– Ты от него ушла? – спросил Грей.

– Нет, не ушла, а надо было. Может, тогда он бы бросил пить или стал бы лечиться. Хотя, кто знает… – В ее голосе слышалась печаль, словно она уже давно свыклась с перенесенной трагедией и утратой.

– Он сам от тебя ушел? – Невозможно было представить, чтобы кто-то мог так обойтись с Сильвией, да еще дважды. Однако мир полон странных людей, которые упускают свой шанс, не дают себе стать счастливыми и в конечном итоге губят собственную жизнь. И ничего с этим не сделаешь. Он это уже хорошо усвоил.

– Нет, он покончил жизнь самоубийством, – тихо проговорила Сильвия, – три года назад. Я долго не могла примириться со случившимся. Когда в прошлом году отец моих детей, Жан-Мари, умер, тоже было тяжело. Утрата всколыхнула воспоминания, так, наверное, часто бывает. Но что случилось, то случилось, и ничего нельзя изменить, как бы сильно я его ни любила. Он просто не мог жить дальше, а я ничем не могла ему помочь. Надо было с этим смириться. – По голосу Сильвии Грей понял, что ей это удалось. Ей многое пришлось пережить, но она выстояла. Достаточно было на нее посмотреть, чтобы увидеть, насколько это жизнестойкая, сильная женщина. Грею захотелось обнять ее, но он поостерегся, ведь Сильвия могла неправильно истолковать этот жест. А права такого у него нет – ведь они знакомы всего пару дней.

– Мне очень жаль, – мягко проговорил Грей, переполняемый эмоциями. После стольких безумных девиц в его жизни, превращавших в трагедию каждое мгновение, наконец перед ним была совершенно нормальная женщина, пережившая подлинную трагедию и не давшая себя сломить. Наоборот, она сумела извлечь урок из своих потерь.

– Спасибо.

Она улыбнулась ему, и они вместе вошли в собор. Они обошли его внутри и снаружи. Это было прекрасное строение двенадцатого века, Сильвия показывала Грею такие детали, на которые он прежде не обращал внимания, хотя и бывал здесь не раз. Прошло два часа, прежде чем, посидев в тишине собора, они тронулись в обратный путь.

– Расскажи мне о своих детях, – попросил Грей. Он мог предположить, что Сильвия, сильная и цельная личность, – прекрасная мать, хотя представить ее в этом качестве он не мог. Для него пусть лучше она будет только другом.

– Интересные ребята. Умные, – ответила Сильвия с гордостью, и Грей улыбнулся. – Дочка – художница, учится во Флоренции. А сын – историк, изучает Древнюю Грецию. Он несколько похож на отца, только, слава богу, сердцем мягче. Дочь унаследовала от отца талант, а не другие его качества. Она очень на меня похожа. Я хотела бы в будущем передать ей галерею, но боюсь, что она этого не захочет. У нее своя жизнь. Но я надеюсь, что гены еще заявят о себе, все-таки генетика – наука объективная, и моя дочь рано или поздно пойдет той же дорогой, что и я.

Они поравнялись с небольшим кафе, и Грей пригласил Сильвию на чашку кофе. Когда они устроились за столиком, Сильвия сказала:

– Расскажи теперь ты о себе. Почему ты один?

– Ты только что сама сказала. Все дело в генах. Я вырос в приемной семье и понятия не имею, кто мои настоящие родители. По-моему, это ужасно, не знать, кто ты и откуда, что ты можешь передать своим детям по наследству. А вдруг у меня в роду был маньяк-убийца? Зачем мне кого-то так подставлять? А кроме того, детство у меня было совершенно безумное. Я рос с убеждением, что детство – это такое проклятие. Никому такого не желаю.

И он коротко рассказал ей о своем прошлом. Об Индии, Непале, Карибах, Бразилии, Амазонке. Оказывается, расти в семье, где ни отец, ни мать понятия не имеют о том, что делают, травят себя наркотиками и в конце концов находят своего бога, это все равно что изучать атлас мира. За чашкой эспрессо всего не объяснишь, но Грей постарался. Сильвия слушала его с возрастающим интересом.

– Так, может быть, среди твоих настоящих предков был и художник. Он-то и передал тебе по наследству дар живописца.

– Возможно. А сколько в моей жизни было психов – у меня и родители такими были, да и женщины все больше такие попадались. Ни от одной из них я бы не рискнул завести ребенка. – Грей был абсолютно искренен – точно так же, как до этого Сильвия.

– Неужели все так безнадежно? И никакой надежды на будущее?

– Абсолютно. – Он усмехнулся. – Всю жизнь кого-то спасаю. Одному богу известно, зачем мне это. Я даже думал, что таково мое предназначение, во искупление всех моих грехов.

– Я тоже раньше так думала. Мой друг-скульптор был такой же. Я все старалась ему помочь, сделать как лучше, а в конечном итоге ничего у меня не вышло. Так всегда бывает: за другого ничего сделать нельзя. – Как и Грей, Сильвия испытала это на себе. – Любопытная вещь получается: когда с нами поступают несправедливо, мы возлагаем ответственность на себя. Начинаем копаться в себе, задумываемся над тем, что мы сделали не так. А оказываемся без вины виноватыми.

– Я тоже пришел к такому выводу, – поддакнул Грей. Ему было неловко признаваться, с какими неудачницами он обычно имел дело и с каким завидным постоянством они оставляли его. У Сильвии тоже испытаний хватало, но она не впала в пессимизм.

– Ты к психотерапевту не ходишь? – вдруг спросила она.

– Нет. Я читаю книги по психологии. А вообще-то я оплатил, наверное, тысячу часов консультаций своих приятельниц. А вот до себя руки не доходили. Я считал, со мной все в порядке, ведь это они чокнутые. А может, все как раз наоборот? Наступает момент, когда надо честно себя спросить: зачем, собственно, ты связываешься с такими? Из этого все равно ничего путного не выйдет. Их уже не изменить. – Он улыбнулся, и Сильвия рассмеялась. Она тоже пришла к такому выводу, вот почему после самоубийства ее скульптора избегала серьезных отношений.

Два года она потратила на то, чтобы прийти в себя, регулярно ходила к психотерапевту. В последние полгода даже отважилась на несколько свиданий, один раз – с молодым художником, который оказался большим ребенком, страшно избалованным, и дважды – с мужчинами на двадцать лет ее старше. Но потом поняла, что это уже не для нее, да и двадцать лет разницы – это чересчур. Мужчины ее возраста предпочитали молодых. Потом было еще несколько ничего не значащих встреч. На данный момент Сильвия для себя решила, что одной ей лучше. Ей не нравилась такая жизнь, не нравилось спать одной в холодной постели. Выходные после того, как разъехались дети, стали невыносимо одинокими, да и вообще она чувствовала, что рано ей еще сдаваться. Но они с ее аналитиком не исключали возможности, что она больше никого не встретит, и Сильвия хотела научиться с этим жить. Это лучше, чем если кто-то снова начнет переиначивать ее жизнь. Отношения казались чем-то слишком сложным, но и одиночество – слишком тяжким. Она стояла на перепутье, еще не старая и уже не молодая, немолодая, чтобы сойтись не с тем человеком, или с чересчур тяжелым по характеру, и достаточно нестарая, чтобы смириться с одиночеством на всю оставшуюся жизнь. Но сейчас она уже понимала, что это вполне может случиться. Ее это пугало, но страх новых испытаний и, возможно, трагедий был сильнее. Она старалась жить сегодняшним днем, вот почему в ее жизни не было мужчины и она путешествовала с друзьями. Все это она исключительно бесхитростно поведала Грею. И в ее словах не было ни тени уныния, отчаяния или смущения. Это была женщина, стремящаяся понять, что для нее лучше, и способная в полной мере отвечать за свои поступки и решения. Грей изумлялся ее искренностью и восхищался ею.

– Ну что, напугала я тебя? – спросила Сильвия.

– Не очень. Это правда жизни, хоть и тяжелая. Жизнь вообще штука непростая. Ты – одна из немногих нормальных женщин, которых я знаю. О женщинах, с которыми я имел дело, я вообще не говорю. Они теперь, наверное, все пристроены по психушкам. Не знаю, с чего я возомнил себя Господом Богом и вздумал что-то менять в их жизни, ведь по большей части в том, что с ними творилось, были виноваты они сами. Ну почему я решил, что должен нести этот крест?! Я больше не в силах этим заниматься, так что пусть уж я лучше буду один. – После всего, что рассказала Сильвия, его тоже потянуло на откровенность. Пожалуй, за много лет это был его первый нормальный откровенный разговор с нормальной женщиной. И эту возможность нормального общения Грей не хотел потерять. Грей не знал, как могут сложиться их отношения, но он определенно хотел, чтобы они не заканчивались в этот вечер.

– Давай увидимся в Нью-Йорке, – по-детски трогательно проговорил он. – В кино сходим, а?

– С удовольствием, – не ломаясь, ответила Сильвия. – Только предупреждаю: у меня ужасный вкус. Дети со мной в кино не ходят. Я ненавижу заумные европейские фильмы, не выношу на экране секс, насилие, трагические финалы и наивную чушь.

Если ты привык, выходя из кинотеатра, размышлять над тем, что все это значило, тогда лучше тебе пойти с кем-нибудь другим.

– Отлично! Значит, мы будем смотреть старые выпуски мыльных опер – например, «Я люблю Люси», – и диснеевские фильмы из видеопроката. Попкорн твой, кассеты мои.

– По рукам! – Сильвия улыбнулась. Грей проводил ее до отеля, а прощаясь, обнял и поблагодарил за чудесно проведенное время.

– Тебе обязательно уезжать завтра? – с сожалением спросил он.

Ему хотелось быть рядом с ней, здесь, в Портофино. Или, на худой конец, быть уверенным в том, что увидит ее в Нью-Йорке. Он еще не встречал женщины, с которой хотелось говорить еще и еще. Все его прежние отношения с женщинами складывались по иному сценарию, и сейчас Грей был беспомощен и неуверен в себе. Он настолько привык быть чьей-то опорой, что ему и в голову никогда не приходило искать женщину, которая могла бы стать ему другом. А Сильвия Рейнолдс как раз была такой женщиной. Казалось, глупо в пятьдесят лет в Портофино найти женщину своей мечты. Грей попытался представить, что сказала бы на это Сильвия. Может, поспешит избавиться от него, как и прежние его подружки? Вряд ли – ведь она совершенно нормальная, красивая и умная, беззащитная, открытая и настоящая.