общаги стало свидетелем вчерашней серенады. Муратов не такая личность, чтобы подобное событие прошло незамеченным. У Марины странное выражение лица. Личико её словно освещено изнутри. Если долго за ней наблюдать, видно, как проходят по нему мысли: вот она сосредотачивается и внимательно прислушивается к голосу преподавателя, вот забывается и вздыхает, мечтательно туманясь взглядом, вот краснеет и опускает глаза.

Я смотрю на неё недолго, умиляясь, и перевожу взгляд на мужчину со спасательным кругом в руках, при этом нещадно за это ругая себя мысленно. У меня тоже много впечатлений от вчерашнего дня, некоторые из них заставляют моё сердце биться с перерывами. Болит живот. Ночью пришёл запоздалый страх. Я могла убиться — каблук подвернулся так, что я начала падать лицом вниз. Как назло скакала я, любительница простора, как всегда, посреди лестницы, перила остались вне пределов досягаемости. И рядом почти никого. Как мужчина, что шёл навстречу с левой стороны, так быстро оказался рядом? Для меня это загадка. Я всё-таки сползла. Уже придерживаемая, на ступеньку ниже, несильно приложившись коленом. И он чуть не упал. Мы с ним долго топтались на лестнице в неловкости: «Живы?» «Ой! Кажется! Простите!» «Ну что же вы? Чуть…!» «Да вот так… вечно у меня…» «Тут есть, где посидеть? На вас лица нет». «Да, вон там… я испугалась…» «Пойдёмте, вам нужно прийти в себя».

У моего спасителя резкие, острые черты лица, небольшая бородка, сквозь которую виден старый шрам на подбородке, и тёмные улыбчивые глаза с лучиками морщин.

— Что? — вдруг спрашивает Ренат, поворачиваясь от окна.

— А? — «просыпаюсь» я. — Хм…Э-э-э… Основные черты французского импрессионизма.

— Они все светились, — убеждённо сообщает Муратов. — Люди на картинах. Особенно девушки.

— И это… всё?

Ренат пожимает плечами. Он уверен, что выразил самое главное. Мне нечего ему возразить. Я со вздохом беру зачётку и расписываюсь.


Мергелевск, август 2017 года


— Ты издеваешься? — спросила Марина, глядя на себя в зеркало. — Уолт Дисней представляет?

Игнат наклонил голову к плечу и развёл руками:

— Зато сразу озадачишь кавалера. Кто эта невменяемая красавица с царапинами на руках? Золушка, ты ли это?

Марина посмотрела на свои руки. Ну да, Пиксель на днях вдруг резко чем-то заинтересовался и вырвался из её объятий, поддав задними лапами и до крови продрав кожу у локтей.

— Мне нужно что-нибудь закрытое.

— А чем тебе не понравилось то платьице с чехлом?

— Ты просто зашёл и выбрал первое попавшееся!

— Я просто зашёл и выбрал самое подходящее! У меня глаз — алмаз.

— Ладно. Уговорил. Оно из них всех хотя бы не самое дорогое.

— И это бери!

— Ты чё? — Марина, скосив глаза, посмотрела на ценник на плече, — Ого! Не-не! И цвет не мой.

— Твой. Бери. Я дядь Борину программу знаю. Сначала гульки по городу, галереи-шмалереи, потом театр, потом ресторан и винишко, потом в номера. Одним платьицем не обойдёшься.

— Игнатик, — с чувством сказала Марина, — ты казался мне таким милым, неиспорченным мальчиком…

— Милым и неиспорченным я был в четыре года. А потом меня крестили. Как думаешь, мог ли я остаться несмышлёнышем с таким крёстным?