Слева от комода у стены располагалась полутораспальная кровать с деревянными спинками. Напротив – трехстворчатый шкаф с завитушками поверху. А прямо против окон, около круглого столика на одинокой витой ножке, стояли два старинных кресла с вытершейся и вылинявшей обивкой. Над столиком висел портрет дамы. И хотя Надежда никогда не сомневалась, что это ее тетка в молодости, все равно про себя называла изображенную на нем женщину дамой. У тетки на портрете были высоко взбитые волосы странного пепельно-серого оттенка, глубоко декольтированное, тоже серое платье с рукавами, широкими сверху и сужающимися книзу, и длинная нитка жемчуга на шее. В одной руке, манерно оттопырив мизинец, тетка держала медальон с переплетенными инициалами Н. И. и К. С., в другой, опущенной, – блекло-розовую розу, полузавядшую, с осыпающимися лепестками.

Тетка была намного старше Надежды, и молодой ее она не помнила. И хотя многое на портрете вызывало удивление, расспросить, в честь чего он написан и почему, например, нельзя было нарисовать нормальную красивую розу, она так и не удосужилась. Размытое какое-то изображение, плохо различимые детали – не в пример четким, ярким современным цифровым фотографиям – не позволяли Надежде относиться к полотну как к чему-то по-настоящему стоящему. Но сейчас она улыбнулась ему, как давнишнему знакомому, нет, скорее как старому другу.

– Привет, – кивнула Надежда молодой женщине на портрете. – С тобой мне не будет здесь так одиноко.

Тут она впервые подумала, каково это – остаться одной ночью в пустом доме, и мурашки пробежали по ее коже. В Москве вокруг соседи, за каждой стеной, за каждой дверью, и телефон под рукой. Здесь же Надежда оказалась словно отрезанной от всего остального мира. Перед домом пустошка, с двух сторон деревья, а с третьей, метрах в пятидесяти, крутой обрыв к Волге. Окна ее комнаты выходили на пустое, заросшее травой место, дальше был виден только черный остов полуразобранного, обугленного строения.

– Но ведь тетя жила же тут одна и никогда не жаловалась, что ей страшно, – вслух сказала Надежда, желая звуком собственного голоса развеять ставшую вдруг тревожной тишину. – Буду смотреть телевизор, пока не сморит сон, – решила она и немного успокоилась.

В теткину комнату внизу она пока заходить не стала, оставила это на потом. А пока разложила привезенные с собой вещи и достала из шкафа постельное белье. Сняв накрытые кружевной накидкой две подушки и гобеленовое покрывало, Надежда потянула на себя простыню и вдруг подумала, что могла бы этого и не делать. Белье выглядело совершенно свежим. И действительно, тетка всегда перестилала постель после ее отъезда, так что она спала на нем только пару раз, когда приезжала на похороны и после, на поминки.

«Если ты, детонька, неожиданно нагрянешь на ночь глядя, не придется суетиться, – объясняла тетя. – Все уже будет готово».

Тетки Нилы не было на свете уже полгода, но она как бы продолжала заботиться о своей племяннице.

– Как же я могла забыть об этом, – вздохнула Надежда, руками разглаживая полусдернутую простыню. —

Ах, тетя Нила, так и кажется, что ты незримо присутствуешь здесь.

Тетка умерла не дома, так что с ним не были связаны тягостные воспоминания. Неонила Порфирьевна Ивановская – так звалась Надеждина родственница – скончалась в местной больнице. Однажды пасмурным ноябрьским днем отправилась навестить прихворнувшую бывшую одноклассницу, и прямо на пороге ее дома старую женщину хватил удар. Она упала, потеряв сознание. Внук приятельницы по сотовому вызвал скорую, и Неонилу Порфирьевну увезли в больницу. Однако, несмотря на старания знакомых врача и сестер, к утру ее не стало.

– Праведница. Жила хорошо, никому зла не делала и в мир иной отошла легко, без мучений, – вынесла свой вердикт много чего повидавшая на своем веку санитарка баба Даша.

Под влиянием нахлынувших воспоминаний Надежда спустилась вниз, в кухню, и отыскала спрятанную в глубине шкафчика бутылку водки. Это был неприкосновенный теткин запас на случай непредвиденных поломок в доме, справиться с которыми ей самой было не под силу. В суете похорон и поминок Надежда забыла про нее, а сейчас вдруг вспомнила. Сделав себе из привезенных продуктов два бутерброда, аккуратно нарезав огурчик с помидорчиком, присовокупив к ним два лафитничка, она поставила все это на поднос – тетка не любила неряшливости ни в чем – и поднялась в свою комнату.

Там Надежда наполнила две граненые рюмки водкой и одну поставила на столик под портретом, накрыв кусочком черного хлеба. Для этого пришлось сдвинуть в сторону старинную, а может, просто старую керосиновую лампу под расписанным цветами стеклянным абажуром. Взяв вторую рюмку, она села на стул возле кровати так, чтобы видеть изображение молодой женщины, и произнесла, обращаясь к нему:

– Вечная тебе память, тетя Нила, и царствие небесное. Ты была очень хорошим человеком, и я всегда буду тебя помнить и любить. Обещаю.

Она выпила водку залпом и невольно поморщилась. Затем откинулась на спинку стула и задумалась. Пока солнце не зашло, Надежда пребывала в каком-то оцепенении, не столько погрузившись в воспоминания, сколько впав в состояние, когда перед мысленным взором мелькают картинки из прошлого, путаясь с фантастическими вымыслами и реальными фактами.

То она, как наяву, видела тетку, зажигающую керосиновую лампу, чтобы маленькой Наденьке было не страшно засыпать по ночам. Только на тетке почему-то было надето длинное серое платье. То вдруг женщина с портрета, но в теткиной шали на плечах застывала в дверях комнаты с букетом гладиолусов в руках…

Когда совсем стемнело, Надежда словно очнулась от забытья и решила, что пора укладываться спать по-настоящему. А то выпавшие на ее долю в последнее время переживания, бессонные ночи в Москве и выпитая здесь без закуски рюмка водки могли сыграть с ней злую шутку. Ей явно было не по себе. Голова гудела, мысли путались, взгляд бездумно перескакивал с одного предмета на другой, ни на чем не задерживаясь, а по спине беспричинно пробегал холодок.

Следуя наставлениям тетки Нилы, которые звучали в ушах, словно пожилая женщина находилась рядом, Надежда с подносом в руках спустилась вниз, вымыла и убрала на место рюмку, затем накрыла перевернутой тарелкой приготовленные бутерброды и поставила на окно за занавеску. На первом – каменном – этаже дома летом всегда было прохладнее, чем на втором. Тетка не все продукты убирала в холодильник, и Надежда знала, где холоднее всего в кухне. Но завтра она обязательно включит старый безотказный ЗИЛ, а сейчас пойдет спать.

От нехитрых дел Надежда, однако, разгулялась и побоялась, что вовсе не уснет, если продолжит возиться в кухне. Для верности – все-таки она впервые осталась одна в доме – Надежда решила выпить снотворного, а то царящая вокруг тишина по-прежнему пугала ее, хотя она и усиленно гнала прочь тревожные мысли. Но стоило скрипнуть половице под ногами или где-то застрекотать сверчку, как она подпрыгивала, словно ужаленная. Только вот то, что смешивать снотворное и алкоголь нельзя, она как-то забыла.

– Нервы ни к черту, – вздрогнув от неясного шороха, вслух посетовала Надежда и вместо одной таблетки проглотила сразу две.

Наверху она разделась, аккуратно повесив часть одежды в шкаф, а часть сложив на стуле. Затем надела плотную ночную рубашку с длинными рукавами, потому что в ней неосознанно чувствовала себе более защищенной, правда, неизвестно от чего, чем в полупрозрачных коротких сорочках. Зажгла керосиновую лампу и легла в постель, до подбородка натянув одеяло.

– Когда пойму, что точно засыпаю, выключу ее, – пробормотала Надежда, глядя на изображение тетки Нилы на портрете.

В желтовато-янтарном свете лампы лицо женщины приобрело натуральный оттенок, в темных миндалевидных глазах задрожали огоньки, придавая им живой блеск, серовато-сизый фон, который раньше напоминал Надежде скомканную грязную вату, вдруг словно задышал, став похожим на клубы дыма. И из него явственно и четко проступили черты молодой женщины…

Глава 5

Она красиво сидела в кресле, сложив руки с длинными изящными пальцами на коленях, скрытых пышной юбкой платья из серебристой парчи. Затянутая в корсет талия казалась очень узкой, а обвивающая шею и затем ниспадающая нитка жемчуга перламутрово светилась в полумраке.

Молодая женщина словно застыла в неподвижности, но ее проникающий в душу взгляд был изменчив и полон жизни. В глубине темных глаз читались и затаенная радость, и ожидание счастья, и смертная тоска. Каждое из этих чувств ей явно довелось испытать, и, казалось, она хотела об этом поведать хоть кому-нибудь. Нет, не кому-нибудь, а тому, кто смог бы ее понять.

«Но это же я. Именно на мою долю выпало узнать, что значит, замирая от счастья, видеть себя в фате и подвенечном платье, а потом выяснить, что тобой просто попользовались», – догадалась Надежда. Она вгляделась в лицо женщины в кресле, и оно потрясло ее странной внутренней красотой. Стало уже не до формы бровей и губ, разреза глаз, она видела душу незнакомки, и та была полна благородными, возвышенными страстями.

– Бедняжка, – беззвучно произнесла Надежда. – Сколько же тебе всего пришлось пережить! Скажи, я могу тебе чем-то помочь?

Молодая женщина молчала, но по ее губам словно скользнула еле заметная грустная улыбка безнадежности. Надежда напряглась, ожидая, что сейчас услышит печальную исповедь. Казалось, другого просто быть не может. Но вместо тихих, как шорох травы, слов, на которые она настроилась… вдруг оглушающе резко заскрипели ступени лестницы под тяжелыми, явно неженскими шагами.

Надежда дернулась всем телом… и открыла глаза. Лампа погасла – видимо, в ней кончился керосин, и портрет освещала лишь полная луна, заглядывающая в окна. В ее призрачном голубоватом свете изображенная на полотне женщина выглядела строже, отстраненнее, но ее тоскующий взгляд по-прежнему был устремлен на Надежду.

– Вот ч-черт! – раздалось за дверью, и одновременно с восклицанием послышался грохот, словно кто-то оступился с лестницы и чуть было не сверзился. – Так и шею свернуть недолго! И что меня сюда понесло?