— Вы что, поссорились?

— В том и дело, что нет! Последний раз, когда он приходил ко мне, его будто подменили.

— В каком смысле?

— Он, знаешь, представлял собой… гибрид Ромео и матери Терезы.

— И у него получилось? — Саня вспомнила разговор с Миллером о милосердии, и ей одновременно стало и лестно, и неуютно, что он принял ее слова так близко к сердцу.

— Не очень-то получилось, — тяжело вздохнула Наташа. — Мы так давно вместе, но мне кажется, что я до сих пор не знаю, какой он на самом деле.

Сане хотелось сказать, что человека лучше всего воспринимать таким, какой он есть, даже если толком не знаешь, какой он есть на самом деле, но она подумала, что будет правильнее довести сей постулат до Наташкиного сознания за ужином под воздействием алкоголя.

— Даже в постели… — снова заговорила Наташа, но Саня тут же оборвала ее:

— А вот этого не надо! Мне, подруга, с ним и дальше работать.

— Я просто хотела сказать, что даже в постели он ни разу не расслабился.

— Вот бедняга.

— Он хороший любовник, Саня, очень хороший. Он всегда заботится о том, чтобы у меня все получилось, но, знаешь, он ласкает меня, будто совершает научный эксперимент. Если бы он хоть раз набросился на меня…

— Прекрати! Это касается только вас двоих!

— …тогда я многое бы ему простила, — жалобно договорила Наташа, не обращая внимания на Санины протесты. — И мы с ним никогда не смеемся… А ты помнишь, Сань, как твоим родителям было весело друг с другом?

— Конечно, помню. Они очень любили друг друга.

— Мы как-то с тетей Тоней варили куриный суп, а дядя Толя пришел на кухню, посмотрел и говорит: «Настоящая ты, Тоня, морская жена. Даже звездочки из морковки у тебя в форме Андреевского креста». А Митя…

Саня решительно подняла подругу с лавочки.

— Отец — это одно, а Миллер — совсем другое. Такого мужа, как мой папа, днем с огнем не сыскать, но это же не повод оставаться одной. Миллер, конечно, мрачный тип, никто не спорит, но… Поверь, он очень нуждается в нежности…

Недослушав, Наташа побрела в сторону дачи.

— Ни в чем он не нуждается, — бормотала она себе под нос. — Понял, что не сможет полюбить меня, даже если будет себя заставлять, вот и свалил. Ну и пусть. Что я, на веревке его тащить буду?

«Как бы им перестать сходить с ума? — думала Саня, стараясь ступать в Наташины следы, чтобы не провалиться в снег. — Взрослые же люди… Но вообще-то единственная вещь в жизни, которую не стоит делать ни при каких обстоятельствах, — это вмешиваться в чужие ссоры, особенно в ссоры влюбленных. И людей не помиришь, и сама огребешь!»

Между тем мужчины зря времени не теряли. Печь разгорелась, дрова потрескивали, и в доме уже было немного теплее, чем на улице. Спальные мешки и привезенные из дома одеяла Анатолий Васильевич расстелил вокруг печки. Продукты они с Петькой вынули из машины и сложили на веранде. Теперь с чувством выполненного долга мужчины весело отрабатывали приемы рукопашного боя под освещенными окнами веранды.

Саня остановилась посмотреть. Когда-то Елошевич пытался и ее приобщить к искусству самообороны. «Если хочешь воспитывать меня как мальчика, давай лучше клеить модельки подводных лодок!» — просила она. «Нет уж, подводные лодки мне на службе осточертели! — энергично возражал отец. — А научиться отбиваться от наглых мужиков тебе необходимо». «И где они, эти наглые мужики?» — вздохнула нынешняя Саня.

Теперь отец нашел наконец благодарного ученика, а потому азартно скакал по снегу. В тусклом свете они с Петькой были похожи на чертей.

— …и пробиваешь с ноги, — завопил Елошевич, подпрыгнул и сделал в воздухе немыслимый пируэт. — Уловил?

Петька попытался повторить, но завалился в сугроб.

— Это ничего, — Анатолий Васильевич вынул его и бесцеремонно встряхнул, — лиха беда начало!

— Ну, дядя Толя, вы и мастер прыгать. — Наташа появилась на крыльце с банкой пива и с такой яростью дернула кольцо на крышке, будто это была не банка пива, а граната, которой она собиралась запулить во вражеский танк. — По вам большой балет плачет!

— Да ты что? Там же одни пидеры!

— Папа!

— Пардон.

— Ладно, вы тут попрыгайте еще, а мы пока стол накроем.


Ужин оказался вынужденно долгим, потому что нужно было хорошо протопить и закрыть заслонки. Петька давно уже дремал в уютном гнезде, свитом из спального мешка, пары одеял и пухового платка, а взрослые сидели вокруг печки, выключив свет, и неспешно разговаривали. Когда Елошевич открывал печную дверцу и шуровал кочергой, отблески пламени ложились на лица, делая их похожими на персонажей средневековых картин, и от этого банальная вечеринка приобретала странный мистический оттенок.

«Как жаль, что Наташа не позвонила Миллеру!» — думала Саня, которой казалось, что в их компании любому человеку было бы сейчас хорошо и спокойно.

— Ну все, сейчас прогорит, и я закрываю заслонки. Вот смотрите, девочки, если без меня будете топить, не вздумайте закрывать, пока есть язычки пламени, — угорите. — Анатолий Васильевич энергично разбил кочергой самые крупные угли. — Видите? Еще минут пятнадцать. А вы пока можете помыться, я там ведро снега растопил.

Наташа поежилась. Ну почему всех окружающих ее людей обуревает прямо-таки маниакальная страсть к чистоте? Она-то мечтала просто снять с себя верхние слои одежды и нырнуть под одеяло. Да она даже зубной щетки не взяла!..

Однако процедура умывания оказалась вполне переносимой, даже приятной. А когда они вернулись в комнату, выяснилось, что Елошевич перебрался в мансарду.

— Папа, ты с ума сошел! — закричала Саня. — Ты же там в снеговика превратишься! Слезай немедленно.

— Да нормально тут.

— Нормально там может быть только для заморозки полуфабрикатов.

— Не могу же я спать с вами в одной комнате.

— Дядя Толя, перестаньте в самом-то деле! Лично меня вы нисколько не смутите.

Саня поднялась в мансарду по крутой и узкой лесенке, а потом крикнула Наташе, чтобы та передала наверх пару одеял.

— Не знаю, доживет ли до утра, — озабоченно сказала она, спускаясь. — Но спать с нами в одной комнате категорически отказывается. Говорит, храпит.


Вопреки прогнозам дочери Анатолий Васильевич до утра дожил и даже превосходно выспался. Он посмотрел в окно. Было совсем светло, солнце било в окно сквозь выцветшие ситцевые занавески, и он подумал, что уже, наверное, часов одиннадцать. Но, освободив руку из-под груды одеял, увидел, что часы показывают половину девятого — он даже поднес их к уху, чтобы убедиться: идут. Из-за того что вокруг белый снег, за городом день наступает раньше, вспомнил он. Вылезать из-под одеял не хотелось, и он лежал, рассеянно глядя в потолок и слушая негромкий смех внизу.

«Наташа», — определил он, и ему стало приятно, что она тоже не спит.

— Ну что, бандит, — через некоторое время услышал он ее голос, — пришел поохотиться? Сосиску будешь?

«Почему это, если пришел бандит, Наташа смеется и угощает его сосиской?» — подумал Анатолий Васильевич и потянулся за штанами.

Чтобы не разбудить Саню с Петькой, он спустился вниз в одних носках. Наташа стояла на веранде в ночной рубашке, кутаясь в шаль. На ногах у нее Елошевич узнал свои ботинки. Веранда была залита солнцем, но ему показалось, что сияние исходит от самой Наташи: светились и длинные ноги, и белые трусики, и маленькие, аккуратные груди. Вокруг Наташи прыгал незнакомый кот.

Елошевич поспешил отвернуться, хотел незаметно выскользнуть на улицу, но Наташа его заметила.

— Доброе утро, дядя Толя.

Он буркнул приветствие себе под нос, стараясь не смотреть на Наташу.

— Ничего, что я ваши ботинки надела?

— На здоровье. А что это за кошак?

— Дикий кот, — засмеялась Наташа, — пришел поохотиться на меня. Теперь вот охотится на сосиску. Но он, кажется, не такой уж и голодный.

Кот подошел к Елошевичу, стал тереться о его ногу и урчать.

За спиной Наташа загремела какой-то посудой.

Кот был яркой осенней расцветки. Анатолий Васильевич сел на корточки и принялся чесать его за ухом, радуясь, что это позволяет ему не смотреть на Наташу.

— Вам сколько сахару в кофе класть?

— А кружка большая?

— Впрочем, сами нальете и положите. Яичница будет через минуту.

Он поднялся в мансарду и достал из шкафа свою старую шинель.

— Надень, а то здесь холодно. — Анатолий Васильевич подал ей шинель, для чего ему пришлось подняться на носки — Наташа была намного выше.

На мгновение она доверчиво прислонилась к нему, и ему захотелось, чтобы это мгновение длилось вечно.

Наташа задрапировалась в старое сукно, будто в норковую шубу, и засмеялась.

— Хоть сейчас на обложку журнала для мальчиков, правда, дядь Толь?

Стараясь, чтобы она не заметила его смущения, он сделал себе кофе. Находиться рядом с сияющей Наташей было мучительно, но никакая сила не заставила бы его сейчас уйти.

Стоило ему сесть к столу, как кот тут же вспрыгнул на его колени и завозился, устраиваясь поудобнее. Пару раз он выпустил когти, но быстро угнездился и заурчал на всю веранду.

Наташа поставила на стол тарелку с яичницей совершенного вида. Желток располагался строго по центру идеального круга, а гренок имел такой ровный золотистый оттенок, что Анатолию Васильевичу стало жаль есть такую красоту.

— А что там наши дети? Еще спят? — спросил он.

— Без задних ног. И пусть, это же с ума сойти, сколько им приходится работать. Сане, как ни позвонишь, она на дежурстве, а о Петьке я вообще не говорю. Знаете, у меня крыша едет, когда я пытаюсь разобраться с его уроками, особенно с математикой. Мало того, что материал трудный, так его еще и объясняют черт знает как. В учебнике ничего понять нельзя!