Мадемуазель Сержан не забывает позаботиться и о красивом праздничном наряде для своей ненаглядной Эме. Обложившись образцами тканей, подруги сосредоточенно выбирают самые лучшие – мы сидим тут же во дворе, в тени, и работаем. Думается, платье обойдётся Эме недорого. Впрочем, по-другому ей поступать не резон. С её семьюдесятью пятью франками в месяц, из которых надо вычесть тридцать за пансион – её (за свой она не платит) и сестры (тут она тоже экономит), – и двадцать франков, которые она отсылает родителям (это мне известно от Люс), – с её жалованьем никак не оплатить красивое платье из белой ангорской шерсти, образчик которой я видела.

Ученицам не принято в открытую беспокоиться о своём праздничном туалете. Но все как одна начинают суетиться ещё за месяц и наседают на матерей, чтобы те купили ленты, кружева или какую-нибудь новую отделку для прошлогодних платьев. Но хороший тон требует, чтобы об этом помалкивали. Мы спрашиваем друг у друга с равнодушным любопытством, как бы из вежливости: «Ты в каком будешь платье?» и как бы вполуха слушаем ответ, произнесённый с таким же небрежным видом.

Дылда Анаис задала мне привычный вопрос, рассеянно отведя глаза в сторону. Я с отсутствующим видом, бесстрастно отвечаю:

– Ничего особенного… белый муслин… открытый корсаж клином ворот шалькой с запахом… короткие до локтя рукава а-ля Людовик Пятнадцатый с муслиновой отделкой. И всё.

На раздаче наград мы все в белом, но платья украшены светлыми лентами, шу, бантами, поясами – мы много внимания уделяем их цветам, которые каждый год стараемся менять.

– А ленты? – спрашивает Анаис, едва шевеля губами.

(Так я и знала, что она это спросит.)

– Тоже белые.

– Ну, дорогая, ты будешь прямо невестой! Знаешь, многие на фоне такой белизны выглядели бы чёрными – как блохи на простыне.

– Да. Но мне, к счастью, белое идёт. (Позлись, девочка. При твоей жёлтой коже тебе, чтобы не походить на лимон, приходится нацеплять на белое платье красные или оранжевые ленты).

– А у тебя какие ленты, оранжевые?

– Нет, оранжевые у меня были в прошлом году. У меня будут а-ля Людовик Пятнадцатый – полосатые, фай и сатин, слоновая кость и мак. А платье – шерстяное, кремового цвета.

– А у меня, – заявляет Мари Белом, хотя её никто не спрашивает, – платье будет из белого муслина, а ленты – цвета незабудки, сиренево-голубые, очень красиво!

– У меня платье готово, – вступает Люс, всегда пристраивающаяся у моих ног или рядом, – но я не знаю, какими лентами его отделать. Эме говорит, что синими…

– Синими? Твоя сестра, при всём моём к ней уважении, – дура. С такими зелёными глазами, как у тебя, и синие ленты – да это ни в какие ворота не лезет! В шляпном магазине на площади продают очень красивые ленты холодного зелёного и белого цветов… Платье у тебя белое?

– Да, белое, из муслина.

– Ну вот! Теперь тереби сестру, чтобы она купила тебе зелёные ленты.

– Да ну её, я сама куплю.

– Тем лучше. Увидишь, какая ты будешь красотка. Таких, что рискнут взять зелёные ленты, будет раз, два и обчёлся. Зелёные ленты мало кому к лицу.

Бедняжка! Стоит мне, пусть нечаянно, сказать ей что-нибудь приятное, как она расцветает…

Директриса, которой предстоящая выставка внушает беспокойство, всё время дёргает и поторапливает нас; то и дело сыплются наказания – после занятий мы должны сплести двадцать сантиметров кружев, подрубить метровый край материи или связать двадцать рядов. Сама она тоже трудится – вышивает пару восхитительных муслиновых занавесок, когда у неё остаётся время от Эме. Эта милая бездельница, ленивая, как кошка (она вообще похожа на кошку), уже после пяти-десяти стежков вздыхает и потягивается у нас на виду. Мадемуазель, не решаясь её бранить, говорит лишь, что Эме «подаёт нам дурной пример». После таких слов строптивая Эме бросает своё шитьё, сверкнув глазами, кидается к подруге и шутливо кусает её. Старшие девчонки улыбаются и подталкивают друг друга локтями, младшие – и бровью не ведут.

Большой лист бумаги со штемпелем префектуры и печатью мэрии, обнаруженный мадемуазель в почтовом ящике, сразу нарушил покой этого неожиданно свежего утра. Все головы заработали, и языки тоже. Мадемуазель разворачивает конверт, читает, перечитывает бумагу и ничего не говорит. Её взбалмошная подружка, досадуя на своё неведение, хватает лист своими быстрыми требовательными лапками и так громко восклицает «Ах!» и «Вот не было печали!», что мы страшно заинтригованы и не можем усидеть на месте.

– Да, – говорит мадемуазель, – меня предупреждали, но я ждала, когда оповестят официально. Он – один из друзей доктора Дютертра.

– Это всё хорошо, но надо сказать девчонкам, ведь будут вывешены флаги, будет иллюминация, банкет… Поглядите, ведь они сгорают от нетерпения!

Ещё бы не сгорали!

– Да, объявим им… Девушки, слушайте меня внимательно и постарайтесь сделать выводы! По случаю предстоящей областной сельскохозяйственной выставки в столицу департамента прибудет министр сельского хозяйства, он воспользуется случаем, чтобы торжественно открыть новые школы. Город будет украшен флагами, будет иллюминация, на вокзале устроят встречу… Впрочем, полно, вы обо всём узнаете от городского глашатая. Вам же надо поторапливаться, чтобы успеть сделать свои работы в срок.

Воцаряется глубокая тишина. Но мы тут же взрываемся! Раздаются выкрики, потом ещё, и возрастающий гул прорезает пронзительный голос:

– А министр будет нас спрашивать?

Мы шикаем на Мари Белом с её дурацкими вопросами.

Мадемуазель строит нас, хотя урок ещё не кончился, и под наши крики и болтовню отпускает нас домой, чтобы самой пойти прояснить мозги и отдать необходимые распоряжения к предстоящему небывалому событию.

– Ну, старушка, что ты на это скажешь? – спрашивает меня на улице Анаис.

– Скажу, что наши каникулы начнутся на неделю раньше и ничего хорошего я в этом не вижу. Когда я не хожу в школу, мне скучно.

– Но будут праздники, балы, игры на площадях.

– Да, и множество людей, перед которыми можно покрасоваться, ты это хочешь сказать! Мы будем в центре внимания. Как-никак Дютертр – личный друг нового министра (поэтому его новоиспечённое превосходительство и отважился показаться в такой дыре, как Монтиньи), и он выставит нас вперёд…

– Ты правда так думаешь?

– Конечно! Он затеял всю эту кутерьму, чтобы спихнуть теперешнего депутата.

И Анаис уходит сияющая, в мечтах об официальном праздновании, когда на неё будут устремлены десять тысяч пар глаз!


Городской глашатай объявил новость. Нас ждут непрерывные радости: министерский поезд прибудет в девять часов, муниципальные власти, ученики обеих школ, наконец, все самые значительные представители населения Монтиньи будут ждать министра у вокзала, около городских ворот; потом они поведут его по украшенным флагами улицам к школьным зданиям. Там он произнесёт речь с трибуны! В большом зале мэрии состоится многолюдный торжественный банкет.

Потом раздача наград взрослым. (Господин Дюпюи привозит несколько фиолетовых и зелёных ленточек тем, кому его друг Дютертр чем-либо обязан; Дютертр таким образом делает весьма ловкий ход.) А вечером – большой бал в банкетном зале. Городской духовой оркестр (нечто неописуемое!) любезно предложил свои услуги. И наконец, мэр предлагает жителям украсить флагами и зеленью свои дома. Уф! Какая честь для нас.


Утром в классе мадемуазель торжественно объявляет – сразу видно, что грядут важные события, – о визите дорогого Дютертра, который со свойственной ему любезностью подробно поведает нам, как будет протекать церемония.

Однако Дютертр заставил себя ждать.

Лишь днём, часа в четыре, когда мы складываем в корзинки вязанье, кружева, вышивки, Дютертр, как всегда стремительно и без стука, входит в класс. Я его не видела со времени его «попытки посягнуть на мою честь», он всё такой же: одет с привычной изысканной небрежностью – пёстрая рубашка, почти белый костюм, вместо жилетки большой светлый галстук, заправленный за пояс, – и мадемуазель Сержан, и Анаис, и Эме Лантене, вообще все находят, что он одевается в высшей степени элегантно.

Разговаривая с учительницами, он то и дело поглядывает на меня. Глаза у него чуть раскосые, злые и диковатые, но он умеет придавать им мягкое выражение. Больше он меня в коридор не заманит, дудки!

– Ну что, девочки, – восклицает он, – вы довольны, что увидите министра?

В ответ раздаётся неясный почтительный шёпот.

– Значит, слушайте! Вы постараетесь как следует встретить его на вокзале. Вы все будете в белом! Но это ещё не всё, три девушки преподнесут ему букеты цветов и одна из них прочтёт небольшое приветствие!

Мы с деланной робостью и притворным испугом переглядываемся.

– Не стройте из себя дурочек! Одна должна быть во всём белом, другая – в белом с голубыми лентами и третья – в белом с красными лентами. Получится что-то вроде почётного французского знамени, этакого симпатичного флажка. Ты, разумеется, будешь участвовать (это он мне), ты девушка видная и, по-моему, хорошо смотришься. Какие у тебя будут ленты на празднике?

– В этом году я вся буду в белом.

– Отлично. Что-то вроде юной девственницы. Так вот, ты встанешь посерёдке. И произнесёшь небольшой спич в честь моего друга министра. Думаю, он не заскучает, глядя на тебя.

(Дютертр с ума сошёл, разве можно отпускать здесь такие шутки! Мадемуазель Сержан меня убьёт.)

– У кого красные ленты?

– У меня, – выкрикивает Анаис, трепеща от надежды.

– У тебя? Ладно.

Эта чертовка наполовину солгала – ленты у неё полосатые.

– А синие у кого?

– У меня, су… дарь, – лепечет Мари Белом сдавленным от страха голосом.

– Ну вот и хорошо. Ваша троица будет неплохо выглядеть. И потом, что касается лент, не стесняйтесь, можете позволить себе любое безрассудство, плачу я (гм!)! Красивые пояса, сногсшибательные банты и ещё обязательно букеты соответствующего цвета!