Я нахожу, что она очень возбуждена, у неё грозный взгляд и грустная складка у рта. Она садится к столу и что-то быстро пишет карандашом на белом листке бумаги, бормочет какие-то цифры: «…здесь, по два луидора в день… полторы тысячи франков Гунту по возвращении в Париж… да ещё этот кретин хочет, чтоб мы обязательно на обратном пути побывали в Байрете… Да, сложная штука жизнь!»

– Ты мне что-то сказала. Марта?

– Собственно, я не тебе. Я говорю, что жизнь сложная штука.

– Сложная… вполне возможно.

Она пожимает плечами.

– Да. «Вполне возможно». Вот если бы тебе нужно было найти пятьсот луидоров…

– Пятьсот луидоров?

– Не пытайся сосчитать, это составляет десять тысяч франков. Если бы тебе надо было… хоть из-под земли достать подобную сумму, что бы ты сделала?

– Я… я бы написала банкиру… и Алену.

– Как всё просто!

Она говорит так сухо, что я задаюсь вопросом, уж не обидела ли я её.

– Как ты это странно сказала. Марта. А что, тебе… тебе нужны деньги?

Её жёсткие серые глаза смотрят на меня с сочувствием.

– Ах ты, бедная моя чернушка, мне даже жаль тебя. Ну конечно же, мне нужны деньги… Всегда нужны, всегда!

– Но, Марта, я думала, что вы богаты! Романы Леона не залеживаются на полках, к тому же твоё приданое..

– Конечно, конечно. Но ведь есть-то надо. «Шатобриан»[16] в этом году стоит бешеных денег. Так что представляешь себе, как трудно приходится женщине, имеющей тридцать тысяч годового дохода на всё про всё, если она хочет прилично жить?

Я размышляю несколько мгновений, делаю вид, что подсчитываю.

– Да, конечно… это должно быть маловато. Но в таком случае, Марта, почему же ты мне…

– Я тебе?..

– Почему ты не скажешь мне? У меня есть деньги, и я была бы только рада…

Она награждает меня поцелуем, звонким как шлепок, и дёргает за ухо.

– Ты очень мила. Я не отказываюсь. Но не сейчас. Подождём, у меня есть ещё кое-какие возможности, надо попробовать. А тебя я оставлю на крайний случай. А потом… это даже развлекает меня – вести неустанную войну с деньгами, утром я просыпаюсь и вижу неоплаченный счёт, который мне присылают уже в десятый раз, и говорю себе, глядя на свою пустую ладонь: «Сегодня вечером в этой ручке должно лежать двадцать пять луидоров».

Поражённая, я смотрю на эту маленькую Беллону, похожую в своём зелёном платье на кузнечика… «Воевать, бороться»… какие странные, пугающие слова, сразу представляешь себе напряжённые мускулы, угрожающие жесты, кровь, торжество победы… Я стою перед ней в полной растерянности, бессильно опустив руки, и думаю о своих недавних слезах перед фотографией Алена, о своей загубленной жизни… Но вдруг меня охватывает смятение.

– Марта… как же ты тогда поступаешь?

– Что ты хочешь сказать?

– Как же ты поступаешь, когда тебе так нужны бывают деньги?

Она улыбается, отворачивается, потом снова смотрит на меня отсутствующим и мягким взглядом.

– Когда как… занимаю деньги у издателя Леона… улещиваю портного… или же стараюсь его припугнуть… К тому же бывают и неожиданные поступления.

– Ты хочешь сказать, тебе возвращают деньги, которые тебе были должны, которые брали у тебя в долг?

– Да, вроде этого… Я слышу голос Клодины; с кем это она там разговаривает?

Марта подходит к двери и выглядывает в коридор. В тяжёлом раздумьи я слежу за ней взглядом… Впервые в жизни я притворилась наивной дурочкой, вела себя как какая-нибудь Роз-Шу… «Неожиданные поступления!..» Марта очень беспокоит меня.

Клодина действительно с кем-то разговаривает в коридоре. Я слышу: «Моя До-о-оченька…» Какая ещё дочь? И сколько нежности в голосе…

Она появляется в дверях, ведя на поводке невозмутимую и жеманную Фаншетту, которая плавно изгибается при ходьбе; она видит нас, и её зелёные глаза темнеют. Марта в восторге хлопает в ладоши, как в театре.

– Узнаю Клодину! Где вы отыскали это очаровательное создание? У Барнума?

– Да нет. У нас. В Монтиньи. Фаншетта, сидеть! Клодина снимает свою мужскую шляпу, встряхивает кудрями. Как мне нравятся её матовое лицо, её мягкий диковатый взгляд. Кошечка скромно садится, спрятав хвост под передними лапками. Хорошо, что я услала Тоби погулять с Леони, ему бы наверняка не поздоровилось от её когтей.

– Как поживаете, принцесса Греза?

– Здравствуйте, Клодина. Вы хорошо доехали?

– Прекрасно. Рено был очарователен. Он всю дорогу любезничал со мной, так что у меня ни на мгновение не создалось ощущения, что я замужем… Представьте себе, какой-то господин захотел купить у меня Фаншетту! Я посмотрела на него так, словно он хотел изнасиловать мою мать… Как здесь жарко. Много ли у вас соберётся дам?

– Нет, нет, только Каллиопа ван Лангендонк.

Клодина весьма ловко перекидывает ногу через стул с очень высокой спинкой.

– Вот это здорово! Я обожаю Каллиопу. Мы здорово позабавимся. И потом, она такая хорошенькая, к тому же она последняя обладательница «античной души».

– Надо же сказать такое! – возмущается Марта. – Она же настоящая космополитка, как, к примеру, крупье в казино!

– Это самое я и хотела сказать. Мне по наивности представляется, что она воплощает в себе народы, живущие под нами.

– Кротов? – робко иронизирую я.

– Нет, не ехидничайте, моя милая девочка. Под нами… на карте: а вот и она сама. Предстаньте перед нами, Каллиопа, Геба, Афродита, Мназидика… Ради вас я выложила весь запас известных мне греческих имён!

На Каллиопе чудесное платье из чёрного шантильи на очень светлом крепдешиновом чехле, в нём она кажется голой. Едва переступив порог, она в изнеможении падает в кресло.

– Я умираю. Три этажа…

– …это плохо для кожи, – подхватывает Клодина.

– Это хорошо для беременной женщины. Это делает, что ребёнок падает.

Марта, испуганно: – Вы беременны, Каллиопа?

Каллиопа, безмятежно: – Нет, never, никогда.

Марта, с горечью: – Счастливица! Впрочем, я тоже никогда. Но как несносны все эти предосторожности. А как предохраняетесь вы?

Каллиопа, целомудренно: – Я вдова.

Клодина: – Конечно, это хороший способ. Но разве быть вдовой достаточно и разве это обязательно? А когда вы не были вдовой, как вы устраивались?

Каллиопа: – Я делала сверху два маленьких крестика до этого. И кашляла… после…

Марта, прыская со смеху: – Крестики!.. На ком это? Вы крестили себя или его?

Каллиопа: – Обоих, dearest.[17]

Клодина, громко хохоча: – И кашляли после? Это, вероятно, греческий обычай?

Каллиопа: – Нет, poulaki mou,[18] кашлять надо вот так (кашляет), и всё уходит.

Марта, не скрывая сомнений: – Это приходит гораздо быстрее, чем уходит… Клодина, передайте мне персиковый компот.

Клодина, озабоченно: – Я не любопытна, но мне страшно хотелось бы увидеть выражение его лица…

Каллиопа: – Чьё выражение лица?

Клодина: – Выражение лица покойного ван Лангендонка, когда вы делали свои маленькие крестики.

Каллиопа, невинно: – Я их не делала на лицо.

Клодина, громко смеясь: – Ха, ха, ха, как это меня забавляет. (Давясь от смеха.) Эта чёртова Каллиопа меня уморит!

Она визжит, она в полном восторге. Марта тоже задыхается от смеха. И даже я сама, хоть и стыжусь их речей, невольно улыбаюсь в спасительном полумраке, но этот полумрак не может защитить меня, Клодина замечает мою молчаливую улыбку, которую, к своему неудовольствию, я была не в силах сдержать.

– Я всё вижу, «святая Анни». Ступайте-ка лучше поиграть в парк или по крайней мере сделайте вид, что ничего не понимаете. Впрочем, нет (её резкий голос становится мягким и певучим), лучше ещё раз улыбнитесь! Когда уголки ваших губ поднимаются, а ресницы опускаются, истории Каллиопы кажутся менее двусмысленными… моя маленькая Анни… чем ваша улыбка…

Марта быстро раскрывает веер между Клодиной и мной:

– …ещё немного, и вы станете называть мою невестку «Рези». Благодарю вас, но я не желаю, чтоб моя добропорядочная комната служила для этого!

Рези? Что это значит? Я набираюсь храбрости.

– Вы сказали… Рези? Это какое-то иностранное слово?

– Вы попали в самую точку! – отзывается Клодина, тогда как Марта и Каллиопа обмениваются улыбками, словно сообщницы. Весёлости Клодины как не бывало, она перестаёт лакомиться своим кофе глясе и на минуту погружается в глубокую задумчивость, глаза её темнеют, точь-в-точь как у её белой кошечки, которая задумчиво и грозно устремила свой взгляд в пространство…


О чём они говорили ещё? Право, не знаю, я забилась в самый тёмный уголок. До меня доносились обрывки их речей, но я никогда не осмелюсь занести их в тетрадь. Всякие ужасы! Каллиопа говорит обо всём легкомысленно, с необычным цинизмом. Марта – грубо и откровенно, нимало не смущаясь: Клодина – со страстностью дикарки, что всё-таки меньше меня возмущает.

Они дошли до того, что стали со смехом расспрашивать меня о таком, что я даже в мыслях своих не смею назвать. Я не поняла и половины вопросов, я что-то бормотала в ответ, старалась высвободить свои руки из их цепких рук; в конце концов они оставили меня в покое, хотя Клодина и прошептала, пристально глядя в мои светлые глаза, которые так легко подчиняются чужой воле: «Эта Анни очаровательна, словно молоденькая девушка». Затем она откровенно зевнула и, сказав на прощание: «Я слишком долго не видела своего любимого; без него время тянется слишком медленно!», ушла первой, уводя с собой свою белую кошечку с зелёным кожаным ошейником.


Можи всё больше и больше липнет к Марте. Он курит ей фимиам, перемешанный с парами виски. Эти свидания в пять часов у музыкальной эстрады для меня – настоящая мука. Мы всегда там встречаем Каллиопу в окружении мужчин, которые смотрят на неё, как свора собак на лакомую дичь, и влюблённую и раздражающую меня парочку Рено-Клодина. Да-да, они раздражают меня! Их манера постоянно улыбаться друг другу глазами, сидеть, прижав колено к колену, словно они поженились две недели назад. К тому же я видела молодожёнов, не привлекавших к себе внимания!..