Мыс Роберто любим друг друга. Понимаем, как строятся наши отношения. Скажете, они не идеальны? Нет. Но это любовь. А любовь никогда не идеальна. Если бы я умела держать себя в руках, то и он владел бы собой. Вина обоюдная. Роберто способен измениться, я знаю. Скажете, глупые женские бредни? Мне все равно. Роберто – родственная душа, мой лучший друг. Я не помню своей жизни без Роберто. Он, как брат, всегда рядом. А наши неурядицы, если угодно так называть их, кроются в самой глубине.

Наши дедушки совместно владели ромовой компанией на Кубе, а предки много поколений назад прибыли из Австрии и Германии. Родители общались с тех самых пор, как вместе с другими удрали с острова в 1961 году. В пятый день рождения Роберто я вцепилась в его каштановые кудряшки, и мы катались с ним по всему двору. И потом очень долго держались друг с другом грубовато, словно брат и сестра. Во время празднования моего quinceanera[81] (первого среди еврейских девушек в Майами) Роберто столкнул меня в гостиничный бассейн в моем красивом шелковом платье. Но и я ухватила его за лодыжку и потянула за собой. Мы десять минут окунали друг друга, а потом обменялись первым поцелуем и барахтались в воде, пока моя Mami не завопила с берега.

Я не признавалась sucias о своих трудностях, только рассказала Элизабет, своей лучшей подруге, о наших стычках и о случайной пощечине. И это все. А остальным не смогла. Я знаю sucias: они моментально вызвали бы полицию и засадили Роберто в тюрьму. Полагают, что все зло от мужчин. Sucias одобрили бы, если бы я от него ушла. Но все они сделали карьеру. А я, проведя восемь лет в роли домохозяйки, боюсь остаться одна. Как я прокормлю и воспитаю двоих – ay, chica – теперь уже троих детей? У меня нет никакого опыта. И потом, я привыкла к определенному образу жизни, а он требует таких денег, каких мне никогда не заработать.

Мои родители уже не богаты, как бы это ни выглядело со стороны. Они по-прежнему владеют домом на Палм-Айленд и «Мерседесом» десятилетней давности. Но это все, что у них осталось, кроме кредитных карточек и друг друга. На прошлой неделе мать позвонила и попросила взаймы. Соседи ничего об этом не знают, но пять лет назад отцу пришлось объявить о банкротстве.

Мои дедушки и бабушки, Господь упокой их души, владели на Кубе целыми городками на холмах и привезли в Майами кучу денег. Там они попытались основать новый бизнес: сеть автоматических прачечных, аптеки, рестораны, радиостанции (кое-что возглавил мой папа). Но отец больше преуспевал в организации празднеств, чем в делах. То же самое и с Mami, которая до сих пор очень красива. Но поскольку дед почил уже десять лет назад, кому-то надо организовывать бизнес.

Mami до сих пор каждую неделю покупает новое платье – привычка, усвоенная с тех пор, когда она была хрупкой, испорченной девчонкой и росла на Куинта-авенида в Миромаре. Она так и не научилась сдерживать себя в тратах, да и зачем? Я люблю Papi, но должна признать, что он не семи пядей во лбу. Складывает в стопку банковские уведомления, не потрудившись взглянуть на них. В прошлый раз, приехав, он расстроил меня тем, что по-прежнему мнет счета ATM и швыряет в ближайшую урну.

Когда мне исполнилось шестнадцать и я попросила машину с откидным верхом, отец купил мне «мустанг», а мама повела в магазины за нарядом для променада по Родео-драйв в Беверли-Хиллз. Тогда я не понимала, что благополучие родителей уже клонится к закату. Они нанимали пятнадцать человек подавать напитки на нашем заднем дворе, а я пробиралась мимо ног взрослых и бросала в канал пятицентовики и десятицентовики, а не центы. Отпуск длился целый месяц. Круизы, джаз-фестивали в Европе. С другим и семьями моих одноклассников мы ездили в Рио-де-Жанейро на карнавал, в Канны – на кинофестиваль. Весной мать возила меня в Нью-Йорк за одеждой, осенью – в Буэнос-Айрес – за обувью и сумочками.

Ни мама, ни папа не учились в колледже. Они попали в Майами в восемнадцать лет, и им пришлось осваиваться на новом месте. Английский язык они так и не выучили. Их окружали иммигранты с Кубы, и в этом не было необходимости. Кроме того, все считали: рано или поздно наступит день, когда морские пехотинцы скинут этого hijo de puta[82] (в доме родителей имя Кастро произносить запрещалось), и все вернутся домой.

Даже обанкротившись, родители продолжали устраивать вечеринки для друзей и предлагали любому заглянувшему к ним бутылку изысканного вина и полный набор блюд, приготовленных постоянным поваром, содержать которого не могли. Они до сих пор ставят регулятор кондиционера на шестьдесят градусов, что по-настоящему холодно; все богатые кубинцы усаживаются у своих домов в свитерах и мохнатых тапочках, желая показать, как они богаты. Я советовала родителям выключить кондиционер и пользоваться вентиляторами или приобрести оконные кондиционеры и установить их в тех комнатах, где они чаще бывают, но родители и слушать не хотят. Это оскорбляет их – ведь они хотят морозить неожиданных гостей (а кубинцы имеют обыкновение появляться, словно чертик из коробочки). Таковы мои родители, и они понятия не имеют, как можно быть другими. Они просят взаймы, потому что необходимо оплатить громадный счет после приема множества гостей на старой, текущей из всех щелей яхте. Я как-то посоветовала маме продать ее, но она начала называть меня такими именами, какие обычно употребляет, когда очень недовольна людьми: Bueno cuero, cochina, estupida, imbecil, sinverguenza.[83]

Роберто все это знает и дает им взаймы, но будьте уверены, если родители не расплатятся, то первая за все получу я. Муж понимает мою ситуацию: я не унаследую ни цента. И от этого его власть надо мной усиливается. Он угрожает вышвырнуть меня вон, и то и дело так и поступает. Его любимое занятие – бросить мои вещи в чемодан, выставить меня за дверь и держать там, пока сыновья не начнут звать: «Мама! Мама!» – и скрести ногтями дверное стекло.

Роберто уже спустился вниз и о чем-то разговаривает с Вилмой. Шарон, наша няня-шведка, живет в гостевом домике и в свободное время занимается на заочных курсах. Она повела ребят в школу, потому что сегодня утром мне было совсем плохо. Добрая старая Вилма. Когда родители больше не могли ей платить, она переехала сюда и стала работать у нас. Вилма не знала никакой другой семьи, кроме нашей. Ей скоро шестьдесят, и она мне почти как мать. Мы, конечно, предложили ей гостевой домик, но она сказала, что предпочитает поселиться в маленькой задней спальне за кухней. Все, что есть у Вилмы, – ее старый телевизор. Вилма не позволяет, чтобы мы купили ей новый, и не хочет, чтобы я подключила ее к кабелю, хотя это не потребовало бы никаких дополнительных затрат. Библия на прикроватном столике, на стене четки и несколько почтовых открыток, которые она получила от дочери из Эль-Сальвадора, в шкафу висит несколько простеньких платьев. Вилма порадуется за нас, когда у меня родится дочь. Ей все равно, что мы евреи. Она любит нас. Мне кажется, Вилма догадывается о моей беременности – ведь это она убирает мусорную корзину из ванной, а в ней теперь не бывает «Тампакса», который я употребляла во время месячных. Вилма наблюдательна. Она советует мне не перенапрягаться и убеждает меня пить смесь, считая ее полезной для беременных: кукурузный крахмал, вода и корица. От одного запаха этой смеси меня начинает мутить.

Голос Роберто все бухает внизу – муж рассказывает, о чем пишут в газетах, – а Вилма пускает воду. Многие считают меня шумной – им стоило бы познакомиться с моим супругом. Я серьезно. Думаете, кубинцы – горластые люди? Послушайте кубинских евреев. Те lo juro. Я не сознавала, как мы орем, пока не попала в Бостоне в колледж, где едва слышала, о чем говорят. Мне показалось, что в этом снежном и холодном городе все беседуют шепотом. Майами – это вечный гомон и влажная жара. А в нашем доме шума было больше, чем в других. Я не представляла себе иной жизни.

Прежде чем спуститься вниз и позавтракать с мужем, пришлось ждать, пока не схлынет новая волна тошноты. Я села в шезлонг в углу хозяйской ванной, возле углубленной в пол чашки джакузи, постаралась сосредоточиться на последнем номере «Эллы» и не замечать, как начинают вращаться стены. Я испробовала все, даже повязывала на запястья хваленые «морские ленты». И немного удивляюсь, что Роберто не замечает, как мне не по себе. Он занят в большом процессе, который продлится до марта и отнимает все его силы. Напряжение убивает Роберто. Только бы он выиграл. А что, если проиграет?

Я попыталась углубиться в статью о том, как добавить романтичности в личные отношения. Признаться, я не понимаю, что происходит с нашими интимными отношениями. Когда-то они были пылкими – все продолжалось час и больше. А теперь все происходит быстрее и быстрее, словно мы можем обходиться друг без друга и производим автоматические движения, стараясь зачать ребенка. Я бы не отказалась от чего-то романтичного – свечей или негромкой музыки. Статья в «Элле» предлагала разные хитрости, в том числе любовные ноты и лепестки красной розы. Но Роберто расхохочется, если я попробую что-нибудь в этом роде.

Очередная беременность, я думаю, не придаст пикантности нашим отношениям. Роберто расстроен тем, что я прибавила в весе после прошлых родов – по пять несгоняемых фунтов на каждого сына. А теперь еще новый вес. Он очень часто дает мне понять, что не испытывает желания из-за моего объема. По-моему, мне ничего не светит, пока я не сумею натягивать на себя майку так, чтобы Роберто казалось, будто перед ним Сальма Хайек. Я не такая уж грузная. Мой врач, доктор Фиск, говорит, что у меня идеальный вес. Во мне пять футов пять дюймов, и при этом я вешу 145 фунтов. Я сказала доктору: Роберто хочет, чтобы я сбросила несколько фунтов, и она нахмурилась. Как-то раз доктор Фиск спросила меня про синяки на моей спине. Я ответила, что поскользнулась на льду. Посмотрев на меня долгим взглядом из-под очков, она поинтересовалась, не было ли на льду человеческих рук. Я не ответила, и доктор не настаивала.

Уставившись на фотографию Бенджамена Братта с его эспаньолкой в «мужском» разделе «Эллы», я ждала, когда мне полегчает. Почему все считают его таким красивым? Лично я предпочитаю Рассела Кроу. Вот настоящий мужчина – крепкий парень. А Братт, похоже, развалится, если его покрепче обнять. Я поднялась, но мне тут же пришлось сесть снова. Я словно оказалась на карусельке моих сыновей. Да, chica, надо учиться привыкать к состоянию беременности. Не лучше ли объявить, как обстоят дела, и покончить со своими мучениями? Очень трудно притворяться здоровой, когда рядом пятилетние сыновья, – поднимать их на руки, катать на спине, пока они ржут как caballo[84]. Иногда я очень устаю, кажется, что вот-вот умру. Если все время тошнит, не можешь нормально думать.