Мария Воронова - Клиника верности

Илья Алексеевич вернулся домой в десятом часу вечера. После работы он долго гулял по мрачному осеннему городу, бесстрашно ступая в антрацитовые лужи, зло разбивая ногами желтые, как кошачий глаз, отражения фонарей. Вглядывался в серые тени, спешащие мимо него, словно какая-то из них могла вдруг обернуться кудесником, готовым разом положить конец его отчаянию. Не замечая пронзительного ветра, он перешел Каменноостровский мост, поглядывая на тяжелые, вязкие воды Невы, которые ветер шевелил с усилием, поднимая запахи солярки, тины и чего-то неуловимо свежего, чем всегда пахнет от больших рек. Он миновал Петропавловскую крепость, скользнул взглядом по минаретам мечети, еле различимым в темном облачном небе. Давно он здесь не бывал… Илья Алексеевич погрузился в воспоминания и сам не заметил, как ноги занесли его в глубь Петроградской стороны, к медицинскому институту. Он прошел по улице Льва Толстого, легонько задевая рукой прутья железной решетки, огораживающей территорию, и достиг главного корпуса. Несмотря на позднее время, во многих окнах горел свет, а мимо Ильи Алексеевича сновали, громко болтая и пересмеиваясь, молодые люди. Он остановился, с улыбкой глядя, как студенты группируются, закуривают, меняются тетрадками, азартно жестикулируют. Ухо улавливало знакомые слова: пара, сессия, препод, зачетка, анатомка. Двадцать с лишним лет назад Илья Алексеевич точно так же бегал по отработкам, говорил те же самые слова… Неужели прошло столько времени? Целая жизнь…

Он нерешительно вошел в открытые ворота. Вот приземистое здание столовой, а вот 7-я аудитория, похожая почему-то на сельский клуб… Если пройти чуть дальше по дорожке, выйдешь прямо к общежитию, где Илья Алексеевич прожил все годы учебы, кроме последнего. Вполне достаточный срок, чтобы считать это место своим домом. Но воспоминание, неожиданное и острое, вдруг ударило в грудь. Илья Алексеевич развернулся и быстрым шагом отправился обратно на улицу Льва Толстого, молясь только, чтобы воспоминание не догнало его и не накрыло с головой.

«Только не сейчас, только не сейчас! — твердил он в такт своим шагам. — Я должен сначала все решить, все устроить, а потом можно будет сколько угодно горевать и каяться».

Решить, ха! Если бы он только знал, что делать! Если бы мог найти хоть малюсенькую лазейку, хоть крошечную дырочку в окружающей его каменной стене безнадежности, он вгрызся бы в нее, не жалея себя. Если бы только он увидел дверь, хотя бы запертую, со всего маху бросился бы на нее. Но пока что он понимал: от любых его действий будет только хуже.

— Я дома, — сдержанно сказал он в пустой коридор и сел на топчанчик.

Ботинки, разумеется, насквозь промокли, носки тоже. Надо же, на улице он этого не заметил. Илья Алексеевич задумчиво пошевелил холодными и бледными пальцами ног.

Куртка жены висела в прихожей, тут же стояли ее сапожки, а тапочек, наоборот, не было. Значит, дома. Но не выходит его встречать. Что ж, за многие годы совместной жизни он к этому привык. Он взял ботинки, покрутил мокрыми носками в воздухе и пристроил сушиться на теплую трубу вентиляции в кладовке.

«Сколько лет мы живем, столько я прошу поставить в прихожей шкаф вместо вешалки! — Разумеется, ему не хватило духу произнести это вслух. — Живем как в деревне, все наружу. Прекрасно же знает, как меня это бесит, но за двадцать лет так и не смогла найти шкаф, достойный стоять в нашем коридоре. О чем я только думаю? Если она поймет и простит нас, пусть делает все, что хочет, пусть хоть на пол наши пальто кидает, мне не жалко! Только она никогда не простит…»

Илья Алексеевич прошел в комнату. Жена сидела за компьютером, сосредоточенно двигая мышкой. То ли раскладывает пасьянс, то ли правит текст.

На скрип дверцы шкафа она отвлеклась:

— Что ты там ищешь?

— Шерстяные носки. Я промочил ноги.

— Только аккуратно! Ты вечно все перероешь!

— Если у тебя ничего не найдешь, — буркнул Илья Алексеевич, разбирая ворох колготок.

— Что?

— Ничего.

Один носок он выудил, теперь искал к нему пару. Как это трудно — искать пару. Хоть носок, хоть человека. Он подобрал более-менее подходящий по цвету и надел. Сразу стало теплее. Он сел на диван и уставился на жену. Почувствовав на себе тяжелый пристальный взгляд, она отвлеклась от своего занятия:

— Что, Илья?

— Я не отказался бы поужинать. Ты, конечно, уже поела?

— Разумеется. Я забочусь о фигуре и не могу себе позволить питаться после семи часов вечера. Впрочем, я могу разогреть для тебя.

Она поднялась из-за стола. Да, о такой фигуре стоило позаботиться. Высокая, с узкой костью, жена сохранила юношескую легкость тела.

— Нет-нет, работай. Я сам поем. — Илья Алексеевич усадил жену на место и в носках пошел на кухню.

Опять куриный суп, вздохнул он, ставя тарелку в микроволновую печь. Жена готовила не то чтобы невкусно, но как-то очень скучно. Ее обеды больше напоминали произведения добросовестного повара из столовой, чем домашнюю еду. Она жалела денег на продукты, да и процесс ее не слишком увлекал. Усталая после работы, раздраженная, она вставала к плите, варила суп, вертела котлеты из дурного жилистого мяса, но сколько бы Илья Алексеевич ни уговаривал ее отказаться от готовки хотя бы по будням, жена категорически отвечала: «В хорошей семье каждый день должен быть суп!» Вот так. Должен быть суп, и точка.

Жена принадлежала к той злосчастной категории хозяек, которые покупают вместо фунта хорошего мяса два кило мослов и бестрепетно смешивают картошку со вчерашними макаронами, чтобы сэкономить на гарнире. Она месяцами не меняла посудную губку, роль кухонных полотенец у нее исполняли куски старых простыней, комками разложенные по кухне в строго отведенных местах. Илья Алексеевич приучился пользоваться при бритье мылом, носить дешевые холодные скользкие носки и по утрам пить растворимый кофе, забивая кислый вкус тремя ложками сахару. Причем кофе, который покупала его жена, был не очень-то растворимым, приходилось все время вылавливать из чашки горькие коричневые кусочки.

Она ведала всеми финансовыми делами семьи, карточка мужа хранилась у нее, так же как и зарплатная карточка Алисы. Стипендию Алисе было позволено оставлять себе на мелкие расходы.

Жена гордилась, что мало тратит на хозяйство, но при всей своей экономности она была удивительно, фатально непрактична. Делая в доме ремонт, она сразу отстранила Илью Алексеевича, ибо он ничего не понимает и сделает все не то, и покупала самые дешевые материалы. То, что приобретенные на распродаже половая и настенная плитки для ванной абсолютно не подходили друг другу по цвету, ее не смущало. Но шпаклевка осыпалась, плитка отваливалась, а дешевые обои, наклеенные на стены чуть ли не с помощью домашнего клейстера, предательски шли пятнами и пузырями, в результате через два года от ремонта не осталось и следа.

Когда собрались купить дачу, Илья Алексеевич пытался вносить свои предложения, даже подыскал симпатичный домик в садоводстве, сорок минут на электричке, но ему объяснили, что хотеть такое может только полный идиот. Слава Богу, есть в семье нормальные люди. В результате было приобретено тридцать соток в болотистой местности, до ближайшего водоема двадцать километров, добираться на двух поездах, которые к тому же ходили не каждый день, плюс шесть километров пешком от станции. Дорога в один конец занимала пять часов. На дивном участке стоял полуразрушенный дом с разбитой печкой, жить в нем было попросту опасно. Жена закупила бревен на новый дом, но в последний момент пожалела денег строителям и возвела баню с летней комнатой наверху. Печку в баню она так и не купила, летняя комната осталась неотделанной, а неиспользованные бревна валялись на участке и потихоньку гнили. Кончилось тем, что Илья Алексеевич, как мог, подлатал старый дом с помощью соседа.

Ему больно было думать, как прекрасно можно было бы устроиться на все эти, по сути, выброшенные деньги, а жена продолжала гордиться своим умением вести дела и считать его совершенно не приспособленным к жизни человеком, которого на пушечный выстрел нельзя подпускать к семейной кассе.

Последние годы в ней появилась некая поза, нотка надрыва, эдакого смиренного геройства двужильной женщины, тянущей на своем горбу взрослеющую дочь и никчемного мужа. То, что Илья Алексеевич был назначен главным врачом одной из крупных городских больниц, никак не разрушало этой стройной концепции. Карьера Ильи Алексеевича не интересовала жену, поскольку не приносила в семью большого дохода. В пример ему постоянно приводились другие начальники от медицины, многие из которых были их однокурсниками. Они без конца меняли иномарки, строили загородные дома, покупали квартиры детям. Жена тоже так хотела и старательно делала вид, будто искренне убеждена в том, что все это добро однокашники зарабатывают честным трудом, а ее муж беден не потому, что честен, а потому, что лопух.

Но Илья Алексеевич никогда в жизни не брал левых денег, и это было единственное, в чем он смел перечить жене. Будучи полностью отстранен от управления домашними делами, он отводил душу тем, что крепко хозяйничал в больнице. Выдвинувшись в главврачи из начмедов несколько лет назад, Илья Алексеевич прекрасно знал, какое заведение принимает под свою руку. Воровство в администрации было таким же обыденным делом, как внутримышечные инъекции. Профессор Колдунов, смеясь, говорил, что у бухгалтерии больницы «синдром обкрадывания» — есть такое понятие в сосудистой хирургии, когда кровь вместо мозга избыточно поступает в руку. Илья Алексеевич на свой страх и риск провел множество болезненных мероприятий, каждый раз ожидая, что его с треском выгонят. Его спасло только безоговорочное уважение коллектива, которое он завоевал в должности начмеда. Он разогнал бухгалтерию, вместо молодых цепких баб взял опытных старушек. Поменял начальника АХЧ. Ликвидировал отдел маркетинга, путем несложной арифметики выяснив, что на его содержание тратится больше средств, чем отдел приносит в больницу. Сменил поставщиков препаратов и расходного материала. Закончил ремонт оперблока, причем удалось сделать так, что средства пошли действительно на ремонт, а не осели по карманам.