— С ребенком ничего не случится, — произнесла она медленно.

Магдален кинула беглый взгляд на воинов, стоявших в дверном проеме, и ничего не ответила.

— Клянусь вам, что с ним ничего не случится, — повторила сестра Тереза, и в ее голосе Магдален услышала увещевающие нотки.

Магдален лихорадочно соображала. Ей сейчас предстояла встреча с ее тюремщиками, и в такой момент осложнения были совсем нежелательны. Ребенок в равной степени был и ее козырем, и ее слабым местом. Магдален понимала, что не стоит так явно показывать свою зависимость от него той, с кем ей впереди наверняка предстояла борьба.

— Поклянитесь на кресте, что с ребенком ничего не случится в мое отсутствие, — голос ее был тих и монотонен.

Монахиня коснулась креста.

— Клянусь. С ним ничего не произойдет, пока вас не будет в комнате. Если желаете, я останусь с ребенком. Вам нужно идти.

Магдален осторожно положила младенца в колыбель и тщательно укрыла одеяльцем. Аврора сонно заморгала и не выразила никакого неудовольствия. Магдален поцеловала ее в лоб и выпрямилась.

— Хорошо, — сказала она. — Я оставляю ее под вашу опеку.

Странно, они как будто поменялись ролями; теперь Магдален диктовала условия, а не наоборот.

Приободрившись, она вышла из комнаты, и монахиня осторожно закрыла за ней дверь. Осторожность эта несколько успокоила Магдален: по крайней мере создавалось впечатление, что женщина озабочена тем, чтобы не испугать ребенка внезапным шумом. Два воина заняли свои места справа и слева от Магдален, образуя своего рода эскорт.

В полном молчании они двигались по бесконечным, но не безлюдным галереям; куда-то спешили пажи и озабоченные слуги, посыльные и воины шагали с вялой целенаправленностью, монахи, спрятавшие лица под капюшоны, скользили, как мрачные тени. На женщину и ее эскорт они бросали в лучшем случае беглые взгляды, и Магдален подумала, что подобного рода зрелища были, очевидно, достаточно привычными в этом огромном замке, выстроенном как для религиозных, так и светских целей.

Около двери, врезанной в стену бастионной башни, ее провожатые остановились. Один из них постучал тупым концом копья. Дверь открылась, и показавшийся в ней человек улыбнулся Магдален знакомой гадкой улыбкой.

— Какая радость, кузина, — преувеличенно вежливо поклонившись, с явной издевкой сказал Шарль д'Ориак. — Добро пожаловать, прошу вас.

И широким жестом показал ей, что она может войти.

Магдален ощущала исходившую от него опасность, но к ней она в какой-то мере уже была внутренне готова. Зато она и представить себе не могла ту стену недоброжелательности и злобы, на которую буквально натолкнулась, войдя внутрь. Устроившись за большим прямоугольным столом в центре круглой комнаты, сидели четверо мужчин. Свет падал на них из бойниц, проделанных в камне на уровне глаз, а также от зажженных свечей в огромном подсвечнике, стоящем на столе. Четыре пары глаз устремились на Магдален, когда она неуверенно застыла в дверном проеме.

— Добро пожаловать в семью своей матери Магдален, дочь Изольды — грузный мужчина, на вид старше остальных, обратился к ней со своего места во главе стола. Никто из четверых при ее появлении не встал. — Я Бертран де Боргар, брат твоей матери и глава семейства. Не грех и поприветствовать дядю.

Итак, это был ее дядя. Впрочем, об этом можно было догадаться, просто взглянув на его лицо: в нем сразу же обнаруживалось сходство с ней; что-то неуловимое безошибочно выдавало в нем человека той же породы, что и она или Шарль д'Ориак. Правила учтивости предписывали ей сделать реверанс.

Но она проигнорировала правила учтивости.

— Меня привезли сюда силой.

— Тебя похитили из семьи твоей матери без нашего на то согласия, и теперь речь идет просто о возвращении в лоно семьи, — голос у него был грубый, но она почувствовала, что нотка раздражения — скорее привычка, чем реакция на ее отказ подчиниться.

— Я до сих пор не была знакома с семьей моей матери. И не имею представления о том, как меня похитили из нее. — Она держалась очень спокойно, хотя чувствовала, что сзади, почти вплотную стоит Шарль, она даже ощущала его дыхание на своем затылке. Магдален внутренне содрогалась при мысли о его близости, но он был ей уже понятен. Сейчас, в момент опасности, ее больше волновали другие, и прежде всего грузный человек, глаза которого колюче и властно взирали на нее из-под лохматых бровей.

— Ты обо всем узнаешь. Ну, а пока тебе следует знать свое место в нашей семье.

— Я дочь герцога Ланкастерского, — гордо произнесла она, вскинув голову. — Только его я почитаю своим отцом.

С надменностью, присущей роду Плантагенетов, она подошла к столу и положила руку на холодную поверхность дубовой столешницы.

Вдруг что-то кроваво-красное мелькнуло в свете лучей солнца, падающих из окна. В следующее мгновение, не веря своим глазам, Магдален увидела, что между средним и указательным пальцем руки, которой она оперлась о стол, дрожит кинжал; с его серебряной ручки ей будто подмигивал рубиновый глаз страшного змея. Казалось невозможным, чтобы кинжал не задел ее пальцев, но боли она не чувствовала и крови не было. Глаза испуганной женщины медленно поднялись на человека, восседавшего в конце стола.

— Заруби себе на носу, — сказал Бертран. — Ты слишком много говоришь и невнимательно слушаешь.

Она облизнула пересохшие губы, медленно отвела в сторону руку. Крохотная капелька крови показалась на среднем пальце, где кинжал все же задел кожу. В комнате стояла гробовая тишина.

— Милорд, — проговорила в конце концов она, склоняя голову.

Шарль д'Ориак перегнулся через плечо, выдернул кинжал и легким движением швырнул его через стол дяде. Только теперь Магдален заметила, что вся поверхность стола сплошь искрошена зарубками, наподобие той, что была сделана только что, и ей стало ясно, ее новоявленный дядя всего лишь продемонстрировал обычный для него метод поддержания уважения к главе семейства.

Бертран тем временем положил кинжал на стол, под правую руку.

— Племянница, — сказал он. — Мы очень рады тебя видеть. Я и мои сыновья.

Он небрежно повел рукой, представляя троих мужчин за столом.

— Жерар, Марк, Филипп. Своего двоюродного брата Шарля ты уже знаешь. Его мать приходилась сестрой мне и твоей матери.

— Что вы хотите от меня? — она исхитрилась выдавить из себя этот вопрос и, несмотря на холод в животе, вновь подняла подбородок.

— Ну, зачем же так, племянница? Твое место среди де Боргаров, — осторожно ответил Бертран, откидываясь на спинку кресла. — Ты одна из нас. Ты должна относиться к нам, как относилась к нам твоя мать. Мы просто хотели по-родственному обнять тебя.

«Объятия змеи», — подумала Магдален, вспомнив глаз змеи на ручке кинжала, и мысль об опасности вновь захватила ее.

— Я из Плантагенетов, — сказала она, собрав последние остатки своей строптивости. Но глаза ее невольно взглянули на кинжал, ибо в следующее мгновение он мог вонзиться уже не в стол, а в живую плоть.

Однако Бертран не дотронулся до оружия. Откинувшись в кресле, он смотрел на Магдален, прищуренными серыми глазами, и голос его неожиданно смягчился.

— Ты родилась не где-нибудь, а в этой самой комнате. Вот так-то, дочь Изольды.

— Здесь? — ей и раньше было известно, что она родилась во Франции, но где точно, она не знала. — В этой комнате?

Магдален обежала взглядом бастионную комнату, ее стены, сложенные из толстого камня, пол мощеный каменными плитами, огромный камин, сейчас безжизненный, а тогда, в зимнюю ночь ее появления на свет, в нем, наверное, пылало целое дерево. Холодок пробежал по ее спине. Она стояла в той комнате, где родилась, среди родственников матери. Но ведь выросла она среди прохладных зеленых равнин Англии, в мрачной глуши пограничной крепости, а потом — в атмосфере спеси, присущей двору Плантагенетов. Там она стала тем, кем была сейчас, там ей дали представление о мире, о том, кто она и откуда. И вот она в далеком южном краю, в мрачном замке, где некая женщина в предсмертной агонии, совпавшей с родовыми схватками, произвела ее на свет. Ощущение от этой комнаты, просочившееся в кровь, с тех пор жило в Магдален, как и ощущение родства с матерью, которую она никогда не видела. Выходит, Изольда де Боргар умерла в этой комнате? Умерла в момент родов или после них, где-то в другом месте?

— Она умерла здесь? — обронила она вслух.

Что-то похожее на жало змеи мелькнуло в глазах Бертрана. Но голос его остался тихим и холодным, почти бесплотным, как у чревовещателя.

— Твой отец отравил ее в этой комнате… и здесь она кучилась в предсмертной агонии, когда у нее начались роды. Ланкастер принял тебя из мертвого тела.

Ужас от услышанного обрушился на нее. Магдален ухватилась за край стола, и костяшки пальцев побелели, когда она попыталась снова выпрямиться и осмыслить сказанное Бертраном.

— Мой отец убил мою мать?

Бертран продолжил рассказ, и слова его заполняли мраком прохладный воздух комнаты, пронзенной лучами заходящего солнца.

Бесстрастным голосом де Боргар поведал о сверхъестественном даре ее матери привораживать мужчин, и о том, как она этот дар использовала во имя процветания семейства. Он рассказал, как Изольда подстроила ловушку Ланкастеру и как ее план был раскрыт принцем. По словам Бертрана ее мать ничуть не любила Ланкастера, а просто соблазнила его для блага Франции и возвышения де Боргаров. Голос звучал мягко, но слова были твердыми, как гранит, холодными, как лед, оглушающими, как удар молота. Зачатая в ненависти, она родилась в момент убийства, причиной которого была все та же ненависть.

Так вот что за секрет хранил от нее Гай де Жерве. Теперь ей стало понятным многое… та ужасная первая встреча с отцом, когда Джон Гонтский оттолкнул от себя одиннадцатилетнюю дочь, его постоянное отвращение к ней, странные, уклончивые замечания Гая де Жерве о ее сходстве с матерью. Ей стала наконец понятна сила ее женского очарования: жадные взгляды придворных ее отца, вожделение ее кузена, желание, горевшее в глазах главаря разбойников, страстная влюбленность и чувственное влечение, которое испытывали к ней Эдмунд и Гай. Это была та же сила, что и сила ее матери. Она — дочь Изольды де Боргар, и эти люди, родственники Изольды и ее родственники, надеялись использовать ее также, как раньше использовали Изольду.