Затем он вернулся к столу, и, оставшись там один, потягивал вино, наблюдал за мотыльками, летящими на огонь свечи, и размышлял. Выходит, Магдален нарушила клятву? Или за всем этим снова стоит Шарль д'Ориак, а стало быть, и клан де Боргаров?

Не сумей он убедить Эдмунда забрать назад свой вызов, ему бы пришлось по долгу чести поднять перчатку, и тогда… По тому же долгу чести он не смог бы поднять меч на человека, которому, как полагал, причинил зло, а значит, должен был подставить под копье или меч себя. Но разве такое возможно? Разве не обладает он тем чувством самосохранения и привычкой до конца бороться за свою жизнь, которые стали его второй натурой? Неужели он смог бы подавить их, то есть добровольно лишить себя жизни, совершить тягчайший грех, за который в мире ином точно не приходится ждать прощения?

Глядя на пламя свечи, он словно бы увидел адский огонь, в котором предстоит гореть грешнику до скончания веков и содрогнулся. Страх неописуемых вечных мук овладел им. Боль этого бренного мира по крайней мере имеет свой предел, и измученная душа, лишившись своей несовершенной оболочки, находит покой в жизни иной. Пока человек живет, он имеет возможность искупить грехи: он может уйти в монастырь, наложить на себя епитимью, но, если он станет самоубийцей, все пути к искуплению будут отрезаны, а он осужден на вечное проклятье.

Но Гай не смог бы жить и с кровью Эдмунда на руках. Этой ночью Гай не сомкнул глаз.

Явилась заря, чистая и непорочная. С того берега вошла в воду цапля. Из палатки появился Эдмунд де Бресс. Он был свеж, подтянут, и в первое мгновение мог показаться беззаботным и беспечным молодым человеком. Увидев, что Гай де Жерве все еще сидит на скамейке под деревьями в той же позе, в которой он его вчера оставил, Эдмунд секунду стоял в раздумье, затем прошел к реке, ополоснул лицо водой и снова вернулся к скамье под ивами. Паж Гая, только что продравший глаза, немедленно принес к столу две кружки эля и каравай пшеничного хлеба.

Парнишка смотрел на господ исподлобья, как будто ощущая всю странность ситуации, ту угрожающую напряженность, которая неожиданно возникла в отношениях этих двух людей, хотя внешне они вели себя более чем обыкновенно, только его милорд почему-то так и не прилег за всю ночь, и, сейчас, в ярком утреннем свете, выглядел посеревшим и постаревшим.

— Иди, Стефан, — приказал Гай. — Через полчаса принеси мне в палатку воды.

Налив стакан эля, он протянул его Эдмунду.

— Угощайся. Поешь и пойдем прогуляемся, поскольку разговор не для чужих ушей.

Эдмунд молча подчинился, тем самым признавая, что роль дирижера, как всегда, принадлежит Гаю; отдохнув за ночь, молодой человек выглядел гораздо более спокойным, но ничуть не менее решительным.

Они пошли от лагеря берегом реки, и когда стало очевидно, что их никто не услышит, Эдмунд с тем же гневом, что и вчера, но уже без истеричности заговорил:

— Ты оскорбил меня. Ты сделал из моей жены шлюшку, она понесла от тебя и родила незаконнорожденного ублюдка. Что, скажешь, это не так?

Гай покачал головой.

— Я могу спорить со словами, которые ты употребил, но не с фактами, — он услышал, как захрипел при этих словах Эдмунд, и тихо продолжил: — Тебе об этом сказала Магдален?

Какое это имеет значение? Да, кажется Эдмунд остановился, во всех ужасающих подробностях вспомнив сцену объяснения. Магдален ничего не говорила ему. Он вновь видел ее, сидящую, с бессильно оброненными вдоль тела руками, когда он швырнул ей в лицо обвинения. Нет, она ни о чем не говорила ему. Медленно покачав головой, он сказал: — Она не говорила ни о чем, но и не отрицала.

— Тогда кто же?

«А в самом деле, кто? — подумал Эдмунд. — Никто конкретно. Только намеки, двусмысленные замечания, и как-то само по себе вызрело и прорвалось, как нарыв, это страшное подозрение».

— Никто. И какое это имеет значение? — его гнев вспыхнул с новой силой. — Ты же не собираешься утверждать, что ты не.

— Эдмунд, это важно, — снова прервал его Гай. — Какую роль сыграл во всем этом Шарль д'Ориак?

Эдмунд затих.

— Ведь он сыграл в этом какую-то роль?

Юноша кивнул.

— Кажется, ему известно, что ты и ребенок. Он говорил мне разные вещи, которые навели меня на мысль. Но разве это имеет какое-нибудь значение? — закричал он снова.

— Может быть, и не столь большое, — тихо вымолвил Гай — Просто надо отдать должное его уму. Согласись, что он великолепный стратег Он нашел блестящий способ убрать тебя со своего пути руками близких тебе людей.

Эдмунд ошеломленно уставился на де Жерве.

— Убрать? Меня? Как?

— Насколько я понимаю, де Боргары, по-видимому, решили, что я именно тот человек, который сумеет прикончить тебя в благородном поединке, где каждый из нас будет защищать свою честь. — Голос Гая был сух и горяч, как ветер пустыни. — Тебе предназначалась смерть от моей руки, а они бы были здесь ни при чем. Затем им оставалось только убрать со своего пути Магдален, и лен де Брессов сам упал бы им в руки, а заодно — и французскому королю. То-то была бы радость Карлу Французскому — отомстить Ланкастеру, да не как-нибудь, а с помощью его собственной дочери!

— Отомстить Ланкастеру?

— Мне кажется, тебе пора знать, в чем суть дела. Это секрет Джона Гонтского, который он предпочитал скрывать от тебя. Пойдем, прогуляемся еще немного.

Эдмунд шел, слушая мрачную историю о той далекой ночи в Каркассонской крепости, историю любви и измены, историю смерти и рождения. Он впервые услышал о матери Магдален, о сетях, которые Изольда де Боргар расставляла мужчинам, обрекая их на смерть в угоду своему семейству, и, несмотря на сдержанный тон рассказа и умеренность выражений, Эдмунд не мог не уловить сходства ситуаций.

— Магдален обладает той же дьявольской силой, — сказал он. Гай покачал головой.

— Она невинна и чиста душой, Эдмунд. Семейство де Боргаров, вероятно, не прочь использовать ее обольстительную силу для нашей погибели, но сама Магдален не виновата ни в чем.

— Она предала меня.

Гай ничего не ответил. И что можно было ответить?

— А ты… ты взял то, что принадлежало мне. Я любил… и люблю ее. — Теперь, когда Эдмунд понял все коварство д'Ориака, мука его притупилась и ярость ослабела.

— Тебя не было на этом свете, — тихо произнес Гай. — Ты был мертв, и я первый поверил этому, потому что лично руководил розысками в ту ночь. И я тоже любил… люблю ее, Эдмунд. Но клянусь, будь у меня хоть капля сомнения в том, что ты умер, я бы скорее отрубил себе руку, чем позволил бы злоупотребить твоим доверием. Я уезжаю отсюда. Вряд ли мы скоро встретимся вновь. Вы оба молоды, у вас впереди вся жизнь и вся любовь. Не дайте же де Боргарам лишить вас всего этого.

Последние слова были сказаны с суровой безнадежностью. Эдмунд огляделся и словно впервые увидел нежно-голубое утреннее небо, полосу тумана над рекой, стаю кроншнепов, взлетающую над камышами, болотные ноготки и желтые лютики в траве под ногами. Вокруг все дышало покоем, и он невольно вспомнил длинные мучительные месяцы, когда он боролся за жизнь.

— Что же случилось с моим ребенком? Перед самым покушением Магдален сообщила, что ждет от меня ребенка.

— В море мы попали в ужасный шторм, и у нее произошел выкидыш.

— И тут же она забеременела от тебя? — в его голосе звучала невероятная горечь. — Забеременела и сделала вид, что это мой ребенок?

— Тогда это казалось единственно разумным выходом, — с трудом проговорил Гай. — Но я не собираюсь, Эдмунд, заставлять тебя признать моего ребенка своим. Если ты согласишься, я заберу Аврору с собой, а вы с Магдален все начнете заново.

Голос Эдмунда зазвенел от боли.

— Магдален скорее умрет, чем отдаст девочку.

— Думаю, она пойдет на это, если ее об этом попросишь ты, — сказал Гай. — Она поймет, что ты все равно не сможешь любить этого ребенка, как своего собственного.

Эдмунд вспомнил Магдален, Аврору, он как будто увидел, как жена сидит у окна, склонившись к колыбели, смотрит на дитя с нежной улыбкой и лаской в глазах.

— Я не смогу попросить ее об этом.

Словно гора свалилась с плеч Гая. Он сам никогда не смог бы потребовать ребенка у Магдален.

— Возвращайся к жене, — ласково сказал он.

— Она не любит меня, — лицо Эдмунда исказилось от жалости к самому себе. — Она любит тебя.

— Она всегда любила меня, — попытался объяснить ему Гай как можно спокойнее. — С детских лет. И впервые призналась в этом вскоре после смерти Гвендолин, как раз накануне вашей свадьбы. Тогда я не придал этому значения, решив, что все это — фантазии ребенка. Но она ведь из рода Плантагенетов, Эдмунд, и как все они — страстная и неистовая в страсти, не умеющая любить просто. Теперь тебе предстоит научить ее отвечать на твою любовь.

— Но она никогда не сможет забыть тебя.

— Изредка мой образ будет всплывать в ее памяти, но скоро она родит от тебя детей, а поскольку она будет любить их, то полюбит и их отца. Ваша любовь — дело ваших рук.

Каждое его слово давалось Гаю с трудом, но он был искренен, ему надо было убедить Эдмунда. Верил ли он сам в то, что уйдет из памяти Магдален, и хотел ли этого?

Нет, не хотел и не верил. Но знал, что его слова нужны Эдмунду.

— Возвращайся к жене, — повторил он еще раз. — Ты оставил ее одну в тот момент, когда она больше всего нуждается в защите.

— Она думает, что ты один в состоянии защитить ее, — с горечью сказал Эдмунд.

— Поэтому тебе нужно убедить ее в обратном! — Гай произнес это нетерпеливо и резко.

Эдмунд покраснел.

— Ты показал себя молодцом во многих ситуациях, Эдмунд, — голос Гая опять зазвучал ласково. — Ты был на высоте и в рыцарских состязаниях, и в кровопролитных сражениях. Никто не осмелится отрицать твою безусловную храбрость и способность защитить любого, кто бы к тебе ни обратился за помощью. И если твоя жена не до конца в этом уверена, твоя задача — убедить ее.