Возмущаясь, Наташа сновала по веранде, мыла в тазике морковку, потом очень быстро нарезала ее огромным ножом. Елошевич завороженно смотрел, как нож мелькает возле ее тонких пальцев с коротко стриженными ногтями.

— Тебе помочь?

— Все уже. Я сварила куриный суп с лапшой, как вы любите.

Она положила овощи в булькающую на электрической плитке кастрюлю. Несколько взмахов руками, и на столе, словно по волшебству, воцарился идеальный порядок.

— Ну что, котик-обормотик, пригрелся? — Наташа стала гладить приблудное животное, не опасаясь коснуться рукой колена Анатолия Васильевича. Впрочем, еще вчера он тоже бы об этом не беспокоился…

Внезапно тишину разорвало вступление из Моцарта. Наташа вскочила и поспешно схватила с подоконника телефон. Заметно было, что она ждала звонка, недаром положила мобильный так, чтобы был под рукой. Видя это, Елошевич подумал про Миллера нехорошее.

Но, судя по разочарованному тону Наташи, звонил не жених.

— Здравствуйте, Илья… Конечно, помню… Спасибо. Нет, сегодня не могу. Я за городом.

Анатолий Васильевич замахал руками.

— Простите… Что, дядя Толя?

— Поезжай, если тебе надо. Мы за Петькой приглядим.

Наташа задумалась.

— А куда вы хотели меня пригласить? Да? — Елошевич услышал, как ее голос внезапно поменял окраску: среди тускло-свинцового разочарования прорезались радостные серебристые нотки. — Хорошо, я согласна. Нет, я буду за рулем.

Закончив разговор, она повернулась к Елошевичу.

— Дядя Толя, вы меня осуждаете?

— За что, Наташа? Мы тебе не чужие. А с Петькой я всегда готов возиться, и неизвестно еще, кому из нас это общение нужнее.

— Но я еду на встречу с мужчиной… Хотя у меня есть жених.

— А вот это уже твое личное дело.

— Вам, кажется, Митя не понравился? — не унималась Наташа.

— Не мне с ним жить, — дипломатично ответил Елошевич. — Лучше вот скажи, как мы этого наглого кота назовем. По всему видать, что мне придется забрать его с собой.

— Может быть, Пиратом?.. Я буду собираться, хорошо, дядя Толя? Мне ведь еще нужно домой заехать переодеться.

Глава 7

Решение отметить прошедшее Восьмое марта в коллективе созрело спонтанно. Неизвестно, кто явился генератором идеи, но в полчетвертого сотрудники уже дружно сдвигали столы в ординаторской, застилали их скатертями и встречали прибывших с мороза гонцов, в чьих полиэтиленовых пакетах раздавался подозрительный звон.

— Раз пьянку невозможно предотвратить, следует ее возглавить, — сказал Криворучко и стал помогать Тамаре Семеновне нарезать колбасу.

Саня пересчитывала и расставляла приборы.

— Из реанимации будут подходить по одному, дежурные из отделения тоже по очереди, операционные сестры придут все… Стаканов не хватит. — И она звонила в операционную, чтобы приходили со своей посудой.

— А дискотека будет? — интересовались молоденькие сестры, без всякого страха поглядывая на заслуженного профессора Криворучко.

— Будет, цыплята, только тихо. — Профессор косился на подоконник, где стояла замаскированная магнитола.

Наконец столы были сервированы, и медработники расселись, гомоня и фальшиво сокрушаясь о том, что нет с ними сейчас Дмитрия Дмитриевича, которого злая судьба не отпускает из операционной. Саня слегка покраснела, ибо совесть ее была не чиста. С утра она успела в очередной раз упрекнуть Миллера в жестокосердии: он отказался держать в клинике никому не нужную бабку сверх положенного срока. Миллер обиделся и демонстративно не позвал Саню на экстренную операцию, которая ему предстояла, а она не стала навязываться.

«Сходить, что ли, посмотреть, как там дела?» — мучилась теперь Саня.

Праздник между тем набирал обороты.

— Только не о работе! — покрикивал Криворучко, когда до него, сидящего во главе стола, долетали обрывки фраз со специальными терминами.

Вскоре кто-то включил музыку, и Валериан Павлович открыл вечер танцев, пройдясь с Тамарой Семеновной в некотором подобии вальса. Молодежь оживилась, погасили верхний свет, настольные лампы временно переставили на подоконники, столы отодвинули к стене. Саня, которую никто не приглашал танцевать, сидела на подоконнике и курила, думая о том, что, как порядочный человек, она должна немедленно пойти и заменить несчастного анестезиолога, работающего с Миллером.

Но пока она набиралась решимости, Миллер сам возник на пороге ординаторской. Тут же зажегся верхний свет.

Танцы продолжались. Присутствующие решили, что сейчас профессор оценит обстановку, восстановит статус-кво и присоединится к остальным.

Но Миллер продолжал стоять в дверях, держа руку на выключателе, и под его ледяным взглядом теплая атмосфера быстро рассеивалась.

— Что здесь происходит? — спросил он, когда музыка смолкла.

— Митюша, проходи. — Было непонятно, приглашает Криворучко коллегу или, наоборот, советует пройти мимо.

— Чем вы занимаетесь? Вы забыли, что здесь лежат больные люди? А у вас музыка, дым клубами валит. Развлекаться нужно в клубе!

— Митя, перестань! Все в порядке, и я тому гарант! Музыку мы потише сделаем. А вот ты позволяешь себе делать людям замечания через голову своего начальника.

— Извините.

— Хорошо-хорошо. Ты уже закончил операцию? Тогда присоединяйся.

Пожав плечами, Миллер с недовольным лицом сел за стол. Саня поднялась с подоконника, чтобы подать ему закуску, а по пути снова выключила верхний свет. Но вечеринка была испорчена. Никто больше не танцевал, а вокруг Миллера образовалось мертвое пространство.

Несколько рюмок водки не улучшили его настроения.

— Черт его принес! — шепнула Сане Тамара Семеновна. — Вот ведь характер, даже от вина не добреет. Плохо ему, когда другим хорошо.

— Может, еще парочку операций ему организуем? — сказал услышавший это Криворучко. — Пусть идет работать, если отдыхать не умеет.

Между тем байроническая фигура профессора привлекла внимание сестер второго операционного блока. Они были мало знакомы с Миллером и не знали ни особенностей его характера, ни личных обстоятельств — невесты-фотомодели.

Одна из них, симпатичная блондинка стиля «тыковка», приплясывая, подошла к Миллеру и пригласила его танцевать.

— Я не танцую под такие ужасные звуки, — сообщил он.

— А под какие звуки вы танцуете? — не сдавалась «тыковка». — Вы скажите, мы организуем.

Миллер усмехнулся и закурил, будто это не он полчаса назад упрекал коллег.

— Я вообще не танцую. А такой музыки, которую мне было бы приятно послушать, у вас нет!

— Почему это? — удивилась слышавшая разговор Саня.

— Вы хотите сказать, что принесли сюда диск Бетховена или Шопена?

— Ну, знаете, Дмитрий Дмитриевич, всему свое место… Хотите слушать Шопена — идите в филармонию.

— Бегите скорее, пока концерт не кончился, — поддержала Саню обидевшаяся «тыковка».

Никто не думал, что Миллер воспримет эти подначки всерьез, но он неожиданно встал и вышел.

— В филармонию пошел, — резюмировал Криворучко.


Саня осталась, чтобы помочь Тамаре Семеновне убрать следы преступления. Вместе они быстро вымыли посуду, потом Саня подмела пол, а Тамара Семеновна протерла его влажной тряпкой.

Шел уже одиннадцатый час, и Саня подумывала, не попросить ли отца заехать за ней.

В последнее время в клинику поступало много женщин с проломленными черепами. Сане очень хотелось обратиться к преступникам с такой речью: «Ну зачем по голове-то бить? Покажите женщине нож или просто кусок кирпича, и она все вам сама отдаст».

«Нет, пусть лучше папа прокатится на машине, чем будет потом заниматься моими похоронами», — рассудила Саня, доставая из сумки телефон.

Оказалось, в нем села батарея, а в ординаторской телефон не работал уже второй месяц. Пришлось идти к телефонному автомату, которым пользовались больные. Путь лежал мимо кабинета Миллера, и она увидела, что дверь в кабинет открыта. Профессор собственной персоной сидел за столом и читал толстенный манускрипт.

— А, это вы? — отреагировал он на скрип двери. — Проходите, чувствуйте себя как дома. Наверное, вам угодно сказать мне еще какую-нибудь гадость?

— Я позвоню от вас?

— Сделайте одолжение.

Саня набрала по очереди все отцовские телефоны, но ответа не было.

— Любовнику звоните? А он не отвечает? Знаете, на его месте я поступил бы так же.

Она засмеялась.

— Я всего лишь хотела попросить папу заехать за мной.

— Неужели вы боитесь идти одна? — удивился Миллер. — Вот никогда бы не поверил! Так и быть, провожу.

— Что вы, не тревожьтесь. Доберусь как-нибудь.

Миллер не настаивал.

— Может быть, вы влюбились в меня, Александра Анатольевна? — внезапно спросил он.

Саня, уже стоявшая на пороге, в изумлении обернулась и не удержалась — энергично покрутила пальцем у виска.

— А как иначе трактовать ваше поведение? Вы постоянно говорите колкости, пытаетесь влезть мне в душу… Последнее время вы проходу мне не даете. Даже сейчас. Только я уединился в собственном кабинете, и тут вы!

— Да Господь с вами, Дмитрий Дмитриевич! Я к вам вовсе не лезу и сейчас зашла по делу. К тому же вы жених моей лучшей подруги! Вы отличный специалист, но как мужчина вы, извините, мне совсем не нравитесь!

— Не нравлюсь?

— Представьте, нет.

— И вы, дорогая Александра Анатольевна, тоже мне не нравитесь! Удивительное совпадение, правда? Вы неряшливая особа, которая считает, что если она не дает себе труда причесываться, то знает о жизни больше других. Если вы ни разу не осквернили свою физиономию косметикой, это еще не дает вам права строить из себя всезнающего психотерапевта! А уверенность в том, что вы лучший анестезиолог клиники!.. Простите, но ваш мятый халат и разношенная обувь вовсе не являются показателем высокого профессионального уровня, как вы, должно быть, считаете.