Елена Рахманова - Клин клином

– Убирайтесь вон из моей комнаты! – завопила Надежда, обретя дар речи, и пальцем указала на дверь.

Молодой человек, осторожно держа носки двумя пальцами, укоризненно покачал головой:

– Ну зачем вы так, Наденька? Я же с вами по-хорошему, по-дружески. А вы?.. Вот девушка на портрете никогда бы не стала так кричать на своего кавалера. В их восемнадцатом веке…

– Вы мне не кавалер! – ответствовала Надежда, вся дрожа от праведного гнева. – И никогда им не станете!

– Какая жалость! А я так надеялся… – Искренность его тона была излишне нарочитой, чтобы в нее поверить. К тому же прижатая к груди рука, сжимавшая носки не первой свежести, сводила на нет пафосность фразы. – Э-эх!

Тяжело вздохнув, Владимир опустил голову и, понурившись, поплелся к двери.

– Эй! – вдруг окликнула его Надежда. – А почему вы сказали про восемнадцатый век? Ведь это же тетя Нила на портрете, а ее тогда еще и на свете не было.

Владимир резко повернулся на пятках.

– Вы считаете, что это портрет вашей тети? – На этот раз изумление молодого человека было неподдельным.

В ответ Надежда снова указала ему пальцем на дверь…

После ухода незваного гостя Надежда быстро скинула халатик, натянула майку и джинсы, надела теннисные туфли и поспешила вниз. Надо же было избавиться от пакета на голове и от маски, естественно. На этот раз она была уверена, что никого в галерейке не встретит.

Увидела девушка Вована уже в кухне. Точнее, из кухни – он стоял в своей комнате возле этюдника, с кистью в руке, и был хорошо виден сквозь раскрытые двери.

Искоса поглядывая в его сторону, девушка усиленно громыхала чашками и чайником, привлекая к себе внимание. Наконец ее усилия были вознаграждены.

Владимир появился в дверях кухни и, как всегда, картинно замер в проеме.

– Чай пить собираетесь или как?

– Или как, кофе.

– Не возражаете, если я к вам присоединюсь?

– Не возражаю, – чуть помедлив, ответила Надежда, не поднимая глаз.

Владимир победно ухмыльнулся: лед тронулся. Нет ничего тягостнее и бесперспективнее, чем пытаться наладить отношения при полном равнодушии одной из сторон. А раз ему удалось вызвать в Надежде эмоции, не важно, гнев или раздражение, считай, полдела уже сделано. Недаром же говорят, что от любви до ненависти один шаг. Как и наоборот. Словом, поменять минус на плюс в такой ситуации будет довольно просто. Если, конечно, задаться подобной целью.

Девушку же неожиданно для нее самой вдруг взволновали слова художника о восемнадцатом веке. То есть о том, что дама на портрете никак не может быть ее любимой тетей Нилой. А раз так, значит, она лишалась доверенной собеседницы, более того – близкого друга. Но ведь она же явственно ощущала внутреннюю связь с изображением. Словно общалась с ним на каком-то подсознательном уровне. Особенно в те сумеречные часы, когда все в природе словно замирает в преддверии ночи.

– Простите… Володя, – она впервые обратилась к нему по имени, поэтому запнулась, – но почему вы считаете, что не тетя Нила изображена на портрете? Ведь там же есть надпись.

– Какая?

– На медальоне, который тетя держит в руке, ее инициалы Н. и И., то есть Неонила Ивановская.

– Но ведь там есть и два других. Может, они как раз и принадлежат изображенной женщине. Кроме того, и имя и фамилия могут быть совсем другими. Да вариантов с этими буквами хоть пруд пруди, – возразил Владимир. – К тому же, если судить по ним, то это может быть и ваш портрет.

Надежда покачала головой:

– Не может. У меня нет и никогда не было такого платья.

– Это не аргумент, – усмехнулся художник. – Я вам какое хотите платье напишу. Хоть как у брюлловской «Всадницы».

– Правда сможете? – Надежда посмотрела на него с уважением. – Но тогда почему все-таки восемнадцатый век?

«Ликбез, – вздохнул Владимир. – Ликвидация безграмотности. Это ж сколько сил и времени потребуется!»

– Ну, может, не восемнадцатый, а начало девятнадцатого. Видите ли, Наденька, – на этот раз она не вздрогнула, когда он назвал ее так, – по тому, как изображен человек, всегда можно относительно точно определить, когда был создан портрет. У каждого времени свои приоритеты: то художник делает акцент на душевном состоянии портретируемого, то на его социально-имущественном положении. Плюс, конечно, мастерство живописца, художественные особенности его творчества, атрибуты эпохи… Я ясно излагаю? – спохватившись, спросил он.

– Пока да, – кивнула Надежда. – Так что все-таки с тетиным портретом?

– Я, конечно, не эксперт, но при первом взгляде на него на ум приходит Рокотов. Хотя, вероятнее всего, это, конечно, не он сам, а кто-то из его последователей или учеников. Тогда, возможно, это первая половина девятнадцатого века. Но все равно мастер очень близкий Рокотову по духу и уровню мастерства…

– А Рокотов это кто? Художник?

Владимир снова тяжело вздохнул:

– Да, художник, который… Слушайте, а может, я вам картинки в книжке покажу? Как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

– Давайте, – пожав плечами, согласилась Надежда.

В своей комнате Владимир усадил ее на диван под слониками и положил на стоящий перед ним стол толстенную книжку в блестящей, местами порванной суперобложке. Пролистав страницы, он нашел нужное и сказал:

– Вот, смотрите.

И Надежда стала смотреть на подернутые словно туманом изображения женщин и мужчин в старомодной одежде. Все они чем-то неуловимо напоминали портрет на стене в ее комнате. Блеклые краски, поворот фигуры в три четверти, устремленный на зрителя задумчивый взгляд миндалевидных темных глаз. Но затем дело пошло веселее, их сменили красавицы и видные собой мужчины, на туалетах которых можно было разглядеть и золотое шитье, и кружева, а в прическах, на шее и руках – обалденные драгоценности. Бриллианты сверкали, шелк переливался, страусовые перья и горностаевый мех были как настоящие.

– Как красиво, – зачарованно произнесла девушка. – Эти иллюстрации мне нравятся больше, чем предыдущие.

Владимир заметно погрустнел. Но, как известно, взялся за гуж, не говори, что не дюж. И он поначалу нехотя, но потом все больше воодушевляясь, стал говорить о художественном мастерстве, о внутренней наполненности образов, о портрете-фотографии, о портрете-характере, о портрете-биографии…

– Что лучше? – спросила его Надежда, когда он на миг остановился, чтобы перевести дух. Прежде она воспринимала исключительно сюжетную сторону произведения по принципу «похоже – не похоже», а теперь словно стала прозревать. Это было так удивительно, так захватывающе.

– Вряд ли кто возьмется ответить на этот вопрос однозначно, – усмехнулся Владимир. – Везде есть свои плюсы и минусы. Надо только уметь видеть и анализировать увиденное.

– А если я ошибусь?

– Вам, Наденька, простительно. Вы же не эксперт, не искусствовед… Да, кстати, а кто вы по специальности? – неожиданно спросил Владимир.

– Экономист, – ответила Надежда.

Он посмотрел на нее с прищуром и задумчиво протянул:

– Это осложняет дело…

– Вы считаете, что экономисту труднее разобраться в искусстве, чем какому-то другому специалисту? – огорчилась Надежда.

Ей понравилось сидеть рядом с молодым человеком и слушать, как он рассуждает о том, что ему близко и хорошо понятно. Даже в непривычном запахе красок, витающем в комнате, она уже находила нечто приятное.

– Да что ты, Наденька! Вовсе нет. Ляпнул, так сказать, не подумав. Просто никогда прежде у меня не было знакомой… экономистки, – объяснил Владимир и ненавязчиво вернулся к первым иллюстрациям. Теперь в ход пошли имена, фамилии, даты, колорит, композиция, освещение, мазок, рисунок и прочие искусствоведческие премудрости…

Когда в комнате порядком стемнело, Надежда спохватилась, что засиделась с молодым человеком.

– Спасибо, было очень интересно, но мне пора, – сказала она, поднимаясь.

– Куда пора? – удивился Владимир.

– Ну, уже поздно. И ужин надо готовить. Мы же только перекусили в обед.

– А что у тебя на ужин?

Надежда пожала плечами:

– Сообразить надо. Еще не думала.

– И мы тоже не думали…

Она поняла намек и благосклонно улыбнулась…

Богдан хлопнул его по плечу:

– Ну, Володька, ты даешь! Считай, дом уже у нас в кармане!

– Не торопи события, Богдаша. Сам же слышал: она экономист. К тому же родственные чувства, их тоже со счетов не сбросишь. Как-никак дом любимой тетки, в котором прошли Надюшины детство и отрочество, – возразил Филипп.

– Положим, детство и отрочество ее здесь не проходили, но к тетке Ниле наша хозяюшка действительно была весьма привязана, – подал голос Владимир. – А душевная привязанность, скажу я вам, посильнее всяких меркантильных соображений будет. Тем более такая, которую уже ничто не может нарушить.

– Но ты же постараешься? Правда ведь? – спросил Богдан и, не дожидаясь ответа, предложил: – Ну, за успех нашего маленького предприятия! – и наполнил рюмки, которые появились на столе сразу же после ухода Надежды.

Зачем настораживать девушку раньше времени? Вон она вся какая трепетная. Пусть проникнется к ним, таким милым и интеллигентным, доверием и симпатией. Да и какой резон раскрывать карты раньше времени!

– Завсегда пожалуйста, – откликнулся Филипп, потянувшись за своим лафитничком.

Владимир поддержал их начинание молча. Но при этом задумчиво хмурил брови. Ему и хотелось, и не хотелось продолжать ту игру, что они затеяли…

Надежда в задумчивости стояла перед портретом, который для себя по-прежнему называла тети-Нилиным. И туманный, словно клубящийся фон, и приглушенные краски уже не казались ей признаком отсутствия у неизвестного художника должного мастерства. Все было направлено на то, чтобы привлечь внимание к лицу молодой женщины, такой печальной и задумчивой.