— Нет, Митя, все в порядке. Пожалуйста, иди. В крайнем случае, если будет плохо, я Сане позвоню.

— Вот ей только гриппа не хватает для полного счастья! — сварливо сказал Митя. — Она и в реанимации пашет за троих, и эту сучку Смысловскую ублажает… Дай, короче, человеку отдохнуть. Лучше мне на мобильник звони.

— Хорошо. Ну, иди переодевайся. Если ты не хочешь, чтобы я тебя кормила, попей чаю с мужиками.

Они еще раз поцеловались.

— Что принести больному другу? — спросил Митя с порога.

* * *

Во время ученого совета профессор Миллер в последнем ряду бился в шахматы с профессором Колдуновым. Победила дружба, поскольку до конца заседания закончить партию не удалось. Колдунов предложил записать позицию, чтобы доиграть на следующем совете, но подошел мэтр Литвинов, которому из президиума было прекрасно видно, чем они занимаются, смел фигуры и произнес несколько слов насчет молодых хулиганов, предающихся азартным играм, пока старшие товарищи отдуваются за них в президиуме.

— Хотя должно быть наоборот, — заключил Литвинов, многозначительно подняв палец. И, выдержав паузу, предложил: — Ну, пошли ко мне?

— Да у меня, понимаете, невеста заболела… — начал было Миллер, но его прервал Колдунов.

— У всех дела, — сурово отрезал он, — но на десять минут подняться нужно. Это традиция.

Все же Миллер позвонил Наташе, но она сказала, что чувствует себя гораздо лучше. С чистой совестью он поднялся в кабинет Литвинова.

— Давайте, ребятки, хозяйничайте, — суетился мэтр.

Колдунов раздавал рюмки, а Миллеру, как самому молодому, пришлось откупоривать бутылку.

— Чай, кофе кто-нибудь будет? — кричал Литвинов. — Если да, я позвоню, чтобы сделали.

В кабинете собралось человек пятнадцать профессоров, и все они чувствовали себя как дома: знали, где взять пепельницу, а где шоколадку для закуски. Миллер был в компании новичком, и завсегдатаи поглядывали на него с интересом, но немного свысока.

Большую часть собравшихся составляли военные врачи, однако военной дисциплиной в кабинете и не пахло — наоборот, здесь царила полная анархия: пили маленькими группками, чокаясь по углам, без тостов.

Чувствуя себя не слишком уютно, Миллер, оставшийся в одиночестве, примкнул к компании Колдунова. Здесь с интересом разглядывали какой-то глянцевый журнал.

Порнуха, решил Миллер. В последнее время в этой среде стало модно быть немножечко растленным, любить непристойные фотографии и нестандартный секс. Как все изменилось! Во времена миллеровской юности из сексуальных тем у них принято было обсуждать только собственную потенцию и тело партнерши. Признаться в пристрастии к порнофильмам или порножурналам означало подвергнуть себя публичному осмеянию.

Сам Миллер вообще был в этих вопросах пуританином: в кругу сотрудников он немедленно пресекал скабрезные разговоры и, уж конечно, никогда не откровенничал сам. Но в кабинете Литвинова он был гостем, новичком, к тому же самым младшим по возрасту. И ему ничего не оставалось, кроме как взять журнал, с улыбкой протянутый малознакомым общим хирургом.

— Посмотри, Дима, какая прелесть! Изъял сегодня из комнаты дежурного врача.

Стоявший рядом Колдунов усмехнулся:

— У тебя что, извращенцы работают? Проводить ночь в клинике, набитой молодыми симпатичными сестрами, и изучать порнуху…

— Да что вы заладили: порнуха, порнуха! — возмутился владелец журнала. — Вполне солидное издание типа «Космополитен», только для мужчин. Но снимочки, да, действительно… На первый взгляд вроде бы все прилично, а если приглядеться, то хо-хо! Дай-ка я найду… — Он забрал журнал, полистал его, открыл на нужной странице и сунул обратно Миллеру. — Как тебе вот это?

На фотографии, в которую тыкал пальцем ценитель, была Наташа.


Каким-то чудом ему удалось тонко ухмыльнуться, неторопливо закрыть журнал, запомнив обложку, залпом выпить причитающийся ему коньяк и покинуть собрание, сославшись на заболевшую невесту.

В первом же киоске он купил журнал. Дойдя до ближайшей скамейки, сел, закурил и только после этого открыл. Сердце дико колотилось, когда он смотрел на Наташу, свою невесту.

Она лежала на красном кожаном диване в позе «Обнаженной махи» Гойи, правда, в отличие от той обнаженной не была. Напротив, надетая на ней комбинация была достаточно скромной… Но поза… тень между бедрами… краешек розового соска, очень тонкий, однако сразу заметный мужскому взгляду… И самое ужасное — рот, приоткрытый Наташин рот с распухшими, словно от поцелуев, губами. «Я готова для любви», — говорил этот рот.

Фотография проходила как реклама белья, но само белье, эта злосчастная комбинация, выглядело на Наташе только как досадная, но временная помеха. Именно так ее воспримет любой мужчина, у которого будут деньги и желание купить журнал. Но никто, кроме него, Миллера, не узнает в девушке на фотографии свою невесту!..

Он застонал сквозь зубы, свернул журнал в трубочку, ударил им по скамейке… Хотел выбросить в стоявшую рядом урну, но зачем-то засунул за пазуху.

Профессор Миллер выбрал самое неподходящее место для своих страданий: скамейка находилась как раз на пути между академией и метро. Но он осознал это только тогда, когда к нему быстрыми шагами подошел Колдунов и, доставая из кармана мобильный телефон, уселся рядом.

— А вроде ты домой торопился… — пробормотал он, тыкая пальцем в кнопочки, и тут же его тон сделался озабоченным: — Лена, это ты? Бабульки ушли уже? Ужином вас покормили? Что?.. Уложите мелких? Ну, спасибо! Вы их под душем вымоете? А?.. — Наступила пауза, после которой Колдунов захохотал: — Ладно, девчонки, не наезжайте. Если вы с малышами разберетесь, я тогда к Кате зайду, хорошо?.. Ну, звоните, если что.

Он убрал телефон и повернулся к Миллеру.

— Слушай, Дим, у меня девки такие продвинутые! Я говорю им: «Отведите младших в душ», — а Ленка мне: «Ты, Ян, прямо как цыган из анекдота. Не знаешь, то ли этих детей помыть, то ли новых сделать».

Колдунов снова рассмеялся, видно, грубая шутка показалась ему очень веселой, и полез в плащ за сигаретами.

— Так ты что домой не идешь? Случилось что-нибудь?

Миллер отрицательно покачал головой. Необходимо было срочно пресечь дальнейшие колдуновские расспросы, но в голову ничего не шло. Чтобы выиграть время, он закурил и лишь тогда спросил:

— А почему дети называют вас по имени?

Ответ его нисколько не интересовал, общество Колдунова становилось уже невыносимым, но Миллер твердо решил соблюсти приличия. Наверняка Колдунову долго рассиживать некогда. Сейчас быстро покурит и побежит к жене… К беременной жене, которая никогда в жизни не снималась голая для мужских журналов.

— У нас старшие девчонки приемные. И кстати, ты, Дима, тоже, пожалуйста, зови меня по имени и на ты. Раньше, когда ты был у меня на практике, твое «вы» имело педагогический смысл, а теперь-то какой?..

— Хорошо, Ян.

— И все-таки, что же ты не идешь домой? — не унимался Колдунов. — Ты же спешил, говорил, что у тебя девушка больная…

— У меня больше нет девушки, — мертвыми губами и чужим голосом выговорил Миллер.

— Что?! Дима! — На лице Колдунова отразился неподдельный ужас.

Миллер догадался, что коллега воспринял его сообщение в том смысле, что девушка умерла. На него напал нервный смех. При виде такого зрелища глаза Колдунова стали вылезать из орбит, и это заставило Миллера взять себя в руки.

А потом он неожиданно для себя выложил Колдунову правду.

Некоторое время оба молча курили.

— Тяжело тебе, — сказал наконец Колдунов, задумчиво глядя в небо. — Но в принципе ты делаешь из мухи слона.

— Ты так считаешь?

— Это ее работа. Ты же не запрещал ей быть моделью.

— В том-то и дело! Она всегда говорила, что отказывается от съемок… такого рода. И все фотографии, которые она мне показывала, были приличными. А теперь я понимаю, что она показывала мне не все!.. Я же не слежу за этим. То, что я увидел этот снимок, чистая случайность. Я вообще не хотел сегодня идти на этот совет! Стоило ей попросить, и я бы остался и никогда в жизни не увидел бы…

— Ну, так и считай, что ты ничего не видел! Кто тебе мешает? В самом деле, Дима, не сходи с ума. Да и никакая это не порнуха, в конце-то концов!

— Кому ты это рассказываешь?! — Миллер высокомерно вскинул подбородок, но тут же сник. — Да и не в этом дело, — тихо сказал он. — Совсем не в этом… Главное, что она обманывала меня все это время! — Его голос трагически зазвенел. — Ты думаешь, я был в восторге от ее работы? Уверяю тебя: нет! Но я никогда не считал себя вправе указывать, как ей жить… Знаешь, она родила без мужа, в семнадцать лет и, не имея никакого образования, растила сына в одиночку… И я уважал ее за это. Я думал, что, несмотря на все сложности, она сумела найти свое место в жизни и остаться при этом порядочной женщиной. — Он криво усмехнулся. — Это я так думал!.. На самом деле она изображала передо мной заботливую мать, а потом бежала сниматься голой! Торговала телом, как проститутка…

— Знаешь, ты полегче, — прервал его монолог Колдунов. — В каждой работе есть аспекты, которые при желании можно раскрутить до чего угодно. Ты ходишь отрабатывать на трупах оперативные приемы? Давай назовем тебя за это некрофилом. А еще больные у тебя иногда умирают…

— И за это ты запишешь меня в киллеры? Ян, вот только не надо делать из меня полного идиота! — Миллер собрался вскочить со скамейки, но Колдунов удержал его, тяжело опустив руку ему на плечо.

— Дима, я говорю с тобой совершенно серьезно. Забудь и прости. …Ну, если уж тебя очень распирает, поддай ей пару раз этим самым журналом, ей-богу! И все дела. Ты же врач, Дима! Ты все время видишь чужое горе и должен понимать, что имеет значение, а что нет.